День 1.
Арсений просыпается с такой тяжёлой головой, что впору бы пойти искать новую — эта как будто даже о завтраке элементарном подумать не даёт. Да и какой завтрак? Сам будильник на пораньше не перевёл, голову вечером не помыл — вот и поезжай теперь с голодным желудком на добычу средств к существованию. Арсений старается не думать о том, что голова тяжёлая не просто «потому что» и даже не по причине раннего подъёма. Вообще, конечно, технически и из-за него тоже: начинался бы рабочий день часа в четыре вечера — было бы просто великолепно. И выспался бы наконец, и в ванной даже полежал, и завтрак приготовил бы в хорошем расположении духа такой, что есть не захочется всю неделю следующую. А ещё лучше, если бы рабочий день длился где-нибудь часов до шести, и после двухчасовой смены Арсений мог бы со спокойной душой отправиться на прогулку такую, которая снова поможет вернуть любовь и к городу, и к его людям. Лучший расклад, конечно — это когда деньги платят за то, что дома сидишь и на балконе потягиваешь не самые дорогие сигареты. В одиночестве. Почтовый ящик проверяет автоматически скорее, чем из конкретных намерений. Но рука нащупывает конверт. И сердце заходится в агонии счастливой. Ему мог написать только один человек. Адрес отправителя знаком, заклеенный рисунок, который печатала почта для оформления белого конверта — что-то про администрации, большие государственные праздники и дороги, скорее всего, потому что волков и горностаев тот, кто отправил этот конверт, прятать бы не стал, — тоже. А Арсений не прячет улыбки, когда видит размашистыми буквами написанное над адресом «от Антона Шастуна». Он всегда пишет фамилию рядом с именем. Когда та впервые оказалась перед глазами Арсения, и тот попытался её произнести, смешка сдержать не получилось. Позже написал об этом обладателю, а тот — Арсений уверен, что из лёгкой обиды больше, чем взаправду — сообщил, что вариативность в произнесении этого привычного «Попов» тоже оставляет пространство для фантазии. Но в первом письме Арсений сказал Антону, что фамилия у него очень необычная, а потому величественная. И с того письма Антон ни разу не оставил конверт без гордого «Шастун» с самодовольным крючком перед первой линией. Арсению нравится думать, что если Антон выёбывается, то делает это всегда с мыслью, что это обязательно заметит именно Арсений. Потому что Арсений замечает всегда. Оставить в ящике и забрать, когда вернётся обратно — предлагает он самому себе осторожно и тут же отодвигает эту идею. Для кого тут строить из себя занятого молодого человека? Ладно бы где-нибудь в телефоне у отправителя появлялось уведомление о том, что письмо обычное, настоящее дошло, было прочитано и бережно убрано в коробку — на верхнюю полку шкафа, но недалеко от края, чтобы можно было доставать иногда и перечитывать, перечитывать, перечитывать, но ведь нет. Иногда Арсению кажется, что на то, чтобы Антон у него появился именно вот в такой форме — далёкой, совсем не тактильной, где кожа к коже, — был потрачен весь запас его удачи на жизнь. Потому что, знай Антон хоть немного о том, как Арсений реагирует на всё, что с ним связано, если это ему доступно, пришлось бы разъехаться от смущения на разные концы планеты. Возможно, Арсению даже не жаль. Он берёт письмо и вскрывает осторожно по дороге к метро. Усталость покидает тело с каждым шагом, с каждым движением пальца по клейкой полоске. Арсений снова нашёл оплот — дощечку, которая поможет ещё немного продержаться в Северном Ледовитом. До прибытия шлюпок. Арсений путается в собственных символах. Что есть его шлюпка? Чего он ждёт? Что станет его финальной точкой, его спасением? Пока есть только дощечка. Но что, если эта дощечка в самом деле — дверь, и на ней хватит места для двоих? Кого бы подобрать? В метро шумно, как всегда. И Арсений жалеет, что письмо пришло не в выходной. Но ведь могло вообще не прийти. «Не могло» — уверенно напоминает он себе, а за тем садится, глазами для уверенности прослеживая долгий путь от конечной станции до центра, а после для уверенности прогоняет пересадку — опоздать бы не хотелось, а повод есть, и уверенным в себе с таким поводом Арсений быть не может. Конечно, конверт, как обычно, содержит не только письмо. Антон никогда не оставляет Арсения без маленьких и, кажется, незначительных приятностей. Арсений улыбается им всем совершенно неиронично. Потому что вот чайный пакетик, к которому Антон приделал записку: «Это с корицей. Мне не понравилось, но ты, скорее всего, любишь такое», вот стикеры, которые Арсений никогда никуда не приклеит — жалко. Вот на стикере попугай с лаконичным «есус, отмени учёбу» и пометкой сзади Антоновой рукой под звёздочкой «работу», и Арсений улыбается — оставить без внимания его жалобы на злобного начальника и недалёкий совсем коллектив Антон просто не мог. А вот корова в море стоит с надписью «Просто интересно сколько я ещё выдержу». И здесь Арсению не так весело, потому что Антон на обратной стороне картинки написал: «прочитай письмо». Это традиция. Антон всегда знает, что первое, чем займётся Арсений, когда откроет конверт, — рассматривание вложений, хотя, кажется, сам Арсений об этом не упоминал. А ещё Антон часто угадывает порядок, в котором тот их будет доставать, и потому вложение, на котором он напомнит Арсению взглянуть на письмо, обычно оказывается последним. И сейчас так. Иногда адресату становится страшно, потому что Антон угадывает его слишком профессионально. Арсений нашёл его на просторах анонимного сайта и сейчас даже не вспомнит, как этот сайт обнаружил и что на нём делал. Судьба, не иначе. Он увидел очень заинтересовавшее его сообщение:давайте обмениваться письмами! настоящими, без контакта в соцсетях и знакомства в реальной жизни. просто станем знакомыми и друзьями возможно впоследствии по переписке. найдусь как автор в теге #_друзьяпопереписке, киньте адрес, индекс и имя, напишу первым.
Вечно обеспокоенный всем подряд — а сохранностью личных данных в первую очередь — Арсений почему-то написал, получив в ответ только лаконичное «жди письма!» Он не понял, как это произошло, но через неделю обнаружил себя за написанием обратного письма, с энтузиазмом отвечая на обобщённые вопросы из первого. Позже Антон напишет, что вопросы действительно были очень сухими и неконкретными, потому что откликнулся на предложение не один Арсений, а вслепую придумывать темы «на расписать» в отдельности для каждого, полагаясь только на имя и место жительства — совершенно бессмысленный труд. Но рассказывать про путешествия, домашнее животное — его отсутствие и грусть по этому поводу — и любимый фильм оказалось слишком интересно. Настолько, что хватиться о том, что его личный адрес теперь находится в руках совершенно незнакомого человека, о котором Арсению неизвестно совершенно ничего достоверного, — мало ли, ради чего он придумал легенду о парне, любящем общение и бумагу — не успел. А Антон продолжал писать. И каждое письмо, которое отправлял Попов, через неделю оборачивалось тёплым «Спасибо за сообщение! Тебя ужасно приятно читать» в ответном. Арсений просто, кажется, впервые в жизни с искренним интересом заобщался с человеком, не имея понятия даже о том, как он выглядит. Конечно, этот пробел успело восполнить воображение. Антон представлялся ему тёплым парнем, носящим разноцветные свитера, как Мейбл из Гравити Фолз, блондинистым и голубоглазым — типичным весёлым подростком из американских комедий. Но подросткам свойственно вырастать. И иногда, когда мысли заходили в русло, где Арсений — единственный, кто в окружающем мире стоит на месте, раз Антон меняется так стремительно и растёт едва ли не с каждым предложением, приходилось одёргивать себя, потому что так не бывает. А потом он и сам стал чувствовать, кажется, что растёт с этой перепиской совершенно неиронично. Но как бы ни рос, каждое новое письмо стабильно поднимало настроение до немыслимого уровня одним фактом своего существования, а вложения заставляли улыбаться, как в первый раз. Арсений, кажется, счастлив, когда держит в руках несколько листов текста, который Антон писал собственной рукой. Почерк у него мелкий, тем для «обсудить» много, судя по всему, а ладони потеют по-прежнему. Потому что листы волнами идут, каждый по-разному. Антон писал, что это не от волнения, а от стресса просто фонового, хронического. Когда всё хорошо, с потоотделением всё в порядке — ничего не происходит, и оттого хорошо тоже, в дополнение к исходному. Голова, до этого пребывающая в непроходимой эйфории, вспоминает про свинец. Антон нервничает. Но это ведь не всегда значит, что происходит что-то плохое. Можно нервничать просто потому что. Можно нервничать, потому что собирается произойти что-то хорошее, и просто бояться, что что угодно может этому хорошему помешать. Можно просто нервничать. Даже без «потому что». Когда задача и причина теряются под толщей тревоги, и там уже плевать на причину — есть только следствие. Возможно, одна из главных проблем Арсения заключается в том, что он отказывается искать причину. Потому что в фоновой панике он Антону едва ли не первый товарищ по несчастью. А может, нет у Антона никакой паники, и Арсений просто отчаянно любит надумывать. // Привет! Спасибо за твоё письмо. Ты говорил, что отвечать на эти крики не стоит, но я не могу позволить себе подобного, а потому держи корову. Она прикольная. И стикеры классные, правда? Они недорогие, но очень трогательные и смешные местами. Я беру на оформление ежедневников обычно. Ты снова подумал, что я странный, да? Мне кажется, ты постоянно думаешь об этом. Потому что я действительно странный, а ты общаешься со мной. Есть ощущение, что со мной вообще нельзя общаться и не думать о странности каждую минуту. Ну вот. Я написал тебе целый абзац о своей странности. Ты спрашивал о том, что я сейчас читаю, а мне внезапно есть, что ответить. Не знаю, как это произошло, но сейчас всё моё свободное время отдаётся книгам. Представляешь? Читаю медленно, вдумчиво, хотелось бы сказать, но на самом деле просто совсем не умею концентрироваться. Сейчас у меня в руках «Мастер и Маргарита». Не прям сейчас, конечно, потому что сейчас я пишу тебе письмо. Дома, кстати, за столом. Это очень редко случается. Обычно иду куда-нибудь гулять, сажусь или на траву, или на лавочку, располагаюсь в одиночестве и тогда уже пишу. Почему-то так создаётся ощущение, что мы с тобой гуляем. По Патриаршим, на Триумфальной качели пробуем. А иногда далеко не езжу. У нас очень много парков просто рядом с домами, внутри районов, понял? Здесь тоже красиво. И людей гораздо меньше обычно. Но сегодня холодно, ветрено и обещают дождь. Не хочу собирать это письмо по улицам, а потом безуспешно пытаться его сушить, хоть и очевидно, что бессмысленно. Хотя, наверное, его не пришлось бы собирать, если бы я не писал на бумагу всё подряд и хотя бы пытался вести черновик. Её было бы не так много, ю ноу. Только так честнее, хоть и нуднее. Очень надеюсь, что ты продолжаешь отвечать мне не из вежливости. Хотя, кому я вру, по природе твоих ответов обычно очевидно, что ты отвечаешь так, как хочешь. А значит, хочешь, правильно? Честно говоря, я не помню, что ещё ты спрашивал в предыдущем письме. Скорее всего, что-то про настроение, про работу и фильмы. Я не буду писать об этом, ладно? Сегодня получился ужасный день. Об этом в конкретике пока тоже не хочу рассказывать — настроение вообще не туда. Просто дальше буду нести какую-то чушь о жизни, предупреждаю. Иногда мне кажется, что тебе не нравится, что тебя можно типировать. Но типировать можно всё. И человечество маниакально тысячи лет делает именно это. В этом суть интеллекта, сознания: человек хочет чувствовать себя выше других существ — как и выше других людей — и постоянно лезет вверх, постоянно сталкивает камни на тех, кто пониже. Потому что человек — существо подлое. А ты представляешься мне другим. Тем, который не просто не хочет пасть жертвой типирования, а даже сам отказывается от позиции бога. Или как это называется? Когда большая часть людей вот так лезет наверх, а меньшая стоит внизу и тоже делится — одни философски осуждают тех, кто лезет, а другие забили и живут жизнь не для кого. Даже не для себя. Или для себя. Тут уже по ситуации и без «большая/меньшая часть». Это тот уровень жизни, на котором не работает типирование. На котором есть только «по любви». Не знаю, насколько ты живёшь по любви сейчас. Хотелось бы верить, что у тебя получилось найти свою любовь. И я не про романтику, конечно. Любую любовь, которая позволяет тебе быть собой где-нибудь, но не наверху и не у подножия этой горы. Ты как будто кажешься мне очень мудрым человеком. Настолько мудрым, что даже не подозреваешь о своей мудрости. И полным любви. Но тоже, возможно, пока не открывшим её в себе. Ты спросишь, почему бы мне не взять твоё письмо и не посмотреть на твои вопросы из него вместо того, чтобы городить философские теории, если я дома и мне очевидно ничто не мешает это сделать. Точнее, не напишешь вопрос этот ни за что, но точно его подумаешь. Я сказал уже, что день был отвратительный. Если честно, настолько отвратительный, что я не понимаю, что буду делать дальше. Без шуток про «пойду посмотрю телек», не в рамках вечера. И по дороге домой раз сорок напомнил себе заглянуть в ящик, хотя и без того делаю это каждый день. И вот, не просто так, получается. Я, если честно, ещё толком даже не прочитал твоё письмо. Зацепился глазами за вопросы, решил, что сбегу к тебе, в ответы на них. Позже вспомнил про то, что ты всё ещё работаешь и рассказывал мне об этом в том письме, что было до этого. А сейчас просто несу тебе какой-то бред откровенный без конца. Простишь? Как только что-то изменится, я обязательно тебе сообщу и отвечу обо всём, что ты хотел узнать. У нас с тобой обычно структура писем, как в школе на уроке по английскому. Сначала я здороваюсь, задаю вопросы о тебе, отвечаю на твои, а после свои задаю. Обычно такие письма заканчиваются словами «Жду нашей встречи» или чем-то в этом духе. Можно я просто скажу тебе, что, когда мне понадобилось вернуться к мысли о любви, я пришёл именно к тебе? Спасибо за то, что ты есть. Антон. 24.06.2022 // Арсений проезжает свою станцию. Дома уже не думает бежать от ответа. Обычно игра в отсутствие интереса для Арсения является традиционной — он постоянно уходит от стола, где всегда всё педантично расположено для быстрого доступа — написание ответа точно не станет проблемой, если просто сесть и начать его писать. Но Арсений бежит, осознавая, что вернётся совсем скоро. Что бы ни делал, думает об ответе, постепенно составляя в голове план вещей, какие нужно будет упомянуть в ответном письме, чтобы не корить себя за проёбы позже, когда вернуть письмо не получится. В письмах вообще есть много проигрышных сторон в сравнении с электронными сообщениями. Здесь не исправишь, не удалишь нежелательное. Слишком много правды. Голоса в них не вложишь никак. Интонации читаются, кажется, почти всегда — через почерк, через изгиб листа как таковой. Но и плюсов много. И все сходятся в одном: если на расстоянии, то самое искреннее и сближающее, что может с человеком случиться — обмен письмами. Потому, как только ужин съеден, Арсений садится за письмо. Именно сейчас почему-то хочется быть к Антону как можно ближе. Обычно перед написанием письма он заваривал чай, который Антон неизменно вкладывает в конверт. Сегодня забывает. Конверт так и остаётся лежать среди документов в рабочем портфеле. Арсений думает, что, кажется, Антон не упустил бы возможности сыронизировать над этой Арсеньевской особенностью и любовью к эстетичным Шерлоковским образам, типа классического пальто, костюмов и прочей атрибутики. А может, не стал бы. Одной из приятных особенностей бумажных писем является то, что они, как бы компенсируя невозможность передать голосовые интонации, иногда сохраняют запахи. Арсений знает, что его письма сохраняют аромат чая, кружка с которым всегда стоит рядом с бумагой. И как ему удалось до сих пор не пролить ни одну из жидкостей на эту несчастную бумагу — вопрос остаётся открытым. Интересно, обращает ли Антон внимание на запахи? Распознает ли отсутствие варьирующегося местами, но в общем привычного? Долго подступается к чистому листу, пальцами поглаживая исписанную чужой рукой бумагу и наблюдая за тем, как буквы грубеют с каждой строчкой. Чувствует почти, как Антону становилось тяжелее писать с каждой секундой. И потому сам на себя возлагает большую ответственность. Сейчас нужно совместить осторожность и искренность. А у Арсения не то чтобы много практики случалось. // Привет, Антон. Скажу, что мне приятно получить твоё письмо, но теперь боязно. Ты совсем не такой, каким бываешь обычно. Не в укор — просто говорю, что сейчас разительно отличаешься от обычного себя. Хочешь рассказать мне о том, что случилось? // Арсений кладёт ручку на лист. Нет, нужно подумать. Или продолжить писать? Всё-таки одним из ориентиров, как ни крути, была искренность. Но не переходит ли здесь, в этом вопросе, его искренность границу с наглостью? Как жаль, что узнать наверняка прямо сейчас не получится. Ещё одна галочка в число минусов обмена настоящими письмами. // Корова действительно классная. И за попугая тоже спасибо. Я пока не знаю, куда их дену, но мне очень нравится. И очень приятно. Спасибо. Ещё раз. // Арсений почти чувствует через эти буквы собственное смущение. Как будто сейчас, даже несмотря на план, обработанный досконально со всех сторон за день, это его двойное «спасибо» выглядит очень по-подростковому, за школой с опущенными в землю глазами. Арсений маленький, не знающий ничего парнишка, который боится, подняв глаза, увидеть насмешку и неодобрение откровенное. Но это ведь Антон. О каком неодобрении может идти речь? // Я не думал о том, что ты странный. Даже не собирался. Просто ты снова такой, каким бываешь, когда ни от кого не прячешься. Я рад тебе такому. И осуждать тебя мне точно не за что, если ты пытался это подразумевать. Почему ты решил вернуться к чтению? Просто это внезапно очень — обычно, с твоих слов, как минимум, у тебя нет на него времени. Но это же не так, подозреваю. Просто ты тратишь это время на что-то кроме книг, потому что так легче. У тебя есть другие способы сбежать от реальности. А ты бежишь от реальности, я уверен. Я тоже бегу. Потому что в реальности всё гораздо хуже, чем в мирах, которые мы можем посетить благодаря эволюции человеческого мозга. Для меня, по крайней мере. Но, держу пари, для тебя тоже. Позволь поддержать эти твои размышления. Не знаю, не нравится ли мне мысль о том, что я — человек, а потому меня можно типировать. Возможно, просто не хочется быть частью системы. Цифрой в статистике. Это даже не протест, а просто мысль случайная, потому что до твоего письма я действительно об этом не думал. Не готов быть личностью, не готов выйти за рамки посредственности. Я работаю на обычной работе, не сделал за жизнь ничего выдающегося. У меня есть мои пороки, мои ошибки и моё прошлое, которое местами очень хотелось бы стереть из мемори всех, кто меня и этого прошлого когда-либо касался. Но не сотрёшь же. И потому я не особенный, не выделяюсь на фоне основной массы человечества. Не планирую даже на самом деле. Мне хорошо в том положении, в котором я нахожусь сейчас, и где никому ничего не должен. Или не совсем хорошо, но это точно не изменил бы поход к психологу-студенту в качестве модели для определения психотипа. Мне не подойдёт система. Это я сказал бы, если бы кто-то решил у меня спросить. Кажется, человечеству осталось недолго. Те, кто лезут наверх, скоро начнут колотить друг друга смертным боем прямо там, на этой горе, ещё не добравшись до вершины. Я вижу это очень ярко. Проигравшие будут падать, цепляя философов, а те, кто отошёл, подойдут в попытке помочь. Потому что, если себя выбираешь в один момент, не значит, что откажешься от помощи другим позже. Это порочный круг — не бесконечный только. Как кольцо для септума. Или пружина, скорее, потому что кругов много, и все похожи, но где-то начались и когда-нибудь обязательно кончатся. Просто с каждым новым оборотом планета вертится всё быстрее. Думаю, скоро довертится. И в этой игре не будет того, кто добрался до вершины. Потому что планету крутят все. И если на ней даже и останется кто-то один, ему тоже быстро придёт конец. В одиночку человека очень мало. Даже если человечком называть целую группу людей. Представил тебя, сидящего на лавочке и обложившегося листами бумаги, чтобы заполнить каждый этими буквами, на какие я смотрю потом, через неделю. Это красиво. Ты вообще представляешься мне очень красивым так или иначе. Не в том смысле, что, будь ты некрасивым, я бы не хотел продолжать общение с тобой. Даже не знаю, зачем написал последнее. Есть ощущение, что я могу не оправдываться перед тобой ни по какому поводу. Но что есть вообще оправдания, да? В любом случае, каким бы ты ни был, я бы обязательно поводил тебя по местам Петербурга, которые обычно дают мне идеи для того, что я тебе тут обычно написываю. Спасибо за твоё письмо. Жду следующего. Я рад тебе в любом случае, с чем бы ты ко мне не приходил. 1.07.2022 Арсений // Он заклеивает конверт раньше, чем успевает понять, что не вложил в него ничего, кроме письма. И план остался нетронутым. Помимо прочего.День 2.
// Привет. Я начинаю чувствовать свободу, когда не смотрю в твоё письмо, пока пишу ответ. Не перед этим. Перед у меня как раз неплохо получается развивать темы, которые мы с тобой выращиваем из случайного диалога. Ведь он почти всегда случайный, так? Я обнулил темы в прошлом письме. Надеюсь, ты понял, что я имею ввиду. Если нет, то я имел ввиду то, что не стал развивать вопросы, которые развивались до этого в нашем диалоге. Хочу извиниться. Потому что я писал письмо тебе в чём-то похожем на состояние аффекта. Просто потому что. Этот день стал одним из тех дней, когда мне просто не хотелось ничего. И вроде ничего не случилось. Просто очень дождливая Москва, потом ухватился без прихватки за горячую сковородку, опоздал на работу из-за пробки. Просто день, когда ты понимаешь, что единственное, чего тебе хочется, — навестить декабристов любой дорогой. Это не смешно, да? Но я и не совсем суицид имею ввиду. Это просто день, когда хочется кричать кому-нибудь о том, что всё плохо, чтобы пожалели, даже если всё не очень-то и плохо. Я столько думал, что пришёл к тому, что даже занимаюсь не тем, чем хочу. Такая мысль — очень редкий гость в моей голове, потому что на самом деле мне очень нравится работать в моей сфере. У этого действительно много плюсов, ты и очень многие из них слышал, а я не буду повторять. Но тогда мне вспомнилось, что я ходил в художественную школу. И что искренне думал, что буду продавать картины, которые стану сам рисовать, и что больше ничего делать не буду. Мне нравится история искусств сама по себе. Нравится понимать современное искусство и даже объяснять его. Нравится, что уровень эрудиции в вопросе живописи у меня выше среднего. Я всё ещё много знаю. За это не получается себя не хвалить. Потому что это мне важно, наверное. И вот тогда я задумался о том, что моя жизнь в принципе уже очень давно пошла не по плану. У меня нормальная семья, хоть отца своего я никогда не знал. Хорошее образование, приемлемая зарплата, неплохие хобби и достаточно свободного времени, чтобы тратить его на любимые занятия. Но у меня почти нет друзей. И не было никогда. Я думал, что это нормально, что так у многих бывает. Но потом понял, что в моей жизни не было вообще никого. Ни одноклассников в своё время, ни одногруппников, ни классных коллег, с которыми хотелось бы куда-то сходить на выходных. Я просто всегда один. А выходные, как правило, — одинокий поход за продуктами, в кино, в музей. Иногда в моменты одиночества я думаю о тебе. О том, как ты сидел бы рядом в кинотеатре и шикал на меня, когда я пытался бы начать что-то комментировать. Как пару раз за всю прогулку обязательно предложил бы за меня заплатить, и я отказывался бы смущённо, но после соглашался. Это не намёк, если что! Спасибо тебе за то, что я могу попробовать себе это представить. Возвращаясь к теме трёх человеческих ролей. И тебе совсем не тревожно по этому поводу? Забавно, что я выбрал именно слово «тревожно», но оно тут подходит больше всех. Всё время бояться панически невозможно, но я часто ловлю себя на мысли, что мне просто страшно по многим поводам. Думаю, что тебе тоже. Так вот, ты не испытываешь тревоги о том, что планете скоро конец? Я не знаю, почему так часто использую это своё «Я думаю», когда делаю предположения об образе твоей жизни за пределами нашей переписки. Стыдно, наверное, признаться, но ты в моей голове сейчас — образ, к которому я иногда возвращаюсь, чтобы просто почувствовать себя не одиноким. Просто посмотреть на него со знанием, что раз в две недели ты садишься и пишешь мне письмо, которое занимает какую-то часть твоего времени, где ты так или иначе думаешь обо мне. Очень мне нравится эта идея сама по себе. Что где-то в Петербурге живёт мужчина, вечерами садящийся за стол и пишущий письмо другому мужчине из Москвы. Это что-то особенно эстетичное, когда звучит именно так. Ты ничего не написал про чай. Кладу тебе сегодня малиновый — у Гринфилда мой любимый. А слово «Гринфилд» выглядит здесь, как имя какого-нибудь заводчика чая в небольшой чайной под моим домом. Но у меня под домом чайной нет, и весь чай, который я тебе шлю, покупается в обычной рознице. Но думать о том, что моя жизнь кажется тебе совсем не такой, какая она есть на самом деле, когда ты думаешь обо мне, мне нравится особенно. Спасибо тебе и за такую возможность. Пусть у тебя обязательно будет хороший день при любом положении дел. С теплейшими, Антон. 8.07.2022 // Арсений не уверен, что сегодня чувствует себя достаточно хорошо для того, чтобы сесть и ответить на что-то такое. Потому что письма Антона изменились как-то слишком резко, кардинально совсем. Он перестал вытаскивать вопросы даже из своих слов, перестал вести себя, как делал это обычно — гипертрофированно позитивно, даже инфантильно местами. Возможно, растерял непроходимый оптимизм, который в первых письмах, когда Арсений потихоньку, метафорично, через образы и с разными красками начал рассказывать о трудностях своей жизни, обернулся стандартным «Всё будет хорошо, не опускай руки, не сдавайся». Арсений отошёл от этого давно, потому что, как только попросил Антона больше не писать ничего такого, он перестал. И тогда думал, что теперь, с момента такой договорённости, ему известен Антон настоящий. Но вот сейчас он второй раз подряд пишет что-то, что идёт вразрез со старыми его письмами. И Арсений знает, что что-то случилось. Антон расстроен не в том плане, в каком обычно расстраиваются дети или те, кто о расстройстве не задумывается серьёзно, а дословно. Он вышел из строя. И что-то точно его из строя вывело. Арсений, получивший письмо в субботу и свободный совершенно для того, чтобы написать ответ там, где ему вздумается, собирается и выходит из дома дальше магазина — едет к Исаакию. Пока метро сводит с ума стуком колёс поезда и скрежетом металла о металл, когда машинисту, очевидно, куда-то нужно настолько срочно, что барабанные перепонки тех, кого ему нужно доставить, сильно меньше значат, чем тайминг по прибытию. Арсений идёт по улице теплеющего Петербурга, наблюдая за тем, как солнечный свет льётся по блестящим после дождя улицам и думает о том, что письма — всё-таки клетка. Всё по тем же минусам и плюсам. Но, пока он идёт по невероятно красивой улице в полном одиночестве, думает о том, что, когда все они за счёт одиночества выкручены до предела, до максимума, ничего хорошего из этого не получается, как правило. Потому что запах не важен, когда не можешь взять за руку. Почерк тоже, когда на лице изменения заметить не можешь. Даже искренность написания чего-либо именно в таком, осязаемом формате, когда можешь увидеть в ясной мозгу величине, сколько всего тебе сообщили вот так, буквами, потому что всё, что сообщили, можно ощупать пальцами, не сравнится с тем, что говорит голос. И, кажется, Арсений впервые жалеет, что их общение не состоялось в какой-нибудь социальной сети со стандартным предложением для двух взрослых людей в стиле: «Давай я приеду к тебе на выходные?», озвученным без зазрения совести. Арсений выбирает скамейку и садится на неё, медленно подбирая мысли для начала письма. Он устраивается так, чтобы прошлое письмо Антона лежало на колене верно — так, чтобы его было видно, пока он пишет ответ необходимый. // Кажется, я знаю, почему ты так часто употребляешь это «я думаю». Привет, Антон. Здороваться с тобой в начале письма теперь немного странно. Не в укор, просто ты очень изменился. И моё «Привет, Антон» теперь кажется каким-то неуместным. Всё ещё не совсем понимаю, как вообще могу что-то оценивать и советовать, и потому выбираю этим не заниматься. Но я рад тебе такому. Не могу судить и о том, насколько ты искренен в своих письмах, потому что мне казалось, что твои рассказы о произведениях искусства эмоциональные — безусловно искренние, но оно не вяжется с тем, что ты показываешь сейчас, никаким образом. Поэтому я просто попытаюсь собрать мысли в ответ. А это, кстати, задача не из лёгких. Я очень часто придумываю что-то, что может оказаться кстати в конкретном месте как продолжение какой-то из твоих мыслей, но забываю их фиксировать. И это грустно. Знал бы ты, сколько мыслей, связанных с тобой, хранится на свалке с теми, что не понадобились. Среди них можно было бы отыскать даже парочку поистине дельных. Извиняешься за обнуление мыслей. Но ведь в том и суть всего, что мы с тобой тут устроили. Просто быть в переписке теми, кем предположительно являемся друг для друга. И если у тебя нет желания сто четыре часа рассказывать о том, что Гайдай — великолепный режиссёр, я понимаю. Правда понимаю, как бы мне ни нравилось читать твои мысли на этот счёт. Тот день можно назвать чем-то похожим на приступ кризиса. У меня тоже случаются такие периодически, если честно. Потому не буду настаивать. Я рад, что стал тебе тем, к кому ты можешь прийти в такие дни, хоть и это неожиданно, вообще-то. Можешь приходить с таким совершенно спокойно снова, если что. Одиночество — не диагноз. Человеку обычно нужен человек, это неоспоримо. Но часто бывает так, что он просто не находится. Родился не там, рос не с теми, переехал тоже не туда. Это можно изменить. Только тяжело, когда ты действительно не имеешь никаких социальных навыков. А это, кстати, жутко. Потому что человек развивается, хватаясь за выступы в чужом сознании, и это логично. А когда хвататься не за что, то и развития быть не может. И приходится топтаться на месте, пока мозгу необходимо думать, что что-то в жизни всё же происходит. Я знаю, каково это, если мы действительно правильно друг друга поняли. У меня это закончилось. Не без твоего участия, кстати. Но сейчас всё, что я могу тебе предложить — это песня. Я действительно много слушал её в карантинный период, потому что именно там меня этим кризисом прижало к стене. Dance alone — Blanks. Да простит мне вселенная мои жуткие корявые буквы. Надеюсь, ты распознаешь среди них то, что я могу написать красиво только тогда, когда стучу по клавиатуре. Мне очень нравится настроение этой песни. Или, если не нравится, то очень импонирует. Она описывает очень хорошо именно моё и именно карантинное одиночество. Но в двадцатом году мне не то, чтобы было кому звонить. Говори сам с собой, ищи скрытые смыслы в стенах своей квартиры, броди по Патриаршим. Не в тяжёлом, а гордом одиночестве. Если взять старенькую, очень давно прочитанную тобой книгу с полки и попробовать перечитать, твой взгляд обратится совсем к другим, совершенно новым вещам? И ведь книга не менялась совсем. Ты листаешь те же страницы, что листал в условные шестнадцать, видишь ровно те же буквы. Но времена меняются. И в этом в принципе самая чарующая из всех возможных даже в теории особенностей их течения. Так и мир меняется с тобой. Булгаков явно был не тобой, но ходил по тем же Патриаршим. А мысли у вас возникли точно разные. В этом и шутка. Если ты попробуешь сменить очки и посмотреть на мир под другим углом, он не останется таким, каким был в старых очках. Попробуй поменять призму. А к Булгакову возвращаясь: как твои успехи с «Мастером и Маргаритой»? Я тоже часто думаю о том, что мы могли бы вместе пройтись где-нибудь. Это случайно получается. Захожу в Вольчек и внимательно изучаю всегда ассортимент как раз для того, чтобы представить, что взял бы ты. Хотя обычно ассортимент Вольчека мне знаком. И просто улицы Петербурга как будто иногда тоскуют по тебе. Я хожу, рассказываю им, красивым почти нереально, о том, что ты тоже снова невыразимо красив в своих рассуждениях. Сижу на лавочке у Исаакия и думаю об этом. Он сам будто печально вздыхает по тебе. И я с ним вместе. Об этом забавном рассуждении по поводу ролей человеческих. Ты пишешь, что планете придёт конец. Но, прости за душное замечание, в том и дело, что не планете. Человечеству. Её паразиту, болячке на её теле. Мне не жаль себя, потому что я научился жить так, чтобы ни о чём не жалеть. Если не досмотрю фильм, не дочитаю книгу, не допишу тебе письмо из-за собственной кончины, мне уже будет плевать. Не плевать, вероятнее всего, будет тебе — как минимум, в случае краха последнего из моих примеров. Меня пугает смерть только тогда, когда она коснётся кого-то, кроме меня. Потому что мне было бы как минимум нехорошо, если бы погиб ты. Смерть не пугает меня. И не пугает то, что я ничего после себя не оставлю, потому что у меня нет цели что-то оставить. Я родился ничем и умру, кажется, тоже ничем. И в этом соль. Меня вообще во многом успокаивает мысль о том, что всё это обязательно закончится рано или поздно. Правда, было бы грустно не сделать до этого «рано или поздно» что-то поистине важное. Чай ещё не выпил. И новый тоже, соответственно. Обязательно отпишусь в следующем письме по обоим случаям. И у меня точно уже был твой малиновый. Спасибо тебе за письмо. Очень жду следующего. Будь в нём таким, каким получится быть, ладно? Не больше, не меньше. С наилучшими, Арсений 16.07.2022 P. S. Прикладываю закладку с Булгаковым. Заходил в «Подписные», чтобы снова немного о тебе подумать, и решил, что можно всё-таки не только думать. Спасибо, что вывел своим письмом, я бы просидел весь выходной дома без зазрения совести. // Арсений с улыбкой лёгкой на губах разглаживает клейкую ленту на бумаге, думая, что отнесёт конверт в почтовый ящик у отделения завтра же. И плевать, что завтра воскресенье.День 3.
Петербург заволакивает тучами, и у Арсения из мыслей — только желание согреться. Но в доме невыносимо холодно, потому что холодно на улице. И руки дрожат, и голова метеозависимая болеть начинает не к месту. Арсений думает о том, что ничего нет хорошего в его одиночестве. Как минимум сейчас, когда, кажется, согрела бы только безбашенная вылазка куда бы то ни было. Или чьи-то руки. Арсений, решивший спасти отмерзающие конечности в движении и начавший уборку, сразу несёт в мусоропровод первый пакет. И вспоминает здесь же, на лестничной клетке, что совсем забыл о письме. И ведь неделя уже прошла. В почтовом ящике действительно находится конверт, и Арсений улыбается неосознанно. После смелых движений в сторону поддержки, пусть и не банальной и не той, что просто «чтоб была», Арсений боялся не получить ответа. Но вот он в его руках. И получается выдохнуть спокойно. // Привет. От твоего письма действительно веет чем-то особенно тёплым. Солнечный день в Петербурге? Это что, что-то на нереальном? Спасибо тебе за письмо. И за закладку тоже спасибо. Мне очень нравится. Вообще читать тебя такого, особенного совершенно, когда ты уже на грани безумства немного стоишь, заявляя, что тебя смерть привлекает, как-то особенно завораживающе. Это странно знать, потому что в моей голове смерть всегда была катастрофой непроходимой. Потому что это же конец твоего личного, собственного всего. Так не должно быть. Ты ведь теряешь всё, что могло с тобой случиться, в один единственный момент, с концами. Но это и не самое важное. И не то, что мне хотелось бы сказать в первую очередь. Потому что твоё письмо очень зарядило меня положительными эмоциями. Спасибо и за них. Не то чтобы ты говорил что-то совершенно новое, но точно так, как до этого мне никто не говорил. И я хочу сохранить твоё письмо, как документ, без которого на улицу выйти нельзя — наказуемо уголовно или где-то на приближённом уровне. Да, лучше бы наказывали за что-то подобное. Даже не знаю, что сказать. Просто благодарен тебе до той степени, где просто киваю глупой собакой вот этой на приборной панели в экономе у водителя. Я как будто знаю всё, о чём ты говоришь, но именно с тобой доходит до места нужного наконец. До головы, да. По «Мастеру и Маргарите» — ничего. Стою на месте из-за объёма работы перед отпуском. Но мне нравится ужасно. Я правда как-то невыразимо рад тому, что книги есть в моей жизни и что я могу хоть где-то время для них находить. Это очень важным кажется. Пока нет подобного, но уповаю на то, что появится. Знаешь, в борьбе за три разные человеческие ипостаси я не тот, кто отошёл. Я — четвёртая. Тот, кто поднимался, но чуть за серединой пути осознал, что в этом подъёме изначально не было никакого смысла, потому что я его не хотел. И сейчас стою на месте, задеваемый теми, кто продолжает карабкаться наверх, и иногда падаю в панику. Потому что, если попробую слезть, придётся разбиться. А другого выхода нет. Я жду, пока кто-то снимет меня. Или хотя бы кинется каким-нибудь одеялом, чтобы обосноваться здесь было проще. Но этого ведь не случится. Поэтому самому нужно рисковать. А вдруг там, внизу, за много лет образовался какой-нибудь достаточно глубокий водоём для того, чтобы я в нём тело своё сохранил от повреждений хотя бы частично. Я слишком часто благодарю тебя, да? Но спасибо тебе за то, что помогаешь попробовать двинуться вниз. Спасибо за тебя. Любого. Антон 23.07.2022 // Сегодня с ответом медлить тоже не получается. Да и желания нет. Есть только желание поскорее попробовать собственные эмоции собрать в слова так, как получится. // Привет, Антон. Теперь я не имею ни малейшего понятия о том, что могу сказать. Потому что есть ли вообще в моих словах хоть какой-то смысл. Спасибо тебе. Всё, что я могу сказать кроме этого, кажется чем-то слишком неважным по сравнению с тем, какие эмоции я испытываю, смотря на сегодняшнее твоё письмо. Слов нет никаких, а рисовать я никогда не умел, так что просто напишу то, что не так давно меня заставило о тебе подумать, когда попалось на глаза. «Тронь меня — и ты заденешь то, что существует помимо меня, не веря мне, моему лицу, пальто, то, в чьих глазах мы, в итоге, всегда потеря». Это Бродский. Я очень надеюсь, что у тебя всё есть и будет хорошо. С любовью, Арсений 30.07.2022 // Холод пропадает совсем не внезапно, а уборка забывается, когда Арсений осторожно укладывает письмо не в коробку — в угол стола рабочего. Почему-то. Конверт заклеивается прежде, чем Арсений успевает подумать о том, как подписался в конце письма в этот раз.День 4.
Ответа нет. Арсений знает, что надеяться на надёжность почты — дело неблагодарное. Знает, что Антон мог быть занят и потому задержал ответ на какое-то время. Но в последние месяцы по системности их переписки можно было сверять часы — плюс-минус день. А сейчас ответа нет уже полторы недели. Арсений знает, что переживать по подобным поводам у него чисто технически нет никакого права. Последний его ответ был вообще никаким — коротенькое письмо, которое и едва письмом-то можно назвать. Арсений может отвлекаться на что угодно. Его жизнь точно не зависит от переписки с по сути незнакомым парнем, потому что в этой жизни есть много всего, что может это подтвердить. Арсений работает, гуляет по выходным, читает много, иногда смотрит фильмы. Но сейчас почему-то не получается избавиться от тревожности именно по поводу неответа от Антона. Это же Антон. Он не мог просто взять и не написать. Или мог? Возможно, Арсению не стоило писать письмо, в котором буквально не было ни одной мысли, из которой можно было бы развить ответ? Просто, возможно, любой переписке свойственно заканчиваться? Но тревогу бить рано. Всё ведь было хорошо. Антон вообще вышел на совершенно новый уровень искренности в общении с ним только-только. Это ли не показатель положительной динамики? Но вдруг как раз она — вот то знаменитое явление положительного развития перед самой смертью тяжело больного пациента? Арсений ненавидит себя за склонность к прогону кучи неприятных мыслей днями напролёт в порочном круге. Когда думает и думает о чём-то, что, скорее всего, не является правдой, но отпустить это не получается никак, потому что просто мозг никогда не работает на него. Арсений не может договориться с ним — с мозгом — никак. А потому на работе, в метро по дороге домой, на остатке пути, который приходится пешком преодолеть, в лифте и пока квартиру открывает, думает об Антоне. Не мог он просто взять и пропасть. А потому, когда дело доходит до четверга, — а это, как известно, уже почти выходной — он начинает пользоваться собственными советами из предпоследнего письма. Смотрит в стену в поиске ответов на какие-то неосознанные вопросы, бродит по телефонной книге, то и дело занося палец над каким-нибудь ужасно старым контактом, но останавливает себя. Эта неделя стала для него временем пребывания на самой границе между одним состоянием и другим. В первом он просто был. Существовал, ходил, читал, думал, работал — бесцельно, оказывается. Он не знает, что будет за границей, и оттого пытается задержаться на этой черте как можно дольше. Он не знает, всё ли с Антоном в порядке. Что он мог решить сделать, напишет ли снова вообще, и каким будет его новое письмо. И страшно переступать границу, потому что неизвестно, будет ли Антон там, за ней. А без него как-то и не хочется. Арсений ходит вокруг шкафа с одеждой, стараясь не смотреть вверх. Он ведь независим, не хочет, не рвётся. Может без него. Но потом напоминает себе: строить кого-то из себя здесь всё ещё не для кого. А откладывать жизнь, когда она явно не хочет дальше тянуться — очень детское решение. А потому тянет коробку с верхней полки и откидывает крышку. А в коробке история. И Арсений, чувствуя, как тревожность отступает, а грудь стягивает другое чувство, — схожее, но приятное, — наконец ощущает себя на своём месте. Он гладит пальцами закладочки, которые как-то сам раскладывал скрупулёзно по этим самым письмам, чтобы следовать по листам чуть более уверенно и с чем-то похожим на цель. Он исследует глазами систему закладок и улыбается. Вот жёлтые — смешные штуки, которые поднимают Арсению настроение, когда необходимо. Вот зелёные — те, что могут напомнить, почему он переписывается с Антоном до сих пор. Именно эти хранят особенно много тёплых мыслей о нём от него же. Вот синие — те, что помогают в тяжёлые эмоционально моменты жизни. Арсений берёт именно такое письмо. Закладок этого цвета в коробке относительно немного. И цепляются они из общей массы реже всех. Но именно сюда тянется рука сейчас. // Ты же помнишь, что быть грустным — это нормально? Что у людей не бывает всё хорошо всегда, по умолчанию? На меня накатывает иногда вот это непроходимое «У меня нет никого, кому я был бы нужен хотя бы в первой тройке важных людей». Но это ведь не навсегда. Всякое бывает. И одиночество случается, и ненужность тоже. И смещение из этого топа-три (что вообще за рейтинг такой потребительский?) на места пониже. Это свойственно жизни. И ты вполне можешь быть не виноват. Во время просмотра интервью, взятого у одной девушки (знаю, что захочешь найти её в интернете; попробуй найти альбом «dablands», так будет быстрее) я подцепил одну мысль (фе, звучит так, будто про хламидиоз говорю): ты не можешь быть главным героем в любой истории. Будь главным своей. Это единственное, что действительно от тебя зависит. Просто позволь себе допустить мечты, если реальность совсем не вывозится. Представь что-нибудь, что в жизни ещё не доступно. Поводи в голове своей кого-нибудь по любимым местам твоего личного Петербурга. Это действительно помогает не теряться в одиночестве. Если некого представлять, могу самоотверженно предоставить свою кандидатуру :) // Арсений улыбается кривой скобке в конце предложения. Антон писал когда-то давно почти то же самое, что совсем недавно уже Арсений сам писал ему в поддержку. Сердце стучит чуть громче. Арсений так и не посмотрел альбом. Мысль возникла и до того, как Антон сообщил, что она уже неделю назад была угадана. Потому, как бы в знак протеста, он и не стал открывать. Антон едва ли не с первого письма слишком точно его определил. А сейчас идёт к ноутбуку вместе с письмом и вводит в поисковик указанное название. Остаток вечера проходит под очень нежную и жутко подходящую Арсению по настроению песню о дороге, рождающую мысль о том, что в отпуск нужно обязательно куда-нибудь смотаться. И так, чтобы красиво, на машине. Чтобы про воздух и свободу. А розовые закладки на двух из всех конвертов в коробке дают этой мысли особенную, дополнительную яркость.День 5.
Ничто не предвещало беды. Арсений уже даже сильно меньше стал переживать по всяким поводам. Впрочем, повод как был, так и остался одним единственным. Но теперь, когда переписка была перелистана, письма для уверенности исключительно были быстро проштудированы на предмет предпосылок для пропажи, Арсений чувствовал себя чуть более спокойным. Антон сам говорил что-то про отпуск — уехал куда-то, вероятно. Всякое бывает в жизни человеческой. В конце концов, не могла такая история закончиться просто неответом. Но тревожность не отпускает. Правда, смешаться успела с то ли предчувствием, то ли волнением не тревожным. В любом случае, теперь Арсений свою брошенность лёгкую ощущает однозначно иначе. Выходной планируется стандартный из ряда «Случаются у меня часы в жизни, когда я не планирую развиваться», и ничто Арсению не помешало бы. Если бы не звонок в дверь. Курьеров Арсений не ждал, друзей и родственников — тем более. Тревожность или волнение? В глазке не видно ничего. И чёрт бы побрал забывчивого Арсения, который в последний ремонт решил, что можно оставить старый, потому что смотреть через него всё равно особо не на кого. Все предупреждают о визите обычно. Но не в этот раз. — Это самое безбашенное, что я делал в жизни, — выдыхает парень на пороге. А Арсений уже, кажется, не сможет сделать вдох. Потому что очевидно, кто стоит перед ним. И сейчас его вселенная схлопывается. Сейчас как будто даже жизнь ощущается совсем по-другому. Идёт, что ли, наконец вперёд. Антон приехал к нему. И теперь улыбается, касаясь осторожно чужой руки. Завтра он будет проведён по улицам Петербурга такого, каким его знает только Арсений. Завтра Антон познакомится с «Подписными», попробует пышки из Вольчека и вообще окажется там, где раньше мог бродить только в голове Арсения. А Арсений завтра утром обязательно найдёт в почтовом ящике, в который заглянет по привычке, новое письмо — совсем короткое, но то, что нужно было прочитать теперь, когда есть возможность выявить плюсы и минусы взаимодействий личных, и что заставит его краснеть непростительно, совсем по-подростковому. Потому что Антон умеет всё-таки говорить. И с ним почему-то совсем не хочется думать о том, что человечеству осталось недолго. // Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! * 13.08.2022 // *Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»