Сломанный цветок

      У него очень холодные и влажные руки, будто бы он давно покойник, и взгляд как у мёртвой рыбы. Глаза водянистого оттенка, и ещё он постоянно мёрзнет. Никогда не снимает свой камзол, даже здесь. Даже в спальне он не раздевается полностью. И голос такой же скользкий, завораживающий, как и всегда. Он не кричит, но дрожь пробирает до костей: — Ты моя жена и будешь мне покорна. — Нет! — в Эовин течёт кровь короля и несмотря на влажные дорожки слёз на бледных щеках, она ничего не боится. Вернее боится: клетки, пока привычка или старость не заставят смириться, а до этого она готова бороться. Так ей, во всяком случае, кажется. Тяжёлая пощёчина едва не сбивает её с ног, и она бросается на Грима с кинжалом, припрятанным под корсажем свадебного наряда, невероятно красивого, а ей хочется, чтобы он был чёрным. Таким же чёрным как её тоска. Дядя! Как он мог?! Эта мысль раненой птицей бьётся в висках вместе с отчаянием. Она приставляет кинжал к своей шее, прямо к бьющейся жилке: — Не подходи! Грима готов и к такому повороту, она не замечает, как сзади к ней подкрадываются несколько его прихвостней и заламывают ей руку. Девушка вскрикивает от боли и роняет оружие. — Если ты не покоришься, они будут держать тебя за ноги, — в глазах Эовин столько огня, что Грима понимает, лучше её сломать. Платье рвётся с глухим треском, обнажая стройное тело на грани перехода от девочки к женщине, и муж целует её, пока стражи удерживают брыкающуюся и пытающуюся кусаться девицу. Она их не знает, этих людей приняли на службу недавно и на их лицах печать жестокости. Ей противно, когда широкий язык проводит влажную дорожку от скулы и до груди. Она содрогается, когда Грима берёт в рот розовый сосок и пытается его ласкать. Рука мужа ложится на её лобок, покрытый рыжими волосами и Эовин приходит в ужас. Отдать свою девичью честь такому как этот, и как разъярённая кошка она шипит: — Ничтожество! Червь! Ублюдок! — пытаясь биться ногами и кричать, но это бесполезно. Она может, как угодно, ловко управляться с луком, владеть коротким мечом, но все её преимущества — эффект одного удара, рассчитанного на неожиданность. Мужчины просто тяжелее, сильнее и злее. Её швыряют на кровать, заламывают руки и разводят ноги и тут её накрывает истерика. Она зовёт дядю, брата, кузена, но их нет. Стража, верная приказу короля, и слуги в коридорах слышат всё, но никто не вмешивается. Лишь только Гамлинг затыкает уши и уходит, не выдерживая, но приказ есть приказ, а Грима её законный муж. Грима даже не разделся, стража крепко держала брыкающуюся Эовин а Гнилоуст припал к её лону. Ощущать в промежности его язык было отвратно, девушка дергалась, а потом вроде бы смирилась и затихла. — Я знал, что тебе понравится, — он попытался поцеловать её. — Насильник! — и она плюнула ему в глаза при всей изумлённой страже. Грима утёрся, во взгляде его не было намёка на любовь или нежность. Похоть и желание обладать в чистом виде. — За это ты будешь наказана, — сказано было без злобы, тягучим голосом и от этого становилось ещё страшнее. Он протянул руку и один из воинов отдал ему тонкий хлыст. — Не так я это видел, но ты моя жена и будешь подчиняться мне. Он снова уткнулся в её промежность, вдохнул запах женщины и больно, до крови, укусил Эовин за внутреннюю поверхность бедра, там, где кожа была особенно тонка. Девушка не сдержала крик, но это было только начало. Грима приспустил штаны с бельём высвобождая чресла, его вздыбленная плоть была бледной, как и он сам. Головка синюшного оттенка, грибовидная и большая, сочилась смазкой. — Ты моя! — он сделал резкий толчок, погружаясь до конца, по сухому. Разрывая её, срывая крики боли и ужаса. — Моя! — почти вышел и снова толкнулся вперёд. От боли девушка уже ничего не соображала и потеряла волю к сопротивлению. Грима грубо перехватил её за бёдра, оставляя синяки и рявкнул солдатам: — Все вон! Никого не допускать! Она чувствовала толчки, боль, кровь, стекающую на простыню. Первую кровь, которую она хотела отдать не так. Она грезила о достойном, а теперь лежала изнасилованная на глазах у стражи, опустошённая и отрешённая. Повернув голову влево, она смотрела в никуда. Грима снова поцеловал её, но не дождавшись реакции с яростью дорвавшегося до течной суки кобеля начал сношать ещё грубее и резче, вырывая беспомощные крики, сбивая несчастной дыхание. — На меня смотри, сказал! — он схватил её за бёдра и потянул на себя, толкая сильно, небрежно и глубоко. Ей казалось, что она попала в лапы Балрога, не меньше. Низ живота горел так, будто бы там ковырялись ножом. Эта мысль ужаснула её. Что если…. Она приподняла голову и увидела окровавленную плоть, выходящую из её лона. Там не было ничего острого, но Грима рвал её со злостью зверя, вколачивая в постель. Наконец, спустя вечность, он начал изливать своё семя. Такой грязной она себя не чувствовала никогда и больше не смогла сдерживать себя. Её мучительно вырвало, но Грима не обратил внимания. Он укусил её до крови за грудь, а затем перевернул на живот: — Помнишь, я обещал тебя наказать? — на спину девушки обрушился хлыст, оставляя вздувающиеся красные полосы. И если первые несколько ударов Эовин молчала, то потом уже кричала в голос. Последние три удара Грима нанёс по голым голеням, оправил одежду и вышел из покоев. — Никого не пускать! И слуг тоже. Сил ни на что не осталось, она так и лежала с широко разведёнными ногами, чувствуя, как из неё течёт кровь и семя и отчаянно надеясь умереть. Через два часа Грима вернулся: — Я соскучился. Хорошо, что ты не оделась. Без лишних церемоний он снова овладел ей, умножая унижения, боль и слёзы. Мужским бессилием он, увы, не страдал. Он снова насиловал, снова сёк её, потому что хотел слышать её голос, а она молчала. Так прошло девять дней. Когда в Медусельд въехали всадники, Грима вошёл в покои жены и швырнул ей платье. — Одевайся и не вздумай чудить, иначе я возьму тебя в то отверстие, которое для этого не предназначено.       Стоять ровно было тяжело, все раны на теле болели, хотелось сложиться пополам, уснуть и больше никогда не существовать, но показывать слабость она не могла. С безжизненным лицом она смотрела за магом, за воинами, и только когда дядя вновь обрёл разум не удержалась, хоть он и отдал её монстру. — …. убирайся! — кричит её дядя. Грима встаёт, отряхивается и зло смотрит на всех. — Тогда она пойдёт со мной! — он показывает на Эовин и внутри у неё всё обрывается. Несмотря ни на что, она должна уйти. Каким бы жестоким не был муж, в Рохане её не примут, если она бросит его. Женщина нервно вздрагивает и делает робкий шаг. В глазах Теодена читается ужас от содеянного, но он не знает, чем помочь.       Сын наместника Гондора хмурится, трёт лоб, совсем как тогда на совете у Элронда, глядя на одетого во всё чёрное мужчину. Тот похож на покойника: желтовато-зеленоватая кожа, глаза хоть и голубые, но будто бы затянутые бельмами, из-за чего кажется, что это глаза змеи, и сходство усугубляется привычкой постоянно облизывать губы. Что странно, мужчина мог бы быть красив, но из-за манер он просто мерзок. И видя с какой злостью он смотрит на свою жену, ему казалось, что он чувствует, как в воздухе разливается её ужас. Привычка сначала действовать, а только потом думать, и в этот раз взяла верх. Нужен только повод, любой повод, пусть и формальный. Просто сделать шаг вперёд, встать на пути. — Идём! — Зло приказывает Грима и делает резкий разворот, задевая высокого воина с гербом Гондора на доспехе. — Ты оскорбил меня, — холодно бросил воин, — я требую поединка! И он прекрасно понимает, что это будет убийство, только жалости нет. Есть чувство долга перед Гондором, народом, королём, которым он воспринимает Арагорна, и перед женщиной, которую он хочет освободить. — Боромир, — вмешался Гимли, — ты… Леголас остановил гнома, глазами указывая на перепуганную Эовин. Тот понял всё и замолчал. Бой был неравный и короткий. Решительный взмах меча и Грима упал на камни двора. Тело его унесли, а король Теоден обречённо смотрел на Боромира к которому подошёл слуга: — Всё имущество покойного, а также жена принадлежат теперь вам. Как изволите распорядиться? — Имущество мне не нужно. А…. — тут он поймал взгляд Арагорна, и понял, что от женщины нельзя отказываться. — Леди Эовин я приму.       Пир по случаю победы не был роскошным, Теоден был мрачен и кидал на бледневшую всё больше племянницу виноватые взгляды. Она больше не смотрела на него, боль душевная и физическая сломала её. Очень быстро её увели в брачный покой, где она сидела, сжимаясь от страха и понимая, что ничего в её судьбе не поменялось. Боромир поднялся из-за стола, он не хотел этого брака, но это был единственный способ спасти Эовин. Именно об этом он собирался ей сказать. Взяв немного еды, он видел, что леди не ела почти ничего, он направился в свадебный покой.       Всё повторялось точь-в-точь, как и две недели назад. Служанки проводили её в покои, на этот раз другие, хотели помочь снять украшения и тяжёлые верхние платья. — Благодарю, но я сама управлюсь, — жестом она выпроводила служанок. Распустила пояс, сняла тяжёлое верхнее платье, оставаясь в нижней рубахе. Только ценой огромных усилий Эовин не вскрикивала. Тело, иссечённое хлыстом, нещадно болело, низ живота тянуло, и пусть её не насиловали уже четыре дня, легче ей так и не стало. Длительный переход пешком, сырые пещеры, езда на лошади, всё сказалось. Болели всё укусы: на бёдрах, груди, животе. Глубокие царапины на спине плохо заживали, в них попала грязь, а обратиться к кому-либо за помощью она стыдилась. Да и кому? Родителей не стало слишком рано, и она искала тепла у дяди, тот занятый заботами о стране, а потом поглощённый безумием Сурмана, не обращал внимания, а сейчас, представляя, с какой брезгливой жалостью на неё будет смотреть брат и дядя, она впадала в отчаяние. Кинув взгляд на вещи супруга, доставленные совсем недавно, всего две седельные сумки, она отошла к окну и встала в тени.       Дверь в покои тихо открылась и Боромир вошёл внутрь. Вздохнул и едва заметно вздрогнул. Его воинское чутьё подало сигнал. На него охотились, его выслеживали как добычу и готовились напасть.       Эовин видела мужчину, огромного и опасного. На победу в бою она не рассчитывала. Понимая, что гондорцу она досталась как трофей, надеялась на то, что он убьёт её. Удар был недостаточно резкий, Боромир присел и резко толкнул её раскрытыми ладонями, бить её кулаком в живот и лицо он не стал. Сам толчок пришёлся аккурат в место укуса, корочка лопнула и на белом платье расцвёл алый цветок. Небольшой, но очень яркий. — Остановись, — попросил Боромир, показывая раскрытые ладони, — я не обижу. Девушка не вняла предостережению и через несколько минут оказалась прижатой к полу.       Тут же вскрикнула и попыталась встать на лопатки. Это была не борьба, просто все ссадины, царапины и укусы вспыхнули дикой болью. Боромир отобрал кинжал, но не спешил отпускать девицу. Бедняжка билась минут двадцать, а потом обмякла как кукла. Сдалась и отвернулась от нового мужа. И только теперь Боромир заговорил: — Вы устали и…. больны, — он быстро нашёл подходящее слово, — возможно после купальни вам станет легче. Эовин почувствовала, что её больше никто не удерживает, а Боромир даже не видит в ней серьёзной угрозы. Он отвернулся спиной и что-то искал в одной из своих сумок. — Вот, возьми, — он протянул ей свёрток. Безвольно приняв его, девушка отправилась в купальню. Там она встала перед зеркалом и замерла, испуганно дрожа и не в силах снять с себя нижнее платье. Только через полчаса она избавилась от одежды, раскрыла свёрток, в котором были в основном бальзамы и также бесцельно уставилась в зеркало: кровавые следы зубов на груди, животе, внутренней поверхности бёдер. Глубокие царапины, синяки. Она горько вздохнула, зачерпнула немного мази, но так и не смогла себя коснуться. Чувствовала себя такой грязной, слабой и жалкой, что сил не оставалось даже на то, чтобы покончить с собой. Так она и стояла перед зеркалом, рыдая от бессилия и ужаса. Сколько времени прошло, она не знала, но в дверь постучали: — Леди Эовин, у вас всё хорошо? — не дождавшись ответа Боромир снова постучал. Испугавшись, что девушке могло стать плохо, он всё же предупредил: — Я вхожу!       Редко что могло заставить сердце сурового воина дрожать, но сейчас оно пропустило удар. Эовин с глухими рыданиями стояла в купальне и смотрела на себя в зеркале. Истерзанная, нагая в ранах и ссадинах. Больше всего страданий причиняла ей промежность, затем шли укусы. Она несколько раз пыталась нанести бальзам и каждый раз не могла. С отчаянием вспоминала что с ней творили и не могла притронуться к своему телу. Было видно, что сама себе она помочь не в силах. Боромир привлёк к себе внимание: — Вам нужен целитель, и чем скорее, тем лучше. Эовин опустила голову, и покачала ей, обозначая отказ. — Так, а мне ты позволишь?       Но она уже не ответила, стараясь отрешиться от происходящего, как дела в последнее время. Она даже не вздрогнула, когда её взяли за руку и повели в кровать. Время снова застыло, мужчина рядом вызывал желание убежать, скрыться, исчезнуть, но на это не было сил. Сознание цеплялось за ничего не значащие мелочи. Горячие руки с шершавыми мозолями мечника. Одеяло, которым позволили прикрыться, глухой голос что-то говоривший. Боромир присел на корточки и рылся в своей сумке извлекая всё, что ещё могло потребоваться. Наконец достал небольшой пузырёк тёмного стекла, откупорил крышку и протянул Эовин. — Вот, это выпить надо. Немного, — он смерил взглядом хрупкую фигурку, — тебе и глотка хватит.       Подсознательно он ждал возражений или вопросов. Их не было. Девушка безучастно приняла флакон и сделал глоток. В голове почти сразу зашумело и она тихо спросила: — Что это? — Это чтобы не болело, — он, осторожно придерживая её за плечо, уложил на кровать. — Давай с самым неприятным разберёмся. У тебя всё внутри болит, я это вижу по тому, как ты сжимаешься. Я могу помочь, дать бальзам и корпию, только надо…. Девушка, не понимая смотрела на него, он вздохнул и тихо продолжил. — Внутрь, желательно на всю ночь. Сможешь справиться? Эовин подумала и кивнула, Боромир прикрыл её одеялом, чтобы не смущать. В руках его появился длинный лоскут корпии, он осторожно намочил его сначала в одной настойке, потом в другой. — Это крапива, она остановит кровь, и красавка — снимет боль. Ты уж прости, но выхода нет.       Жалость захлёстывала его. Он не был скромником и женские ласки знал. Услугами дам полусвета пользовался регулярно, охотно и с большой фантазией, но никогда не позволил бы себе грубостей в отношении даже к продажной женщине, не то, что к невинной девушке. Что же за зверь был её муженёк, на минуту захотелось убить и Теодена. Как он мог отдать племянницу этому чудовищу? То, что король Рохана и сам был под заклятием, не являлось в глазах сурового воина достаточным оправданием. — Мне отвернуться? — Эовин снова кивнула и когда увидела широкую спину начала действовать. Это было ужасно, внутри запекло так, что захотелось взвыть в голос, а приходилось проталкивать ткань так глубоко, как только можно, казалось, что всё внутри сгорает. Наконец снаружи остался маленький кусочек. Руки тряслись как в ознобе, боль пока не прошла, и она так и сидела с безучастным лицом, прижимая к груди одеяло и не зная, чего ждать от этого мужчины. — Эовин, позволишь обработать твою спину? Сама ты не дотянешься. Леди Рохана задумалась, сначала молчала, потом отрицательно покачала головой. Боромир не настаивал, отошёл к столику, налил немного вина в кубок и предложил ей. Поморщившись, она приняла питьё всё также настороженно глядя на мужчину, отхлебнула, поморщилась и вернула кубок. Снова задумчиво посмотрела на Боромира и медленно кивнула. — Ты можешь лечь на бок? Девушка посмотрела на него с удивлением, как быстро она отвыкла от человеческого обращения. Крепче прижав одеяло к себе, она сползла на прохладные простыни и повернулась спиной.       Вся узкая девичья спина была покрыта вздувшимися красными рубцами, кое-где были глубокие царапины, они беспокоили Боромира больше всего. Очистив их от грязи, он прижёг наиболее воспалённые бальзамом, а затем нанёс белладонну на рубцы.       Постепенно становилось легче, Эовин почти задремала, не от того, что доверилась, а просто от усталости и была слегка удивлена, когда её снова тронули за плечо: — Вещи? Тебе нужна одежда? — девушка испугано кивнула на свои сундуки. Боромир откинул крышки: платья, корсажи, платья попроще, туфли, сорочки, скорее призванные вызвать желание и вздыбить плоть, нежели удобные, снова сорочки. Нижние рубашки, на мужской взгляд совсем неудобные и непрактичные. И все слишком узкое, явно будет натирать раны. Он повернулся к кровати и развёл руками: — Ничего подходящего не нашёл. Моей походной не побрезгуешь? — он вернулся к своим сумкам и достал тёмно-зелёную рубашку. Она была большая и мягкая, от неё пахло табаком и костром, а ещё копчёным мясом, не так как от Гримы. Эовин попыталась натянуть её и зашипела от боли. — Я помогу, — Боромир расширил горловину рубашки. — Я не смотрю, ты не думай. Эовин снова кивнула и Боромир даже испугался, думая, что у неё пропал голос из-за пережитого. Бедняга уткнулась лбом в согнутые колени. — Только рубцы смажу и наложу пару повязок, — он не оправдывался, а просто излагал факты. — Я тебя…. Тут он задумался и тихо произнёс: — Как лорд Гондора клянусь защищать тебя, хранить от опасностей, никогда не поднимать на тебя руку, никогда не оскорблять или делать хоть что-то, что унизит тебя или заденет твою честь. Принимаешь ли ты эту клятву?       Сон долго не шёл, ей казалось, только она заснёт, всё повторится. Сам Боромир принёс одеяло, скатал из него валик и разделил кровать на две части. Отчасти она испытала облегчение: Грима никогда не оставался с ней на ночь, ему доставляло удовольствие подкрадываться, будить её и наблюдать за ужасом в голубых глазах. Она слышала, как он возится на своей половине, а потом Боромир затих засыпая. Вскоре усталость взяла своё, а утихшая боль позволила заснуть.       Когда она открыла глаза, был уже день. В покоях она была одна, накрытая дополнительным одеялом. Рядом с кроватью стоял столик с завтраком. Внезапно Эовин поняла, что очень голодна.       Боромир курил во внутреннем дворе и задумчиво смотрел в сторону Гондора. Тьма ещё не клубилась, но тяжесть ощущалась в воздухе. Арагорн присел рядом, закурил трубку и спросил: — Как она? — Плохо, — ответил Боромир. Он не спрашивал совета, не просил помощи. Просто ответил честно. Арагорн вздохнул и протянул ему небольшой пузырёк. — Что это? — Мёртвый корень. Добавь ей в питьё. — Но это же… — он не высказал вслух свои опасения. — Боромир, мне восемьдесят семь лет. Я долго кочевал и видел много страшного, и в такой ситуации женщина боится только одного… — Залога и памяти таких событий, — продолжил Боромир, — я понимаю. Спасибо. И ты всегда с собой носишь этот порошок. Часто приходилось делиться? Арагорн вздохнул и не стал отвечать.       Сесть получилось не сразу. Какое-то неприятное чувство между ног, будто что-то мешало. Сразу нахлынули воспоминания прошлой ночи. Избавившись от всего что мешало и уничтожив почти высохший тампон в камине, Эовин вернулась в постель. Она так и не смогла обработать вчера укусы, но и сегодня не стала к ним притрагиваться. Какой-то стыд за саму ситуацию и отвращение к себе перевешивали здравый смысл и даже чувство пульсации в наиболее глубоких следах не заставило её действовать. Аппетит почти пропал, но она заставила себя поесть, встала на ноги и оделась. Так спокойно и величаво она вышла к парадным покоям, посмотрела Эомера, который вскинулся ей навстречу, поприветствовала дядю, но не как близкого человека, а как владыку. Холодный ветер трепал волосы, от этого было легче, траур по мужу она не надела, за это её никто не осудил. Женщины, старики, дети, все с надеждой смотрели на молодую женщину, которой пришлось пережить слишком много, а она находила силы улыбаться, дарить надежду, помогать. Главное не смотреть в её голубые глаза, не видеть навечно застывших там слёз.       Шаги за спиной она услышала сразу. Боромир не подкрадывался, он шёл уверенно и камушки на дворе хрустели под его сапогами. Здесь было холодно, зимний ветер с гор задувал на равнины, выстуживал людей, мгновенно выдувал любое тепло из помещений, забирался под рубашки и заставлял выстукивать дробь зубами. Увидев леди во дворе, он был удивлён: слишком он хорошо понимал в каком она состоянии. Первым порывом было потребовать её вернуться в покои, но догадываясь о событиях, произошедших в стенах Медусельда, он понимал, насколько неприятным будет такое требование, которому она будет вынуждена подчиниться.       Сын наместника остановился в двух шагах от неё, и на плечи Эовин опустился тяжёлый плащ. Боромир ухитрился даже не коснуться своей жены, просто накрыл её плечи: — Позволишь? — он указал на завязки плаща. Эовин хотелось отказаться, но слуги, люди, снующие туда-сюда, и будущий владыка Гондора, который, казалось, курил и не обращал внимания. Всего было слишком, и она кивнула и улыбнулась. Боромира не обманула эта улыбка, кто угодно мог поверить, что она милая и лукавая, но мужчина видел — она вымученная и больная. Завязав тесьму, он вежливо склонил голову и вернулся к Арагорну.       Мужчины снова курили и каждый думал о чём-то своём. О чём думал Арагорн было неизвестно, а Боромир думал об отце. О том, что сейчас ему в Гондор нет хода. Он нарушил приказ отца, не забрал кольцо, при этих мыслях он поёжился, вспоминая шёпот тёмного наречия у себя в голове и ту злую мощь, которая готова была превратить его из воина в ничтожество. Если бы Фродо не унёс кольцо подальше, то бегать бы ему как дикому зверю на четвереньках. Несмотря на то, что атака орков была отбита, мрак так до конца и не рассеялся. Где-то на востоке чернели тучи: враг просто обошёл Рохан стороной и нацелился на Гондор. Ближе к обеду потянуло холодом и ледяной дождь хлынул на обожжённую войной землю, смывая гарь, кровь, грязь и орочью мерзость. Воины потянулись кто к своим шатрам, кто в малый зал, а кто и к более высоким столам. Памятуя наказ Арагорна, Боромир всыпал порошок в кубок с вином и подал его Эовин. Это был не просто обед, это было поминовение усопших. Люди пили, оплакивали ушедших и радовались тем, кто остался жив. Леди так и сидела, опустив взор к земле и не говоря ни слова. Попытки Эомера говорить с ней не имели успеха, она будто бы мраморная статуя дарила всем красоту и холод. Улучив момент, когда воин Рохана отойдёт за мёдом, Боромир подошёл к нему. — Оставь её сейчас. Не тревожь, когда она захочет с кем-нибудь говорить, то заговорит сама. — А с тобой?! — вспылил Эомер. — С тобой она будет говорить всегда?! — Только если сама захочет. Это остудило гнев Эомера, ведь и Боромир не был виноват в сложившейся ситуации, но всё же он спросил: — А что скажет Дэнотер? — Отец смирится, — ответил Боромир. — Знаю, он не похож на того, кто может понимать чувства, но он любил маму. Её смерть стала ударом для него и трагедией для меня, и в большей степени для Фарамира. — Почему? — Он не любит брата. Возможно, считает, что, давая ему жизнь, она сильно надорвалась, а может просто хотел дочь, но он не любит Фарамира. — А ты? — А я им горжусь. Он будет учёным мужем, как того и хотел. Обязательно будет.       Для Эовин день пролетел едва начавшись, столько забот, столько надежд людей и её страхов. Ведь Боромир мог потребовать быть его женой в любой миг, и она не в праве была отказывать. И пусть он поклялся защищать её, пусть ещё ни разу не был груб, ледяная игла страха сковывала её сердце. На чёрном небосклоне зажигались звёзды, ей пришлось вернуться в покои. На этот раз она легла в нижнем платье, отчаянно надеясь, что муж не потребует от неё ничего. Боромир вернулся только через час и первым делом спросил: — Нужен ли отвар чтобы спать? — Эовин отрицательно покачала головой и прижала к себе одеяло. — Спокойной ночи, моя леди. — Боромир задул свечи, стащил впотьмах сапоги и верхний камзол, снова разделил кровать одеялом и прямо в нижней рубашке и штанах залёг спать, повернувшись к Эовин спиной. В этот раз она не смогла уснуть, как только она задрёмывала, чувство зуда и пульсации в укусах становилось сильнее, ей казалось, что в покоях слишком жарко и душно, но бросить одеяло она не могла.       Первое, что Боромиру бросилось в глаза утром, когда Эовин вышла из покоев, это её бледность. На щеках играл небольшой румянец. Но его нельзя было назвать здоровым. Голубые глаза на контрасте с бледной кожей смотрелись ещё ярче, будто кусочки синего льда на застывшей реке. Как назло, завтрак подали за высоким столом и Эовин оказалась между мужем и братом. Боромир учтиво, ей не хотелось сравнивать, но всё это лезло в голову само, но ненавязчиво предложил ей кубок с мёдом и несколько кусков баранины. При одном только взгляде на еду ей становилось дурно, но пришлось есть.       День был хуже, чем предыдущий и провела она его как в тумане, иногда общаясь с женщинами из своей свиты, помогая на кухне и скатывая бинты для лазарета. Под вечер она совсем уже не понимала, что происходит вокруг и решила уйти отдыхать. В покоях было тихо и жарко, даже слишком. Она подошла к окну, прикрытому ставнями, ухватилась за створку и попыталась его открыть, голова закружилась, и она обессиленная рухнула на пол и, прежде чем свет померк, она услышала шаги. Тело её оторвалось от пола, она силилась сопротивляться, но сил не было даже на то, чтобы открыть глаза. Её устроили на кровати и на лоб легла тяжёлая рука. Боромир выругался, подошёл к тазу для умывания и принёс кувшин с прохладной водой налил немного на платок и стал протирать девичье лицо. Веки Эовин затрепетали, и женщина распахнула глаза, силясь понять, что происходит. — Что с вами, моя леди? — тихо спросил Боромир, но Эовин не смогла ответить. Жестокая память подкинула другие сцены, и она закрыла голову руками, задрожала и прошептала. — Не трогай меня. — Я и не трогаю, — невозмутимо заметил мужчина. — Вам нужен целитель. — Нет, — тихо попросила она. — Этой просьбе я не подчинюсь, — он встал и хотел направиться к двери, когда она вцепилась в его запястье и покачала головой. Боромир сел на кровать, нахмурился, а потом нехорошая догадка пронзила все его мысли и он посмотрев женщине в глаза спросил: — Вы обработали все раны? — Я не могу, — прошептала она, — просто не могу. Пусть лучше так, ведь когда-нибудь всё прекратиться? — Эовин, нужен лекарь, — Боромир пытался достучаться до разума отчаявшейся девушки, но понимал, что единственный лекарь в их распоряжении — это Арагорн. — Нет, не надо. — Тогда ты сама обработай раны. — Я пыталась, правда пыталась, но это выше моих сил. — Тогда позволь это сделать мне, — при этой фразе Эовин задрожала как лист на суровом осеннем ветру. Глядя на девушку Боромир, продолжил тихо и спокойно, будто бы рассказывал о чём-то обыденном. — Сначала ты снимешь нижнее платье и рубашку, потом возьмешь покрывало и прикроешься. Я не буду смотреть, я смажу только раны. Так как? Пойми, когда ты упадёшь ещё раз, то целителя всё равно вызовут. Не я, так Эомер или Теоден, или ещё кто-нибудь.       Она невольно сравнивала эту ночь с другой, ей было дико страшно и стыдно, но Боромир был другой. Это ощущалось во всём: в манере речи, в привычках, в делах. Наконец, она кивнула и заплакала. Боромир отвернулся: — Скажете, когда можно будет. Через томительно долгие десять минут она позвала его, он обернулся. Эовин сидела на кровати руками прикрывая грудь и зажмурившись. Быстро отметив все раны, Боромир прикрыл её простынею. Она вздрогнула и открыла глаза. — Я начну с ног, хорошо? И если сначала было стыдно и страшно, то потом осталась только боль. Мазь была жгучая, хотелось кричать, но горло перехватывало. — Вижу, что больно, но я уже почти всё, — он прикрыл её до пояса покрывалом, и переместился к животу, так и не убрав простынь, чем вызвал удивление, а затем и благодарность, Эовин. — Лихорадка пошла от этих ран. У меня есть немного сбора. Сейчас я отвар сделаю, и завтра уже почти всё пройдёт.       Утро принесло некоторое физическое облегчение и тяжёлую головную боль. Лихорадка отступила, оставляя слабость и сонливость. Боромира снова рядом не было: он избегал её и даже не стеснялся этого показывать. Она, как хорошая жена, должна была быть расстроена этим фактом, но ей было всё равно. Главное соблюдать приличия в коридорах замка. И она соблюдала, вот только ни дяде, ни отцу не сказала больше ни слова. Иногда её губы трогала едва заметная улыбка, когда она смотрела на проделки хоббитов. Мерри и Пиппин улыбались в ответ, но вопросов не задавали. Так прошёл почти месяц, пока из Гондора не пришёл сигнал о помощи. Воины собирались в дорогу, все, кто мог взять оружие уходили на войну и глядя на происходящее у Эовин родился план. Уйти с честью, не быть, не существовать, оставить земную юдоль, но не стать призом, жертвой или трофеем. Сейчас идёт война, но когда-нибудь муж потребует от неё исполнения долга и она не подчинится. Сама мысль приводила её в ужас, глядя на Боромира, она понимала, что он, если надо, сможет сломать кого угодно, и это страшило её. Однако он ничего не сказал, когда увидел, как она седлает коня. До него долетел обрывок фразы, сказанной Арагорну. -… только до лагеря, — он видел как король покачал головой, но не догадался почему. Просто подошёл к ней и помог подняться в седло. С этим Эовин тоже смирилась, слишком много народа было рядом. Над Гондором давно не было такого чистого неба. Свежий ветер разрывал тьму и уносил остатки мрака далеко на восток. Над полем брани были слышны голоса и крики — это искали выживших. Эовин лежала на земле и ждала конца. Своего она добилась — ушла не опозоренной, с честью. В ушах до сих пор стояли просьбы о прощении, произнесённые её умирающим дядей. Она простила, но выполнить его предсмертную просьбу не могла. Жить и быть счастливой? Это же просто насмешка над жизнью. Осталось только отрешиться ото всего, руку пронзал холод, будто бы вся боль и ярость Ангмарского короля-чародея прошла через неё, холод полз к сердцу, сковывал дыхание и студил слёзы, а она всё смотрела и смотрела ввысь. Крик Эомера, обнаружившего свою сестру слышался ей чем-то далёким, чужеродным и совсем неуместным. Он всё держал и укачивал её как маленькую, будто бы это могло изменить хоть что-то. Она устало прикрыла глаза, ожидая вечного отдыха, как вдруг услышала над собой голос Боромира. — Дай мне её, — Эомер никак не реагировал, — Эомер! Боромир повысил голос, а к ним уже спешили Гэндальф и Арагорн. Король закатал рукав и Эомер отпрянул. На тонком девичьем запястье виднелись чёрные отметины, будто бы проклятый король хотел забрать её с собой.Он следов фонило тьмой настолько сильно, что Арагорн поёжился и Боромир понял, что дело плохо. Осторожно он поднял Эовин на руки и поспешил во дворец. — Её срочно надо в целительские палаты, — Эомер уже очнулся от шока. — Нет, в покои наместника, — ответил Боромир и поспешил. Арагорн был с ним полностью согласен.       Гондор оживал на глазах. Тьма отступала на восток гонимая мужеством, стойкостью и помощью одного очень неравнодушного истари. Слуги уже наводили во дворце порядок, встали многочисленные караулы на этаж. Уцелевшие солдаты Гондора и Рохана боролись с мародёрами, коих, как и на любой войне, хватало. Было непривычно стоять здесь с умирающей на твоих руках молодой женой. Раньше эти покои принадлежали Дэнетору. Бумаги уже были убраны, бельё на кровати перестелили и ничто не напоминало о трагичном конце одного из наместников Гондора. По молчаливому приказу Арагорна бесчувственную Эовин положили на ложе, Эомер снова оцепенел и не понял когда Боромир подтолкнул его к выходу. Снова вспылил: — Она моя сестра! Пусти! Я должен… — Ты ушёл из Рохана оставив её. Не нужно нам с тобой ратиться, сейчас каждый меч на счету. А теперь иди, если позовёт тебя, то я скажу. Служанок решено было не звать, Боромир сам переодел бесчувственное и уже начинающее холодеть тело. Он не мог точно сказать, полюбил ли он Эовин, но определённо восхищался её мужеством и добротой. Рука женщины теперь казалась рукой статуи чёрного мрамора. — Придержи её за плечи, — потребовал Арагорн. Бегло осмотрев руку и не обнаружив пореза он немного расслабился. — Это не клинок, хотя хорошего мало. Попробую помочь. Второй раз в жизни Боромир наблюдал, как король лечит. В юности он читал, что лечить — родовой дар королей нуменора, но тогда предполагал что всё сводится к листьям ацеласа и простейшим эльфийским заговорам. Всё в итоге было совсем не так. — Я пущу ей кровь, как только дам сигнал, перевязывай руку. Эовин застонала и распахнула глаза, когда кинжал вспорол ей запястье. По руке пробежал холод, кровь была ледяная. Она дымилась чёрным паром, текла медленно и неохотно. Сам король поил её отваром напевая целебную песнь, отнимавшую много сил и так продолжалось до тех пор, пока по руке не побежал красный поток. Боромир тут же начал перевязывать руку женщины, нашёптывая что-то успокаивающее и не обращая внимания на то, что король покинул покои. Впервые за многие месяцы ей не было страшно.       Прошло три месяца со свадьбы Арагорна и Арвен. Эовин если не смирилась, то успокоилась. Боромир не пугал её и не вызывал отвращения. С ним было тихо и спокойно. Всегда предсказуемый, всегда подчёркнуто вежливый ни разу он не посетил смежные с покоями наместника комнаты, напрочь игнорируя шепотки прислуги, он уважал покой своей жены, которая стала ей поневоле. Столько перенёсшая женщина теперь всё время читала и даже иногда сама заговаривала с ним. На людях это была красивая и гармоничная пара. Служанки приставленные к госпоже рассказывали о всевозможных алтарях Валар, которые могли помочь зачать наследника. Эовин не обращала внимания.       Только через год, когда леди Арвен ждала первенца, она попросила Боромира остаться с ней на ночь. Ночь в которой был только спокойный, впервые за столько лет без кошмаров сон. Теперь они спали рядом, разговаривали и общались. Эовин открыла для себя, что Боромир умён, начитан и мудр. С ним было спокойно и хорошо. Она была счастлива, хоть и совсем не хотела видеть ни Эомера, ни кого-либо из Рохана. Слишком много боли она перенесла. Боромир же просто берёг её, стараясь дать ей заботу и ласку. А дети? Что дети, род наместника сможет продолжить и младший брат. P/S: первенец Боромира и Эовин всё же появился на свет, но только спустя четыре года.