Ответ

      — Зачем ты приехал?       — Захотел попрощаться с Вами лично до того, как уедете.       — Мы с тобой знакомы от силы год, что за глупости? Ещё провожать меня не хватало.       Микель не ожидал большого гостеприимства от «соседа», тем более, что с увольнения Тухеля прошло не так уж много времени, меньше недели. Однако, Томас уже успел разложить большую часть вещей по чемоданам и коробкам, заполнив ими прихожую. По раздающемуся по всему дому эхо можно понять, что остальные комнаты также опустели. Неловко топчась у порога, в растерянности не зная как пройти и можно ли, тренер Арсенала протянул запечатанный пакет уже бывшему тренеру Челси.       — Что это?       — Подарок, — Микель слегка дёрнул уголком губ, но резко прекратил, увидя, что Томас не улыбается, — Не хочется говорить, но на память.       — Если там что-то из фаншопа Арсенала, то я убью тебя. Заходи.       Перешагнув через коробки, Микель направился вслед за Томасом в зал. Он впервые находился в гостях у немца, и испытывал лёгкую грусть от того, что застал его дом в таком виде. Посреди комнаты одиноко стоял диван, накрытый белой тканью, на которую Томас совсем не брезговал сесть, даже откинуться спиной назад, скрестив руки на груди. Микель же решил постоять, делая вид, что ему интересна пустая комната, и точно не из-за того, что не знает какие подобрать слова.       Взгляд остановился на хозяине дома, а на сердце словно царапнули гвоздем. Тухель точно изменился с их последней встречи. То был знойный июль во Флориде, матч за какой-то незначительный кубок, товарищеский по сути, но за предсезонку первый с серьезным соперником. Челси — Арсенал. 0:4, хотя могли забивать и больше, Микель не стеснялся своих мыслей, ибо Томас наверняка думал также. Тогда вид тренера Челси со слегка обгоревшим лицом, выцветшей до белизны бородой и как всегда смеющимися глазами не вызывал чувства тревоги, а наоборот, как-то даже успокаивал чем-то знакомым. Сейчас же на него нетерпеливо, с лёгким раздражением смотрит совсем другой человек. Загар смылся. Волосы явно поседели не от солнца, а от стресса. Мешки под глазами были ничем иным, как результатом бессонных ночей, проведенных в слезах и бесконечном самокопании. А главное, от чего Микелю было тяжело смотреть на Томаса, это пропавшая искра в глазах, с которой он всегда выходил из подтрибунного помещения на поле. С которой он смеялся на пресс-конференциях, с которой он ругался на тренировках. С которой Томас всегда встречал его перед матчами.       — Если ты пришел просто постоять и поглазеть на меня, то, надеюсь, ты доволен, — бросил раздражённо Тухель, по привычке двигая желваками, — Хотя, понимаю, матчи отменили, а тебе явно нечем заняться. Я бы тоже позлорадствовал над кем-то.       — Я же говорил, что пришел попрощаться. И это правда. Мне искренне жаль, что так произошло.       — Ты что, радуйся! На одного соперника меньше. Не в обиду Грэму, но пока он будет налаживать игру в команде, Челси точно не скинет Арсенал с вершины таблицы. Ну же, — от пропитанных отчаянием слов Микелю хотелось оглохнуть, — чего ты грустишь? Это я должен в слезах сидеть перед тобой, а ты радоваться, что с тобой все хорошо. Что клуб у тебя хороший, что команда тебя слушается, что руководству не ударила моча в голову и они не уволили тебя ещё прошлым летом.       Баск тяжело посмотрел в ответ. Томас вмиг замолчал, прикусив язык и отвернувшись от досады. Глаза вмиг намокли, но он быстро смахнул ресницами слёзы. Не хватало ему ещё рыдать перед тренером Арсенала, тем более после того «яда», которым он облил его. С другой стороны, пускай Микель злится на него, пускай ненавидит и презирает. Уж слишком невыносимо смотреть на преисполненные печалью и жалостью глаза. Томас привык к конфликту, привык к ссорам, это то, что видел практически каждый день. Таким он чувствовал футбол, такой он ощущал жизнь. Бесконечный конфликт интересов. И он не верил, что визит баска означает что-то большее, чем простая провокация от бывшего соперника. Это самая логичная мысль. Вот только глаза напротив, хоть и мрачны, но все также наполнены грустью, из-за которой хочется плакать.       — Помните нашу встречу в апреле? Я обещал подыскать бар для нас. Вы, возможно, и вовсе забыли про это, раз не связались со мной, — Микель опустил голову, разглядывая припыленный пол, — А я нет. Я просто не решался Вам написать.       — Я бы и не выпил с тобой, — Томас чувствовал, как собственноручно вонзает нож, но был убежден, что так правильно, — Как и ты. Давай уже начистоту: ты точно бы не стал тратить время на меня, особенно в концовке того сезона. И не надо извиняться и оправдываться, я просто в шутку сказал про бар, чтобы поддержать разговор.       — Разве Вы не хотели бы пообщаться ближе со своими коллегами?       — Нет. Мне нет дела, что там происходит у других, когда у самого жизнь катится в пропасть. Тебе я тоже советую поступать также, а не пытаться переживать за всех и каждого.       — Это неправда. Вы все ещё волнуетесь и за других тоже, просто не подаёте вида, — Микель тяжело вздохнул и пристально посмотрел на Томаса, — В этом мы с Вами похожи.       — Откуда ты можешь знать? Сколько мы с тобой виделись, две-три игры? Ты даже до сих пор не можешь обращаться ко мне на «ты», — Микель ясно видел, как отчаянно немец пытается задеть его, боясь раскрыть свои слабые места, — Ты ничего обо мне не знаешь.       — Как и Вы. Как и все вокруг, но остальным легче проигнорировать тот факт, что никто не знает кто такой Томас Тухель. Вы сами знаете кто Вы?       Томас встал с дивана, будто собираясь уйти прочь, но не сдвинулся с места, лишь устало протерев руками лицо. Он чувствовал себя не в своей тарелке, проговаривая слова, в которые сам не до конца верит, и слушая то, что добивало его. Он нервничал. Томас просто хотел, чтобы его оставили в покое, но не хотел оставаться один. Он устал от вопросов, ведь ему, как никогда, нужны ответы. Почему его уволили? Что с ним не так, раз каждый раз он не может найти общий язык с руководством клуба? Что он должен делать теперь? Конечно, Тухель не мог требовать от тренера Арсенала ответы на все свои вопросы. Он вообще должен быть благодарен, что на него тратят время и бесценные выходные. Грустно оглядев комнату, Томас наконец осознал, что Артета буквально единственный, кто навестил его. Тысячи обсуждали его, сотни писали слёзные сообщения поддержки, десятки звонили, но лишь один оказался на пороге его дома. И ещё заставил задаться таким сложным, но одновременно лёгким вопросом, словно издеваясь. Вот только баск не издевался. Никогда. Он и слова дурного в его адрес не говорил. Осознание, что этот вопросительный знак в конце ни что иное, как спасительный крюк, окатило Томаса с головой.       — Почему ты приехал?       — Я же говорил, что…       — Нет, это я знаю, — Томас, цепляясь за безумную мысль, ошарашенно смотрел на Микеля, приблизившись до расстояния вытянутой руки, — Почему приехал ты? Почему не кто-то из игроков или сотрудников? Ни Юрген или Пеп не сорвались в Лондон, ни, прости Господи, Антонио не торжествует сейчас передо мной в злорадстве? Почему именно ты?       Микель стыдливо отвёл взгляд, чувствуя, как распустился румянец на щеках от такого верного вопроса. Его жизнь — четко выверенный математический код, рациональный и логичный, а Артета, ещё настраивая навигатор в машине, обнаружил, что не может объяснить свой поступок. По крайней мере, не с точки зрения разумного. Стоящий перед ним Томас ждал ответа. Потерянный и непонимающий. Разочарованный в жизни, но не сломленный. Подпитываемый любопытством докопаться до истины. Если Тухель сможет догадаться, кем является он сам для себя, то легко поймет, почему воскресным вечером, когда все проводят оставшиеся часы выходных в кругу родных и близких, посреди опустевшей гостиной перед ним стоит Артета и никто иной. Ведь, каким бы не был ответ, он всегда будет отвечать и на второй вопрос.       Микель, внезапно, громко усмехнулся.       — Знаете, — ему тяжело было сдержать улыбку, — иногда не на все вопросы можно дать чёткий ответ, но от этого он не перестает быть очевидным. Вы прекрасно понимаете, почему Вас уволили, и в чем именно была Ваша вина. Вы не знаете, что будет завтра? Это замечательно, ведь никто не знает, и не стоит мучить себя этим.       Томас не успел среагировать, как его спину обвили сильные руки, а в грудь воткнулась голова. Он чувствовал, как пылало чужое тело, и как несмело оно прижалось к нему. Словно в оцепенении немец не мог не оттолкнуть, не ответить, безвольно свесив руки и разглядывая темную макушку.       — Прошу, задайтесь лишь одним вопросом, — тихий шепот утопал в объятии, — Кто Вы и что делает Вас таким, какой Вы есть? Через что Вам пришлось пройти, чтобы оказаться здесь? Почему до Вас есть дело не только близким, но десяткам и десяткам тысяч людей? Вы ведь знаете, наверняка знаете.       Томас уже не мог сдерживать себя. Слезы тонкими дорожками скатывались по щекам, а губы дрожали, словно от холода. Вот только это не так, ведь впервые за долгое время приятное до истомы тепло разливалось в сердце, одновременно с осознанием, каким же глупцом он был. Ослеплённый яростью и ненавистью, он наконец увидел и, словно прозревший слепец, не мог не сдержать слез от красоты, представшей перед ним.       — Прежде чем Вы ответите самому себе, знайте, — голос баска дрогнул, — именно поэтому я здесь.       Томас прикрыл глаза, улыбнувшись и качнув головой.       — Я — ответ.       — И Вы же причина.       Внутренний барьер, словно треснувшая плотина, рухнул, разлив невероятное чувство печали и радости. Томас заключил Микеля в свои объятия, крепко, судорожно, боясь, что он ускользнет от него, смеясь и плача. Это же так очевидно. Все, что с ним произошло, и все, что с ним произойдет — это его собственная вина и его собственное достижение. Он в праве злиться на себя или быть благодарным за то, что с ним произошло. Главное, что он сам — причина всему происходящему в его жизни, и, как оказалось, не только в его. Пускай от него неосознанно утаивали правду, хотя Томас и сам мог бы догадаться. Достаточно было посмотреть по сторонам на что-то, помимо работы и клуба, ведь все это время на него в надежде смотрели в ответ.       — Как давно?       — Как давно я здесь?       — Да нет же, — рассмеялся Томас, осторожно взяв лицо в ладони, — Как давно я стал для тебя ответом?       — Я знал про Вас ещё с Майнца, а так — с нашей первой встречи в АПЛ.       — И ты все это время молчал! — Томас не мог перестать улыбаться, наблюдая как смущается и краснеет баск, не зная, что сказать, — Ты гений, Микель, жестокий, но гений!       Он наклонился, накрыв чужие губы своими. Слова бесконечной благодарности не выразят и капли того, что Томас вложил в этот поцелуй. Осознанный, долгий, преисполненный нежностью и счастьем, тягучий и теплый. Долгожданный. В котором хочется задохнуться, отдав всего себя без остатка. И, наконец, прощальный. Отстранившись на шумном выдохе, они укололись об жестокую правду. Время идёт против них. Слишком поздно до них дошла истина, застав в не самый подходящий момент. Уже завтра утром фургон должен забрать вещи и отвезти Томаса в аэропорт. Уже завтра утром Микель должен быть на тренировочном поле. Даже ночи не хватит, чтобы произнести все недосказанное, осознать все незамеченное. Однако, улыбка все не сходила с губ, ещё хранящих тепло их поцелуя. Ничто не затмит радость такого открытия. Томас взял чужую ладонь в свою, сцепив в переплетении пальцы и поднеся к своим губам.       — Я обещаю, что мы ещё увидимся. Плевать я хотел на этих руководителей, на свои шансы, что будет, то будет. Не знаю, где я окажусь, но я точно буду знать, что я там, где нужно.       — Так и есть, — Микель с восторгом уловил привычную искру в смеющихся серо-зеленых глазах, — Я рад, что Вы снова рветесь в бой.       — Это же часть меня, как никак, — пожал плечами Томас, — Ты тоже пообещай мне кое-что. Больше никогда не обращайся ко мне на «Вы», особенно после всего того, что ты сделал для меня.       — Хорошо. Даю слово. Удачи Ва… то есть, тебе. Удачи, где бы ты не оказался.       — И тебе удачи, где бы мы не встретились..