Необязательно

Фабьену необязательно ждать, когда молодой наместник лениво поднимется с кровати, оденется и проковыряет в тарелке с кашей дырку, чтобы в конце поморщить нос и сказать, что он совсем не голоден. Ему необязательно ждать, когда толпа чиновников, просителей и аристократов отступит к дальней стене зала и позволит юному Д`Орсею наконец-то вдохнуть свободно. Ему необязательно ждать, когда Константин первым заметит плюмаж широкополой шляпы, вскочит с места и разведет руки в приветственном жесте: «Дорогой кузен!» Константину необязательно каждый раз говорить это приветствие. Их отношения не рухнут, как старый мир, если он неожиданно перестанет восхвалять личность де Сарде. Его колкий и пронзительный ум. Его отвагу и решительность. Даже его внешность, эту ужасную, нелепую для аристократа внешность! Да, Фабьена до сих пор задевают насмешки прошлого, которые он слышал от взрослых и детей, оказавшись при дворе дяди — Великого Князя Д`Орсея. И смеялись над ним вовсе не из-за странного родимого пятна на щеке. Нет, в высокородном семействе на фоне других особ юный де Сарде был белой вороной: смуглокожий, темноволосый, с непропорционально широкими крыльями носа и пухлыми губами. От матери ему достались только глаза бериллового цвета, нелепо смотревшиеся в сочетании с отталкивающей внешностью. Пожалуй, хуже могло быть только, если бы он родился девочкой. В силу возраста Фабьен не углублялся в причины насмешек взрослых. И только достигнув совершеннолетия, смог дать оценку многим сценам прошлого. Тогда он и помыслить не мог, через что пришлось пройти его матери, Ливи де Сарде. Какие слухи, какую клевету княжна выдерживала, чтобы выходить в свет с достоинством, с высоко поднятой головой и защищать своего сына от грязи, которой во дворце было не меньше, чем на улицах Серены. Задавая вопросы о вестях с континента, Фабьен надеется, но с тем же не желает услышать новости о матери. Он знает, пусть и не смирился с этим, но знает, что навряд ли ее теперь увидит. Ему хочется запомнить ее молодой, красивой, как изображение на портрете, с лучезарной и нежной улыбкой, а не испуганной и иссохшей, незнакомой. В свою очередь Константин на заданный вопрос морщит нос и своим наигранно-обиженным тоном говорит «нет», упрекая своих собственных родителей в равнодушии. Он не понимает. Или делает вид, что не понимает сути вопроса. И Фабьена такой ответ устраивает. Фабьену необязательно на своих плечах нести неподъемный груз обязанностей и пытаться успеть в делах и тут и там. Ему необязательно молчать о своих чувствах, доверяя их только дневнику по утрам. Константин не разобьется, как фарфоровая чашка, если дорогой кузен поделится с ним своими тревогами. Напротив, засветится от счастья, что самый близкий, самый любимый доверился ему, раскрылся не только мыслями, но и душой. Быть может, если такой день наступит и Фабьен заговорит лично о себе, о своих желаниях, юный наместник потеряет сознание и сползет с трона на ковровую дорожку. Но если это произойдет, на лице Константина запечатлеется самое нелепое, блаженное выражение. И этого не случилось. А вернее случилось, но не так, как хотелось бы им обоим. Константин не был обязан приходить к возлюбленному кузену и утешать его. Он не был обязан подбирать слова, обнимать и пытаться выразить предельно простую мысль – он рядом и будет рядом всегда. Теперь наконец-то настала его очередь тащить вперед Фабьена. И такой ноше он только рад. Но кузен не слушает, возможно, и не понимает, что рядом с ним Константин. Он лежит на столе, прижимаясь к бутылке щекой, и напевает себе что-то под нос. — Прошу, Фабьен, не надо больше пить. — Прикаже..прикажете мне, Ваша ми… милость? — Я не хочу видеть, как ты заливаешь горе в вине, — дрожащими тонкими пальцами Константин берет за горлышко бутылки и пытается стащить ее, — лучше поговори со мной, дорогой. — И… о чем же я должен… должен! Всем должен. — Фабьен напротив, сильнее прижимает бутылку к себе. — Дорогой кузен… Ха! Дорогой… еще не был бы дорогим. Твои же отец столько денег в меня вложил… и ты знаешь это… — Фабьен... — Тссс! — кузен отрывает лицо от стола и прикладывает палец к губам. — Нееее-нет, Конс.. Консантин, только не расстраиваися… я не хочу остаться и без имени. По… погоди. Почьему ты так смотришь на меня? — Потому что ты пьян, Фабьен. Пойдем, я уложу тебя в кровать. Тебе нужно поспать. — Нееее, — Фабьен машет рукой, стоит тому приблизиться. — Ну-ка! Скажи мне… Я кто такой, а? Я… заслужил! Да. Я заслужил этот дом… Дом! Вино это. Это, — он попытался встать на ноги, пошатнулся, запнулся о ковер, но успел опереться о стол, — я хочу пить — я пью. Я заслужил..! Всем, что я делал. Ты мне не будешь это… тут указывать! — Хорошо, — Константин, ощущая ледяное покалывание на щеках, подавил в себе отчаянный стон, — поговорим, когда протрезвеешь. — Не смей..! Ты..! От неожиданного крика и звука бьющегося стекла Константин вздрагивает и пугается по-настоящему. Он ни раз видел Фабьена подвыпившим. Подвыпившим настолько, что тот мог передвигаться лишь на четвереньках. Но никогда кузен не проявлял к нему и малейшей агрессии. Пьяное, неповоротливое и неуклюжее тело откуда-то берет равновесия и прыткости и вот уже прижимает напуганного подобным поведением Константина к стене. — Я всю жизнь был подле… тебя, — де Сарде выдавливает слова через зубы, и речь его разумна и логична, — у нас были общие идеи. Цели эти. Даже новый мир на этом проклятом! острове. Скажи мне, вот скажи, ну… по какому праву ты… отпрыск дражайшего дядь!юшки, говоришь мне… что делать? Почувствовал свою власть..? Будущим князем представился..? Что… не хочешь говорить наравне с сыном остров!итянки? — Это не твои слова, Фабьен. — Дааа… ведь твой Фабьен послушный… преданный. Всегда угоден, рядом. Он не такой, да? Он не может быть другим. Само его появление на свет было… для тебя, для твоего рода. Да? Фабьен отпускает кузена и делает несколько шагов назад. Злая гримаса тает, как воск свечи, обнажая боль и скрытую печаль утраты. Константину до слез, до истерики хочется броситься на него. Обнять, прижать и укрыть от всего. Забрать всю его боль, все дурные, разрушающие мысли. Усыпать исцеляющими поцелуями щеки, покрытые многонедельной щетиной, погладить по голове сквозь засаленные волосы и шептать, долго-долго шептать на ухо, как сильно Константин любит Фабьена. Любит не за то, что тот всегда рядом, не за его верность и заботу. Константин видит иного себя, падающего на колени, протягивающего руки к кузену, как к некому древнему божеству. Вопль из самого сердца, вопль раздираемой на куски души разносится по комнате. И возлюбленный тут же трезвеет, приходит в себя. В больших бледно-зеленых глазах теперь не блеск от вина, а растерянность и смятение. — Я любил тебя все время… Все время… Когда ты не знал, не догадывался! Я любил тебя, когда ты уходил в ночь с женщиной… Я следил за служанкой, которая выносила корзину с бельем из твоей комнаты, пробирался в прачечную, хватал твою рубаху и бежал, как вор, чтобы не быть пойманным! Я ложился спать с ней, прижимая к себе, вдыхал твой запах, втирал в свое тело и оставлял на подушке… Я тогда представлял, что ты со мной… лежишь со мной, смотришь на меня. О большем и я помыслить не мог. А если и представлял, то я тут же бил себя… представляешь? я бил себя по голове, чтобы это наваждение прошло. Ведь ты… ведь ты уходил в ночь с женщиной, а я оставался… оставался смотреть в тебе в след… Фабьен, я… любил тебя каждую минуту своей осознанной жизни… пожалуйста..! не говори! я бы не посмел тебя поставить ниже… ты для меня… единственный свет в темноте, моя звезда. Константину необязательно раскрывать правду сейчас. Он оставляет Фабьена топить собственную истину в вине. Спускается на первый этаж по лестнице и просит слугу больше не давать милорду пить. Константину необязательно лить слезы, вжимаясь лицом в подушку в надежде, что та заберет всю его боль. Юный Д`Орсей еще пока не знает и даже не представляет, что следующим вечером Фабьен покажется на пороге его спальни, покачиваясь, с опущенной головой и неуверенно, смущенно начнет извиняться за свое поведение. Но ведь эти извинения совсем-совсем необязательны.