Сумасшедший дом кругом

— Эти люди не стоят того, чтобы ты о них переживал, дружище. Бараны из медперсонала знали, на что шли, а пациенты… Думаю, они действительно посчитали это освобождением. Психиатричка — не лучшее место для того, чтобы провести в ней остаток жизни. Смотри-ка, я снова победил! Обожженный человек с кривым оскалом сбрасывает на простынь козырь и показывает пустые ладони. Его соигрок вздыхает, переводя взгляд на свою окровавленную руку — в ней уместилась, казалось, целая колода. Нечестная игра, закономерный итог. Проигрыш. — Я никогда не был убийцей. Этого не должно было произойти. — А я был, — победитель собирает карты и раздает их опять, даже не перемешав. Игра — лишь предлог, попытка сделать происходящее реалистичным. Главное не приглядываться к масти, иначе заметишь, как бубны меняются на червы, и все очарование встречи потеряется. — Помню, в девяносто шестом один не очень умный парень попытался отжать у меня бизнес… Я лично всадил пулю ему в лоб. Или в нулевых, когда меня решили кинуть на бабки… Ты же знаешь, как я относился к деньгам тогда. — Тебя звали Жадный Гарри, — собеседник сверкает острым клыком, показывая, что понял его. — А ты ведь даже не Георгий. Обожженный усмехается в ответ и щелкает пальцами. В воздухе на секунду появляется картинка: молодой, подтянутый мужчина в костюме с абсолютным равнодушием на лице забивает человеку гвоздь в руку. Чтобы затем наблюдать, как вор пытается ее отодрать, лишь бы избежать встречи с топором. Слишком грязный метод. Огонь гораздо чище. — Да уж, ты единственный из нас, у кого сохранились все воспоминания, — мужчина со страшными шрамами на лице откладывает карты в сторону и закрывает глаза. — Возможно, это только лишний груз, и даже хорошо, что у меня их нет. Но мне тяжело двигаться дальше. Я помню лишь то, что… это не я. Я не хочу быть таким. Длинные когти скребут по рукам, тревожа израненную кожу, и остановившаяся было кровь начинает лить с новой силой. Обожженный пытается принять вид сочувствующего, но не двигается в места, только смотрит, как кровь капает на простынь и тушит собой бушующие вокруг огоньки пламени. Они оба в агонии. Они оба хотят это прекратить — и не могут. — Думаешь, я хотел? Они не оставили нам выбора. — Мы не имели права… — Это только нам решать. Обожженный пристраивается на краю постели и замирает, глядя в потолок. Руки сложены на груди, взгляд абсолютно пуст — вылитый покойник. Осталось только положить в гроб и провести отпевание. Второй осторожно касается его, проверяя, все ли в порядке. Глупость, конечно. Они не могут навредить друг другу. Не здесь. На засаленной майке остается кровавый след. — Спасибо, — говорит тихо. — За что? — За то, что ты рядом. В ответ раздается саркастичный смешок.

***

Поэт входит в комнату, слегка пошатываясь. Ему дурно — за один день пришлось курировать одновременно трех детей. Обычно он старается себя не нагружать, но силу хотели получить слишком многие, и откладывать уже было некуда. Ему противно от того, что половина усилий уходит впустую: юные герои зачастую оказываются либо слишком слабыми, либо слишком трусливыми. Кто из сегодняшних троих дойдет до конца? Вряд ли хотя бы один. Но не бросать же их из-за этого. Пусть попытаются. Мужчина неторопливо разувается и вешает пальто на крючок. Крючок, державшийся на последнем издыхании, не выдерживает и падает вместе с верхней одеждой. Кажется, Поэт расстроился сильнее, чем могло показаться стороннему наблюдателю — всего на секунду потерял контроль… А делать этого ни в коем случае нельзя. Что о нем подумают люди? Быстро поднимает и отряхивает пальто. Полы все же не особо чистые… А сил исправить это нет. Потом, все потом. Поэт входит в небольшую комнатку и вешает пальто на спинку стула, стоящего возле кровати. С момента его ухода милый друг даже не поменял позу — куда уж ему, с такой раной только на спине и лежать. Поэт осторожно опускается рядом, берет спящего за руку. Спрашивает устало, зачем-то продолжая наигранно улыбаться: — Как ты? Кризалис не просыпается ни от прикосновения к руке, ни от легкого тормошения. Это тут же вызывает подозрения, и Поэт присматривается к нему, пытаясь найти хоть что-то, что их подтвердит. Ну, конечно… На прикроватном столике, возле правой руки Кризалиса уместилась пепельница с тлеющей сигаретой. Значит, он не спал. — Опять?! Поэт выдыхает воздух сквозь стиснутые зубы. Считает до десяти, а затем склоняется над больным, приподнимает ему веки и вглядывается в ничего не видящие глаза. — Мне не спится, нет огня; всюду мрак и сон докучный. Ход часов лишь однозвучный раздается близ меня… После погружения в чужое сознание Поэт находится все в той же комнате, но теперь она выглядит как отражение кривого зеркала злой колдуньи. Освещение тускнеет, пространство стягивается к одной-единственной точке — постели больного, сам больной теперь не лежит, а сидит, опираясь спиной на железные прутья, и рядом с ним в фривольной позе успевает развалиться еще один человек, которого здесь быть не должно. — Выйди, — Поэт почти рычит, вцепляясь пальцами в Кризалиса, но смотрит только на виновника его недовольства. Кажется, глаза на мгновение загораются зеленым, что служит исчерпывающей демонстрацией силы. — Ты просишь меня уйти, но делаешь это без уважения… — оскорбляется Огнепоклонник, но все же исчезает, не желая тягаться с таким противником. Свет, льющийся из окна, вновь приобретает насыщенный оттенок. Переход из сна в явь такой быстрый, что ощущается как удар под дых. Кризалис моргает, привыкая к новой обстановке. Сколько он потерял времени? Там оно течет иначе. Кризалис отворачивается, пытаясь избежать взгляда Поэта. Тщетно: Поэт хватает его за подбородок и разворачивает к себе. По глубокому вздоху становится ясно: любитель стишков пытается не сорваться. В итоге он, поборов себя, лишь улыбается, говоря нарочито ласково: — Я понимаю, что ты по нему скучаешь, Кризалис. Но его больше нет. Смирись. Это, — с усилием тыкает пальцем в лоб, чтобы сразу понял, о чем речь, — всего лишь паразит, им оставленный. Иллюзия. И чем чаще ты с ним разговариваешь, тем сильнее он пускает в тебе корни. Тебе мало уже имеющихся расстройств? Хочешь себе раздвоение личности заработать? Да вот беда: сойди с ума, и страшен будешь как чума… Кризалис упрямо молчит. Смотрит такими больными, несчастными глазами, что ругаться на него становится совестно. Не то, чтобы у Поэта была совесть, но ради Кризалиса он был готов сделать вид, что она есть. Поэтому он оставляет морализаторство на потом и оттягивает покрывало, проверяя бинты. Ни ухудшений, ни улучшений: раны больше не кровят, но затягиваться почему-то не спешат. Кризалис, в отличие от Поэта и Огнепоклонника, обычный человек… Отвратительно. Абсолютно бесполезен, но приходится с ним возиться: кроме друг друга у них ничего не осталось. А еще это стало привычкой. — Если тебе скучно, читай книги. — Да уж… их тут завались, — нехотя отстраняется больной. Вся квартира заставлена стеллажами, доверху забитыми книгами. Они давят, заставляя сжиматься пространство. Кризалис задыхается от одного только вида этих книг. А еще со скованными руками много не прочитаешь. Его голос звучит хрипло, надтреснуто. Поэт морщится, как от зубной боли. Раньше все было по-другому… Вот только как, он уже не вспомнит. Чертов Рубинштейн отобрал у них все. А теперь и жалкая копия Огнепоклонника, этой Рубинштейновой подстилки, пытается отобрать у Кризалиса остатки разума. Этому не бывать! — Опять наручники сломал… — Поэт поддевает пальцем погнутые обломки и обвиняющее подносит их к чужому небритому лицу. — Стал бы я их использовать, если бы был уверен, что ты не убьешь себя, пока меня нет? И эти сигареты… Из-за них Огнепоклонник к тебе и является. Я же отобрал у тебя все, где ты их вообще взял? Кризалис почти рычит, отбивая наручники. Не любит, когда перед лицом машут. До прихода Поэта было почти весело, а теперь… Снова эти разборки. Зачем только Поэт его спасал, если постоянно бесится? Лучше бы в горящей больнице умирать оставил. В конце концов, Огонька же вытащили. — Ты прав… — Кризалис по инерции чешет рану, и Поэт судорожно перехватывает окровавленные пальцы, резко их сжимая. Паника явно его красит. Лицо перестает выглядеть таким… самодовольным. — То, что мы видели, всего лишь иллюзия. Паразит. Но настоящий Огнепоклонник жив. И я с ним общаюсь на самом деле. — Как? — Поэт не верит. Думает, что Кризалис свихнулся от постоянного сидения взаперти. Лучше бы это действительно было так. Прикованному к постели мужчине тяжело осознавать, какими вещами занимается его бывший сосед по палате, пока лежит в коме. Хорошо, что на Кризалиса он не в обиде — с таким страшным человеком шутки плохи. — До того, как больница загорелась, и даже до того, как я перестал себя контролировать, он пообещал мне, если мы выживем… и выберемся… Он будет носить мне сигареты. Где бы я ни был. — Кризалис демонстративно машет полупустой пачкой «Континента». — И это значит, что он все еще в сознании. Да ты и сам можешь проверить — его посланник еще не ушел. Поэт вздрагивает, резко оборачиваясь. Здесь слишком тесно, чтобы в комнате смог спрятаться еще один человек, и, тем не менее, чужак действительно был здесь все это время, ни вздохом, ни скрипом старых полов не выдавая своего присутствия. Пугающий мужчина весь в бинтах с ног до головы; он молча пошатывается, напоминая марионетку, подвешенную за ниточки. Скольким Огнепоклонник успел запудрить мозги перед тем, как покончил с собой? Почему с мертвецом так тяжело бороться? Несмотря на усталость, Поэт реагирует мгновенно: хватает острые ножницы, подскакивает к незнакомцу и под протестующий вскрик друга вонзает их чужаку в живот, прокручивая лезвие. Марионетка не сопротивляется. Ее ниточки подрезаны — и она падает прямо на ковер, пропитывая его своей кровью. Отличный повод выкинуть ковер. — Как Айса, разрезал я чужую нить судьбы… — Поэт рвано смеется, отбрасывая окровавленные ножницы в сторону. — Может, мне стоило называться Мойрой, а не Поэтом, но ножницы в качестве оружия все-таки моветон. Кризалис мрачнеет. Пытается привстать, но собственная рана слишком серьезная, и он падает обратно на старую продавленную кровать, наблюдая, как в воздух поднимается небольшое облачко пыли. — Да что с вами всеми такое?! Неужели обязательно было его убивать?.. — Если в его голове паразит — он мертв уже давно, — Поэт брезгливо пинает умирающего мыском ботинка. Кровь начинает течь с удвоенной силой. Мытье полов откладывать на потом теперь точно нельзя. — И тебя он тоже убьет. Уж поверь мне, Кризалис, от него иного и не жди — иначе всех нас не держали бы в одном подвале… Ты посмотри, дергаться перестал. Мне так нравится, когда они не дышат! — на его губах вновь расцветает безумная улыбка, и он начинает кружить по комнате, время от времени наступая на труп чужака: — Лежал я однажды на смертном одре, И как-то в бреду привиделось мне, Что друг мой покойный рядом сидел И песню о смерти всю ночь мне он пел… Дотанцевав до окна, Поэт перехватывает у Кризалиса пачку сигарет и выкидывает ее в открытую форточку. Если труп под носом некогда самый агрессивный пациент психушки еще мог вытерпеть, то такое откровенное издевательство — нет. Возмездие приходит в ту же секунду: Поэт чувствует, как его с протестующим рычанием хватают за штанину и резко дергают. Чтобы не упасть, он неосознанно вцепляется в Кризалиса, а затем вскрикивает, когда тот его перехватывает. За отчетливым хрустом следует вспышка боли — Кризалис… сломал Поэту руку. Взгляды мужчин встречаются: один смотрит со страданием и обидой, второй — с ужасом и виной. — Прости, я… Поэт с шипением вырывается, придерживая поврежденную руку выше предплечья. В приюте он научился отличать вывих от переломов и теперь не тешит себя надеждой, что руку достаточно будет просто вправить. — Что ж… — выдает Поэт после длительной паузы и нескольких обрывочных вздохов. — По крайней мере, теперь мы знаем, что твоя сила все еще при тебе. Наверное, паразит сдерживал ее. — Огнепоклонник — не паразит… — Милый друг, иль ты не видишь, что все видимое нами — только отблеск, только тени от незримого очами? Называй как угодно. Наконец-то мы сможем расправиться со всеми, кто не сгорел в той больнице! Они не оставили нам выбора... Кризалис в ответ на это только воет и с головой уходит под старое рваное покрывало. Как будто и не покидал сумасшедшего дома! Тяжело быть единственным из злоклятой троицы, кто вернул себе разум. Лучше бы это была память…