притормози

радость моя, сохрани мою тень и позволь мне остаться в живых радость моя, я спокоен, я знаю предателей в лица радость моя, я погибну на трассе, трибуны взорву тишиной радость моя, ты расскажи мне потом, что случилось со мной живи своей жизнью

Виноват Сережа, потому что именно он дарит Олегу спорткар. Черный, блестящий, футуристично-обтекаемый. У Олега уже есть хороший внедорожник, на котором хоть в город, хоть в лес трупы прятать, но Сережа с тревожной ласковостью заглядывает Олегу в глаза, спрашивает, ну как? Это не первый подарок: уже были часы, способные ловить космические радиоволны и показывать время в пяти измерениях, и серебряный перстень дизайнерской работы, и смартфон, и одеколон, и каменная печь для пиццы, потому что Олег обмолвился, что мог бы в такой готовить. Сережа приносит ему подарки, как древние люди приносили жертвы богам, надеясь на милость. Все, что требуется от божества в ответ — не покидать свою паству, не смотреть в сторону Сирии голодным волком. Олегу стыдно за себя и за Сережу, хочется одернуть, чтобы он так не унижался, Олег того не стоит. Но он проглатывает раздражение и принимает бесполезные игрушки, говорит «спасибо» и «мне очень приятно». Они лежат в его стильной хромированной квартире, не успевают собрать на себя пыль, потому что клининг приходит дважды в неделю. Олег пытается думать: мои вещи, мой дом. Думается вместо это «бесполезно» и «балласт». Все нужное должно умещаться в вещмешке. Они ссорятся, и в этом тоже виноват Сережа. Он пеняет Олегу на количество выкуриваемых в день сигарет, Олег в ответ предлагает Сереже посчитать, сколько шампанского он выпивает на каждом приеме. Тебе нельзя столько, с твоими легкими, выкрикивает Сережа в запале; это он, конечно, зря, потому что напоминать Олегу, что он технически инвалид — себе дороже. Олег уходит, хлопнув дверью. Внедорожник остается припаркованным у башни, он понимает это уже возле дома, докуривая последнюю сигарету в пачке (пошел нахуй, Сережа). Спать не хочется, Олег злится, и нет способа остудить голову лучше, чем навернуть пару кругов вокруг города, так что он дает спорткару шанс. С внедорожником, конечно, не сравнить. Олег наращивает скорость плавно, восхищаясь тому, как мотор урчит ласковой кошечкой. Рулит одной рукой, поражаясь чуткости, с которой реагирует умная машина. Огни ночного города проносятся мимо, Олег подумывает включить музыку, и тут его бесцеремонно подрезают. Ламборджини с говорящей табличкой «е666ун» действует на Олега как красная тряпка на быка. Он вдавливает педаль газа до упора, нагоняет засранца и показывает в окно фак; засранец вместо ответа газует и обходит Олега на шоссе. Олег следует за ним. Они соревнуются молча, обходя поворот за поворотом, сдаваться не хочет ни один. Олег ловит мелькание красной машины в боковом зеркале, в зеркале заднего вида, потом вдруг в боковом окне и наконец прямо перед собой; машина моргает аварийкой, как будто подмигивает. У Олега закипает внутри. Дальнейшее он помнит плохо: педаль газа, стрелка спидометра, черный провал, визг тормозов. Олег выворачивает руль так, что запястьям больно, стискивает зубы, успевает подумать, что это была бы такая глупая смерть — пули не взяли, мины не взяли, а овраг в Ленобласти победил. Машина замирает на краю дороги, оставив за собой черный, дымящийся тормозной след. У Олега трясутся руки. И ноги. И внутренности, до самого позвоночника. Красный ламборджини тормозит рядом, вниз откатывается стекло со стороны водителя, под грохочущий трек из салона вылетает полупустой стаканчик с молочным коктейлем, смачно врезающийся Олегу в заднее стекло. Потом ламборджини газует и быстро пропадает вдалеке. А Олег сидит здесь еще долго, наслаждаясь тишиной и неожиданным, звенящим покоем в голове. По пути домой он набирает Сережу и включает громкую связь. Сережа берет трубку сразу, не успевает закончиться даже первый гудок. — Олег? — Сереж. — Все в порядке? Я звонил тебе, ты не отвечал. — Я знаю, прости. Нужно было проветриться, — его душит внезапная ласковость, хочется назвать Сережу Серым или даже лисенком, хочется поцеловать его в макушку, хочется просто приехать. — Извини, что насел на тебя с сигаретами, я не имею права… — Нет, ты был прав, это я охуел, — говорит Олег, и Сережа смеется. Подумать только, он мог разбиться и не услышать напоследок, как смеется Сережа. — Я постараюсь курить поменьше, ладно? Но это тяжело сделать так сразу. — Хочешь, мы можем вместе бросать. Ты сигареты, а я… сахар урежу. — Ты тогда начнешь пить из людей кровь. — Ну неправда, — Сережа чем-то шуршит, Олег надеется, что одеялом на кровати, а не колесиками рабочего кресла. — Я просто хочу… — Я знаю. — Я не выдержу, если ты… — Я знаю, Сереж. Все будет хорошо, я тебя не брошу, прости дурака за нервные срывы. Целую, — Олег говорит достаточно легким тоном, чтобы это можно было расценить как шутку, и вешает трубку. Он романтично въезжает в самый рассвет, и хотя впереди рабочий день после бессонной ночи, Олег впервые с возвращения в Петербург чувствует себя так, как будто день правда будет хорошим. /// Майор появляется в башне нерегулярно, всегда поздними вечерами, когда здесь уже никого, кроме круглосуточной техподдержки, охраны и Сережи. И Олега. Они пожимают руки на входе, кивают друг другу: Игорь. Олег. Очень приятно. Сережа мнется рядом, складывая руки перед грудью, как малыш-панголин. Олег оставляет их наедине, спиной чувствуя встревоженный взгляд Сережи. Делает лишний обход этажа, выкуривает пару сигарет в курилке, потом спускается на пост охраны и отпускает одного из ребят на лишний пятнадцатиминутный брейк. Прокручиваясь туда-сюда на офисном стуле, смотрит на экраны, на один конкретный: камера в углу кабинета Сережи, прямо над огромным телевизором. Звука у камер нет. Олег пытается читать по губам, складывает в своей голове диалоги: как твой день, спасибо, неплохо, я сегодня по пути в участок видел кота, он рыжий такой был, прям как ты, я вот сразу о тебе подумал, ой, Игорь, купи уже себе смартфон, будешь мне своих котов онлайн показывать. Сережа смеется, жмурясь и откидывая голову на спинку дивана. Майор смотрит на него, как Сережа на Венеру Ботичелли. Олег не спрашивает. Его слишком долго не было, чтобы он имел право задавать такие вопросы. /// Он гоняет по пустому Выборгскому шоссе из конца в конец, но это не приносит удовлетворения. /// Чтобы попасть на подпольные бои без правил, нужно внимательно вглядываться в обычные объявления о местечковых спортивных матчах и делать мысленную арифметику: из даты вычесть, к времени прибавить, адрес перевернуть вверх ногами, по большим буквам сложить, кто отвечает за ставки. Чтобы попасть на подпольные уличные гонки, нужно смотреть себе под ноги. На асфальте — крупные надписи трафаретами: ищешь скорости? следуй за стрелками. Как в долбаной видеоигре. Подпольные бои — средство заработка для бедных, которым не жалко свои кости. Подпольные гонки — развлечение для богатых, которым не жалко свои тачки. Черный спорткар Олега в ряду других таких же выглядит даже как-то слишком просто, ни яркой краски, ни аляповатых наклеек. Девушки в коротких шортиках крутятся вокруг «спортсменов», из которых на каждый шаг готовы посыпаться купюры, Олегу сумрачно и неуютно, он выкуривает одну за другой, пока не стреляют в воздух, приглашая всех желающих на старт. Три. Два. Один. Машин десяток. Олег стартует восьмым. На первом повороте становится шестым. Финиширует четвертым. Он долго сидит в машине, заехавшей далеко за финишную прямую — он тормозил, выкручивая руль, машина выписала на шоссе несколько спиралей. Первая тройка делит деньги и фанаток. Олег дрожащими руками прикуривает. Он возвращается через две недели и финиширует третьим. /// Сережа дарит ему костюм, сидящий, как вторая кожа. — Я показал портному твое фото, и он угадал мерки на глаз, представляешь, — мнется Сережа, пока Олег смотрит на себя в зеркало. Хороший костюм и стрижка в дорогом барбершопе, он похож на добермана выставочной породы. На себя — не похож. Сережа подкрадывается со спины, смотрит в зеркало через плечо. Ему нравится то, что он видит, если судить по тому, как взгляд облизывает талию Олега, приятно подчеркнутую приталенным пиджаком. — Спасибо, Сереж. — Сходишь со мной в галерею завтра? — Мне перенести выходной? — Не как телохранитель, — Сережа ставит подбородок ему на плечо. — Просто… по-дружески. Приталенный пиджак некрасиво топорщится, когда Олег прилаживает под него кобуру. Сережа замечает характерные складки и больше не пялится на талию Олега, смотрит в окно внедорожника, поникший, как будто Олег обещал ему парк аттракционов, а привез на укол в поликлинику. От шампанского Олег отказывается. Сережа пьет за двоих и потом прижимается к его груди. Олег внимательно отслеживает журналистов: вспышка слева, вспышка справа, условия, приближенные к боевым. Во избежание, Сережу приходится с себя снять. — Заметят же, ну. — Может, я не против, — пьяно возмущается Сережа. — Может, я хочу на весь мир. Пьяный Сережа много чего хочет. На обратном пути смотрит на Олега из-под ресниц, кусая губу, перед домом — припадает щекой к плечу. — Зайдешь? — Мне утром на работу, — отшучивается Олег. — Я поговорю с твоим начальством, — подхватывает Сережа. — Уверен, он отнесется с пониманием. — Не хочу злоупотреблять твоими связями, — Олег аккуратно снимает ладонь со своего колена. Трезвый Сережа спит с ногами в кресле и жалобно стонет, когда Олег приказывает Марго раздвинуть жалюзи в кабинете. — Почему ты не отобрал у меня шампанское. Ты ужасный телохранитель. — У меня был выходной, — напоминает Олег. — Ты ужасный друг, — Сережа трет глаза основаниями ладоней. — Может, в следующий раз тебе стоит взять с собой Грома, — легко, легче легкого предлагает Олег. — Уверен, он подойдет к вопросу более решительно. — Я уже брал, — стонет Сережа лицом в стол. — Он сломал камеру журналисту. Кулаком. Олег невольно смеется. — За что? — Я сказал «никаких комментариев», а он продолжал снимать и задавать вопросы. Тон у Сережи ноющий, но Олег уверен, что он улыбается. На душе остаток дня смурно и гадостно, как будто это Олег перебрал с игристым накануне. /// Сегодня гоняют на выбывание: на каждом круге сходит последний. Олег лениво слушает объявление правил, выкуривая сигарету за сигаретой на капоте машины: ему не интересно побеждать, ему интересно соревноваться. Гонщики со своими командами суетятся вокруг, кое-кто приветственно кивает Олегу. Примелькался. От узнавания Олегу ни тепло ни холодно, эти люди ему не друзья. Так, статисты на пути к дозе адреналина. На капот пристраивается девчонка: лет двадцать пять, яркий макияж, короткие шорты, топ, больше похожий на лиф. — Не угостите даму сигаретой? — Я не по девушкам, извини. — Ну у тебя и самомнение, — девчонка закатывает глаза. — Не слышал, что иногда сигарета это просто сигарета? — Не хотел зря тратить твое время, — Олег пожимает плечами. Они курят, окруженные пузырем молчания в море спортивного гомона и чаячьих криков «последний шанс сделать ставки, господа». — Гоняешь? — спрашивает Олег. — Хотелось бы, — девчонка вздыхает. — Дорогое удовольствие. — Есть такое. — Твоя машина? — Подарили, — Олег с трудом удерживается от шутки про «насосал». Девчонка его явно понимает и ухмыляется. — Круто. Давно в этом варишься? — Несколько месяцев. — Не видела тебя на прошлых гонках. — Я не на каждые хожу. Так, под настроение. — Не боишься встрять? — Во что? Девушка дергает узкими плечиками, гипнотически качаются ее блестящие серьги. — Так всякое же бывает. Гонки-то нелегальные. — Я думал, полиция прикормлена. — Полиция закрывает глаза, пока тут просто гоняют. Закрывает глаза на то, что половина участников долбит, — девушка бросает острый взгляд. — Ты сам-то как? — Чист, — Олег торчит только от адреналина, алкоголя в рот не брал с момента возвращения в Петербург. — Значит, ты в меньшинстве. Но еще бывают угоны, — девушка загибает пальцы по одному, — разборки с огнестрелами. Изнасилования, куда без этого. И смерти. — Смерти? — Ну да. А ты не слышал? — девушка бросает острый, испытующий взгляд, и Олег пожимает плечами. — Я за новостями не особо слежу. — Ну-ну, — девушка тушит сигарету об капот, ищет, куда деть окурок, и прячет его добропорядочно в кармашек шорт. Спортсменов зовут на старт. Девушка спрыгивает с машины, чмокает в щеку («на удачу») и упархивает к другим зрителям. Олег заводит мотор, урчание спорткара отзывается жадной вибрацией внутри. Разумеется, такой спорт не обходится без смертей. Иначе бы он тут и не гонял. Он проходит первые пять кругов легко, на шестом еле вырывается вперед, почти нос-в-нос с баклажанного цвета гладкой машиной, по форме похожей на сигару. После этого круга он перестает замечать, кого обходит и кто дышит ему в затылок, остается дорога и свист в ушах на поворотах. Дважды он проходит так, что едва не чиркает боком машины по ограде, оба раза пальцы на ногах поджимаются почти оргазмически. Он приходит вторым. Свист и грохот аплодисментов оглушает. Олег не привык быть в тройке победителей, ему неуютно и хочется сбежать от внимания. Чек он берет, даже не глянув на сумму. Шальная мысль кружит ему голову, он высматривает в толпе алые волосы и блестящие сережки. Не сбежала ли красавица? Замечает — в последний момент, как мелькнуло за угол, и прорывается сквозь толпу, взяв след. «Помогла твоя удача», крутит он в голове, и сам себе ухмыляется, представляя, как девчонка округлит глаза, получив такие деньги просто так, за то, что поговорила с правильным человеком в правильный момент. В Ливане было полно таких девчонок, они восторженно раскрывали рты, когда солдаты отсыпали им шоколада из пайков, как будто никогда не видели такого богатства. Сирийские девчонки были подозрительнее, на солдат смотрели недобро, с какой бы они ни были стороны. Олег слышит негромкую ругань и прибавляет шаг. Хмурится, заворачивая за угол. — Проблемы? Девчонка вырывает из чужой хватки руку, быстро отступает на шаг. — Просто беседую с другом, — цедит она сквозь зубы. — Да, Игорь? Они с майором замирают, уставившись друг на друга, как два волка, столкнувшихся над одной кабаньей тушей. — Потом договорим, Юлек. /// — Журналистка, — коротко объясняет майор. — Я так и подумал, — отвечает Олег. — Что, понравилась девочка? Мило поболтали? У нее диктофон писал все подряд последние четыре часа, — безжалостно припечатывает Гром. Олега поимели. Ощущения непривычные, оставшийся не при делах чек жжет карман. — Что ты тут делаешь, майор? — Это я тебя должен спрашивать. — В участке спросишь. Олег идет с козырей и не ошибается, майор хмуро сует руки в карманы, но наручников не вынимает. В кодексе пацанского поведения нет совета о том, что делать, если ты поймал на горячем бывшего своего нынешнего, но вряд ли Сережа обрадуется, если ему придется вызволять своего главу СБ из сизо, и они оба это понимают. — Какая твоя? — Гром кивает на поредевший ряд разноцветных машин. — Черная? Олег молчит. — Я все равно пробью номера по базе. Вот и пробивал бы, мелочно бесится Олег, но все-таки кивает. — Серый подарил? Олега дергает от этого обращения, как крюком под ребра. Он пережевывает горечь, сглатывает, не подавая вида. — И как, он в курсе, что ты на его подарке гоняешь? — А что, мне на него не дышать? — Промежуточных стадий между «не пользоваться» и «использовать для участия в уличных гонках» не видим, ага? Тон майора бесит не хуже, чем красный ламборджини. — Я задержан? — спрашивает Олег прохладно. — Нет. — Тогда до свидания. — Ты знаешь, почему тут Юлька вертится? — майор догоняет его у машины, лезет под руку, мешая открыть дверцу, пытается заглянуть в лицо, как излишне дружелюбная собака. — Знаешь? Две смерти за последние полгода. Олег стряхивает его руку, садится в салон. Майор, как в присказке, лезет в окно, складывает длинные руки на опущенное почти до упора стекло. — Один в лепешку, на месте откинулся, вырезали из груды металла два часа. Второй, — Олег нажимает на кнопку, и стекло ползет выше, медленно отрезая его от настырного мусора, — дожил до приезда скорой, но очень об этом пожалел, у него кишки размотало по всему шоссе, — майор отдергивает руки в последний момент. Стекло поднимается, голос слышится еле-еле. — Знаешь, сколько метров кишок в человеке? У меня есть фото. Олег газует, и замечательный чуткий спорткар стартует мгновенно, кашлянув в майора из выхлопной трубы. /// — Где ты был прошлой ночью? — спрашивает Сережа. Олег напрягается — ни дать ни взять волк, окруженный вражеской стаей, зубы ощерены, уши прижаты к голове, хвост воинственно встопорщен. — А что? — Дозвониться до тебя не мог, — Сережа рассеянно раскладывает пасьянс из папок с отчетами по столу. — Сотовый выключен, домашний не отвечал. — Погулять ходил. Мне полезно дышать свежим воздухом, — ровно говорит Олег. Сережа отрывает взгляд от бумаг, моргает озадаченно, как будто только что проснулся. — В три часа ночи? Хорошего ответа на это у Олега нет. — А зачем ты звонил мне в три часа ночи, когда всем приличным людям полагается спать? — он выразительно приподнимает бровь, и Сережа в растерянности закусывает ноготь большого пальца. — Да я уже не работал, правда, — ненатурально врет он, часто моргая рыжими ресницами. — Просто хотел спросить тебя, что у нас с планами… Остаток разговора теряется в бытовых деталях. Олег ждет второго ботинка до конца дня, пригибается от каждого звонка, вибрации, вспышки уведомления — но его пронесло. Когда выдается свободная минутка, он открывает с телефона сайт Vmeste и набирает в строку поиска «уличные гонки». Знакомое лицо попадается на заставке третьего сверху видео, девочка-огонек в кадре выглядит неожиданно старше и жестче, тон у нее едкий и бескомпромиссный, взгляд в камеру — нахальный. «Город засыпает, и просыпаются они: стритрейсеры, или уличные гонщики. Жители центральных районов Петербурга жалуются на нелегальные спортивные соревнования прямо у них под окнами годами, но администрация бездействует. Шум, разврат и пьянство — далеко не самые крупные проблемы, которые гонщики доставляют городу…» Олег проматывает минуты, где девушка разъясняет правила разных видов гонок, сдает желающим локации, где собираются гонщики, рассказывает о спецификациях (и стоимости) типовых автомобилей. Останавливается дважды: на кадрах от пресс-службы МВД, где показано образцовое задержание одного из гонщиков, и на зацензуренных квадратиками фотографиях с мест аварий. Разглядывает их, пытаясь почувствовать что-нибудь вроде ужаса или отвращения, но чужая смерть не вызывает вообще никакого отклика внутри. Под видео — больше тысячи комментариев. Олег читает самые топовые. «Долбаные богатеи. У них все есть, вот с жиру и бесятся. Нужно было бы пахать ради такой тачки, небось, по-другому бы заговорили, а так легко пришло — легко ушло…» «Адреналина им не хватает? По автомату каждому в руки и в Сирию, пусть побегают пару месяцев. Адреналина на всю жизнь хватит, у меня там друг служил, так ему до сих пор…» «Самоубийцы. Они просто самоубийцы. А гонки — это игра в русскую рулетку. Не сегодня так завтра мозги вышибет. Туда и дорога…» Он стирает историю поиска так тщательно, как если бы искал в сети грязное порно. /// — Игорь. — Олег. Они пожимают друг другу руки так, что человеку послабее это переломало бы кости. Майор смотрит ему в глаза — пристально, вынимая душу через зрачки. Олег отворачивается первым. — Будешь китайскую еду? Я тут заказывал, еще осталось, — лопочет Сережа, хватаясь, как обычно, за все сразу: за еду, подушки для дивана, бутылки из холодильника. — Давай, чего бы нет, жрать хочу ужасно. Эй, Олег, — как брошенный в затылок камень; Олег замирает в дверях, вытянувшись по струнке, назад не смотрит — боится, что по его белому лицу Сереже сразу станет понятно, что он что-то скрывает. — Да? — А чего ты чесанул? Садись с нами, еды вроде хватит. Олег все-таки оборачивается. Майор стоит посреди кабинета, в такой позе, как будто рядом с ним должна сама собой появиться стена, которая будет поддерживать его вес. Руки спрятаны в карманы, на лице ленивая улыбка, только глаза смотрят остро и совсем без насмешки. Хуже того, что Сережа от этих слов разгорается электрической лампочкой. — А правда, Олеж, ты же еще не ужинал… Может, присоединишься? Олег смотрит на них тупо, как на какой-нибудь польский артхаусный фильм без субтитров, к тому же пущенный задом наперед. — Да я не голодный, — все идет настолько неправильно и не по привычной схеме, что Олегу с трудом вспоминается, как шевелить языком. — Так не ешь. Просто посиди, за компанию, — немедленно подхватывает майор, как будто этого ответа и ждал. — Я как раз твоего мнения хотел спросить по одному делу, как профессионал профессионала. — Ага, — Олег медленно кивает, глядя ровно между Сережей и майором, потому что встречаться взглядом с любым из них сейчас будет слишком странно. — Проверю только, как там мои парни. Олег уходит в курилку и скуривает половину пачки одну за одной — это почти тридцать минут, считая перерывы на то, чтобы подобрать выпавшие из дрожащих пальцев сигареты. Поведение майора выбило его из колеи сильнее, чем разрыв мины прямо под ухом в две тысячи семнадцатом. Потом обход этажей, всех тридцати пяти, и внеочередная сверка кодов на пунктах охраны. В кабинет возвращается через пару часов. На этаже уже темно, и в кабинете тоже — голубоватый свет от стола подсвечивает лицо Сережи и пустые коробочки из-под еды, оставшиеся на столе. — Майор уже ушел? — удивляется Олег (он проверил по камерам, прежде чем поднялся). — Ага, — отвечает Сережа, быстро постукивая по столу кончиками пальцев. — Жаль. Я задержался немного, нужно было кое-что поменять в расписании, — легко говорит Олег (он репетировал). — Пока пересмотрели, пока согласовали, ты знаешь, как оно… — Ага, — повторяет Сережа. — Ничего, он сказал, что так и будет. — Кто? — Игорь. Сказал, что ты будешь нас игнорировать, а потом сошлешься на работу, — Олегу кажется, или стук пальцев по виртуальной клавиатуре стал обвиняющим? — Так что мы не ждали. /// Олег выходит на финишную прямую, пересекает черту и слышит выстрел, оповещающий о конце гонки. Потом еще один выстрел. И еще один. Множество выстрелов автоматной очередью, и он знает, что если обернется — увидит людей в камуфляже с оружием наперевес, поэтому он не останавливается и жмет на педаль газа до упора. Кошмары не догонят его, если он будет быстрее. В конце сна он пробивает ограждение на крутом повороте шоссе и падает с обрыва. Просыпаться живым странно. /// — Ты че-то совсем не старался. Шестое место? Из десяти? Адреналиновое блаженство смывает волной бешенства, стоит Олегу услышать его голос. — Что ты тут делаешь? Тут — это на уличных гонках в целом и у машины Олега в частности. — Интересуюсь спортом. А что, нельзя? — у Грома в интонациях знакомая ленца, во взгляде — вызов. Олег сжимает кулаки и считает от десяти до нуля. — Иди интересуйся в другом месте. — Три недели держался. Молодец, — тянет майор с удовольствием. — Я уж думал, неужели он завязал? — Ты меня арестовать собираешься? — Не при исполнении. — Тогда пошел к черту, — Олег распахивает дверцу. — Но могу позвонить Серому. У Олега случается знакомый черный провал, когда он приходит в себя — оказывается, что он держит майора за грудки. Майор улыбается во все зубы, как будто не стоит на шаг от мордобоя. — Че, звоню? Олег тяжело дышит. Считает к нулю от пятидесяти пяти. — Или подвезешь по-братски и обойдемся без этого? В машине Гром смотрится неуместно, на дорогой черной коже — потрепанная джинса и грязные ботинки, длинные ноги сгибаются, как лапки у кузнечика, он растерянно щупает сидение вокруг себя в поисках рычажка, не находит и сдается. Олег не подсказывает, что регулировка происходит с приборной панели. Электроника. Пусть страдает. Тяжелого молчания хватает минут на пять. Майор нарушает тишину первым. — Ты хоть какой-то гонорар за это получил? Олег дергает плечами. — Получается, зря прокатился? — майор смотрит на него краем глаза. Олег знает такой взгляд, сам он допросы не проводил, но наблюдал, как это делают мастера своего дела. Молчание — это тоже ответ. — Значит, на деньги тебе плевать. Гениальное наблюдение. Олег его не комментирует. — Зачем тогда? Нарушаешь закон, рискуешь жизнью, заставляешь Серого волноваться… Олег крепче сжимает руль. — Расслабься, я ему не говорил. Пока, — майор выделяет это слово. — Но он не дурак. «Игорь, он от меня закрывается». «Игорь, мне кажется, он вообще меня не слышит, когда я с ним говорю». «Игорь, он живет только работой». «Игорь, он дома не ночует» — что смотришь? Он тебя регулярно прозванивает, не только в тот раз, — Олег чувствует себя так, как будто наступил на лестнице мимо ступеньки. — И часто вы обо мне говорите? — спрашивает Олег едко. Попытка уколоть обламывается, столкнувшись с прямым взглядом майора. — Каждый раз, как встречаемся. А ему есть еще с кем это обсудить, по-твоему? Об этом Олег не думал. Он вообще — не думал. Что это заметно, что Сережа волнуется — из-за него, что Сережа обсуждает — его — со своим — майором. — Знаешь, что он мне выдал на днях? — спрашивает майор. — Надеюсь, говорит — понимаешь, «надеюсь», — что он кого-то завел и не хочет, чтобы я об этом узнал. Понимаешь, он лучше будет думать, что ты прячешь от него какого-то любовника, чем допустит, что ты настолько не хочешь быть рядом с ним, что убиваешься по ночам на всяких нелегальных… — Я не, — Олег перебивает с неожиданным даже для него жаром, — «не хочу» быть рядом с ним. Майор смотрит на него долгим пристальным взглядом. — Приятно слышать, — говорит в конце концов. — А то так со стороны и не скажешь. — Приехали, — Олег с облегчением тормозит во дворе-колодце. Майор не торопится выскакивать из машины, сидит рядом, постукивая себя пальцами по колену. — Что-то еще? Заехать за продуктами, погулять с твоей собакой? — Да какая собака, с моим графиком, — невпопад отвечает майор. Кажется, это первый раз, когда Олег чувствует в его адрес смутную симпатию. — А машина правда классная. Серого на ней катал? — Нет. — А ты покатай. Без гонок, так просто, он небось сам не знает, что тебе подарил, просто взял самую дорогую, даже без тестового заезда. Похоже на Сережу. Машины вообще не его конек, в детстве Олег показывал ему разные на дороге: это тойота, это лада, это запорожец, а он даже отечественный автомобиль от иномарки не отличал. — Покатаешь? — Майор, ты лезешь не в свое дело, тебе не кажется? — Серый — мое дело тоже, — тон у майора такой же равномерно-теплый, как бы Олег на него ни щерился. — Хочу, чтобы он порадовался. — Без тебя придумаю, чем порадовать. — Как скажешь. Я просто предложил, — майор вдруг наклоняется к нему очень близко, накрывает ладонью колено и сжимает, горячий как печка даже через брючную ткань. — Дураком не будь. — Майор, — Олег не выдерживает, в голосе отчетливое рычание, еще чуть-чуть и лицом майора Грома разобьют приборную панель безумно дорогой машины. — Я серьезно. Мой номер у тебя есть. Будет нужно — что угодно, даже просто поговорить, — набирай. Можно среди ночи. Олег ждет, что сейчас сорвется сакраментальное «мы все-таки не чужие друг другу люди», но майор не испытывает судьбу, хлопает его по колену и выходит из машины. /// — Хочешь, поедем покатаемся? Олег произносит это небрежно, как будто совсем не умирает внутри. Сережа смешно замирает на середине глотка, потом давится газировкой, откашливается, отставляет на всякий случай баночку в сторону. — Покатаемся? — Ну да. — Что, сейчас? — Ну да. Три часа дня, будний день, и расписание Сергея Разумовского забито под завязку встречами и звонками, еле остается время на перекус. Сережа часто моргает светлыми ресницами. — Пойдем. Это оказалось проще, чем Олег думал. Спорткару Сережа радуется, как любимому ребенку. — Ты все-таки им пользуешься! А я боялся, что будет стоять в гараже! Олег не знает, краснеть ему или бледнеть. Он церемонно открывает Сереже дверцу — в конце концов, он же телохранитель, — занимает водительское место. Когда-то им было по пятнадцать, и Олег мечтал, что вырастет, заработает на большую крутую машину и будет возить Серого на его понтовую работу в какой-нибудь большой айти-компании. Как все интересно обернулось. Серый на пассажирском сидении вертится любознательно, тянется потрогать приборную панель, выводит на лобовое стекло проекцию экрана. — Я могу тебе сюда поставить своего ассистента, — сообщает он радостно через пару минут. — Нужно только немного поколдовать над кодом для совместимости, но я думаю, я понял, как они тут все устроили. Нет? Уверен? Точно уверен? Он переспрашивает еще раза три, пока у Олега не начинает болеть живот от смеха. Представлять в этой машине любознательную Марго смешно и немного страшно. — Хочешь, чтобы она за мной шпионила, так и скажи, — бросает Олег в шутку. Сережа давит нервный смешок. Олег тоже улыбается натянуто, как бывает, когда шутка попадает слишком близко к больному. Громово «он тебя регулярно прозванивает» крутится в голове, тишина становится напряженной. Нужно отвлечься, и, как назло, в голову ничего не идет — включить музыку кажется слишком очевидным, только давать лишний повод молчать и вариться во взаимных подозрениях… Его спасает промелькнувший мимо мотоцикл. Белая запятая обходит их в считанные мгновения и еще через минуту пропадает далеко впереди, обогнув еще пару машин на дороге, раз — и как будто не было; но мелькает так близко к пассажирскому месту, что Сережа с испуганным вскриком отшатывается к Олегу, а Олег инстинктивно (вспышка слева! вспышка справа!) чуть не выворачивает руль резко в сторону. Потом они смеются и отфыркиваются. У Олега в груди и кончиках пальцев покалывает от прилива адреналина, и становится хорошо, как после первой чашки кофе серым питерским утром. — У меня просто мороз по коже, когда я их вижу, — ежится потом Сережа. — Как подумаю, что будет, если врезаться на такой скорости… у нас тут хотя бы есть подушки безопасности. — Поэтому мотоциклисты носят кожаные куртки. Помнишь, у меня была, еще когда я учился? — Ага… — Вот в такой можно проехаться по асфальту на полной скорости, встать, отряхнуться и обойтись без царапин, — он прижмуривается ностальгически (не отвлекаясь, впрочем, от дороги). — Купить, что ли… — Куртку? — Мотоцикл. — А ты хочешь? — Сережа оборачивается к нему весь, заинтересованно сверкнув глазами, и Олег на секунду отпускает руль, чтобы категорично помахать руками: — Забудь. Просто забудь. Мне не нужно, чтобы ты мне еще и мотоцикл подарил. Они останавливаются за городом, свернув с шоссе на дорогу поменьше, а с нее на небольшую стоянку между двумя поселками. Черный спорткар смотрится тут немного нелепо. На Олега странно смотрят, когда он в своем строгом костюме доходит пешком до мелкого магазинчика и покупает два бутерброда, залитых майонезом, и по бутылке газировки. На вид отвратительно, на вкус еще хуже, но Сережа радуется, как ребенок. — От чего я тебя оторвал ради этого перекуса? — интересуется Олег. — Так, ерунда, — отмахивается Сережа с набитым ртом. — Помнишь, я говорил, что хочу выводить Вместе на международный уровень? Нащупываю ниточки. Было бы проще самому слетать в Лондон, но мне так ужасно не хочется… — Я был в Лондоне. На вид тот же Питер, только мостов меньше, и часы на башне не встают каждую осень. Сережа смеется. Олег влюбляется немножко сильнее. — А ты? Прогуливаешь что-то важное? — Я вроде как договорился с начальством, чтобы не было последствий, — Сережа смеется и над этим. Олег начинает подозревать, что это не он такой смешной, а у Сережи поразительно хорошее настроение. — А вообще я собирался провести внеочередную учебную тревогу. — У тебя же на прошлой неделе была одна. — Это была запланированная, — Олег пожимает плечами. — В чем смысл, если парни готовятся к ней заранее? Нужен элемент неожиданности, чтобы получить реальные данные. Да и полезно, чтобы не расслаблялись, — Сережа слушает его, слизывая с пальцев майонез, и Олег не мог бы не пялиться в любое другое время, но он уже начал говорить и он слишком увлечен этим рассказом. — По итогам прошлой тревоги и этой составлю график тренировок. И в любом случае всем не помешает планово посетить тир, в том числе мне. Ржавею, боюсь, десятку уже не выбью. Я даже подумал, не приспособить ли под тир что-то из помещений в подвале? Думаю, если поколдовать немного, можно будет устроить, и звукоизоляция там очень даже, хоть пытай кого, наверху не услышат… — Олег, — смеется Сережа. — Вот не живется тебе спокойно, а? Олег неожиданно теряется, не зная, как на это ответить. Сережа смотрит так, как будто ждет продолжения истории, но теперь Олег уже не уверен, что это действительно так интересно, как ему показалось. Может быть, Сережа прав, и хватит с парней одной плановой учебной тревоги в месяц. — Ты мне скажи, как ты собрался Марго в машину запихать, — предлагает он, и Сережа улыбается слабо. — Технические детали, ты все равно не поймешь. — Конечно. Я до сих пор считаю, что в телевизоре живут крохотные человечки. — Олеж, кто в двадцать первом веке смотрит телевизор? Они чокаются пластиковыми бутылками и прихлебывают газировку. Изредка мимо проезжают машины, в основном грузовики дальнобойщиков, иногда машины местных жителей, часто с какой-то дичью, торчащей из багажников или примотанной к крыше: от лодок до лосиных рогов. Они играют в желтую машину — потому что ты всегда играешь в желтую машину, эту игру не остановить. Потом Сережа спрашивает: — Это свидание? И Олег снова не знает, что ответить. — Не знаю, — говорит он. — Что у тебя с Игорем? — Если это свидание, то ничего, — отвечает Сережа мгновенно, как будто ждал этого вопроса уже очень давно. — А если не свидание? Сережа смотрит так, что кажется, что солнце резко спряталось за тучи, хотя на небе ни облачка. — Тогда это не твое дело. — То есть друзьям о твоей личной жизни знать не полагается. — То есть мы просто друзья, — Сережа кивает. — Я понял. — Я не это сказал, — морщится Олег. — Ты именно это и сказал. — Я не это имел в виду. — Тогда скажи, что имел. Скажи, Олег, — Сережа оборачивается к нему весь, лицом, корпусом, заглядывает в глаза так, что хочется отвернуться или зажмуриться. — Просто скажи мне хоть что-то, прямо, чтобы я понял, чтобы я… чтобы я мог сделать что-то… Он хватает его за руки, и от неожиданности и пронзительности этого жеста Олег отшатывается — он жалеет почти сразу, но этого хватает, чтобы Сережа отпустил его, спрятал руки в карманы и спрыгнул с капота. — Сереж. — Поехали обратно, — он устало вздыхает. — Сереж. — Олег. Я все понимаю, — если это правда, Олег бы попросил его объяснить, потому что сам Олег ни черта не понимает, но что-то ему подсказывает, что Сережа тоже ни черта не понимает, что их таких тут двое и это никогда не сдвинется с мертвой точки. — Извини, это был хороший день, пока я все не испортил. — Ты ничего не испортил. — Поехали, а? /// Олег проводит учебную тревогу и получает блестящие результаты. Пока его ребята технично осматривают башню в поисках нарушителя, которого на самом деле нет, Олег прокручивается в кресле в комнате охраны и вспоминает две фразы: про поиски черной кошки в темной комнате и ту, из анекдота. «Папа, пусть слоники побегают». Его «слоники» бегают исправно каждый раз, как он дает команду. Может быть, Сережа прав и ему нужно привыкать жить спокойно. Никто в здравом уме не устраивает учебные тревоги по два раза за месяц, даже его дурное начальство не гоняло их так на базе, а они были в чертовых горячих точках. Так надо, чтобы быть уверенным, что в случае реальной опасности они среагируют по плану, говорит он себе. — Это все равно веселее, чем разгадывать сканворды весь день, — смеется главный по смене, когда Олег благодарит (и просит передать благодарности ниже) за точность. Олег кривовато улыбается в ответ. Так надо, или ты просто пытаешься не свихнуться от безделья? /// Когда им было по пятнадцать, они ходили на свиданки за гаражи: курили, целовались и делили одну на двоих пачку сухариков. Олег считает, что может дать Сереже больше. Рысканье по интернету вызывает всплеск интереса, которого он не чувствовал много месяцев. Он отметает парашютную вышку (Сережа с ума сойдет), Эрмитаж (избито и слишком ностальгично), Ботанический сад (с ума сойдет уже он, от скуки) и останавливается на каком-то молодежном театре, который расположен в ебенях и по виду в аварийном здании. На сайте что-то про горизонтальность, иммерсивность и авангард — Сереже понравится, а если не понравится, Сережа будет весь вечер критиковать современное искусство, а он очень красивый, когда сердитый, так что это в любом случае победа. Олег выкупает весь задний ряд, просто чтобы они могли держаться за руки и не бояться косых взглядов, если что. Олег гордится собой до самого вечера. Жалеет только, что бумажные билеты сейчас не в ходу и он не может просто молча показать два Сереже и подмигнуть, ожидая реакции. С кино когда-то работало. Сережа, конечно, по уши в работе, когда Олег стучится в кабинет — но сворачивает все, как только Олег входит. Сияет улыбкой в его сторону, потом удивленно расширяет глаза: Олег заранее приоделся, черная рубашка под черный пиджак, гладко зачесанные волосы и даже те самые подарочные часы. — Куда это ты такой красивый? — Куда это мы такие красивые, — подчеркивает Олег. — Занят? — Да. Нет. Это подождет, — Сережа вспыхивает возбужденно. Он был таким же в детстве, только помани его обещанием сюрприза, и он уже на все согласен. — Что такое? — Просто оденься культурно, — Сережа опускает взгляд на футболку с Микки Маусом в маске Джейсона. — Мы все-таки пойдем в приличное заведение. — Ооо. Насколько приличное? — Сережа взволнованно облизывает губы. — Фиолетовый костюм или черный? — На твой выбор. Главное — отключи телефон. — Ооо, — Сережа начинает светиться еще ярче. — Сколько у меня времени? — Двадцать минут, — на самом деле тридцать, но Олег хорошо его знает. — Понял. Буду за пятнадцать. Жди, — Сережа указывает пальцем на диван, как собаке, и бросается в пентхаус, как будто Олег правда будет стоять с секундомером. Я пригласил его на свидание, думает Олег почти пьяно, и потом удовлетворенно: выкуси, майор. Усидеть на месте не получается, он нервно вышагивает, поправляет воротничок, часы, приглаживает волосы. Берет из автомата баночку вишневой газировки, но только для того, чтобы покатать в нервных ладонях. Плюхается в кресло, прокручивается вокруг своей оси и задевает стол — так, что на нем снова вспыхивают свернутые окна. Взгляд пробегает по открытым вкладкам машинально, цепляется за знакомые слова: трансмиссия, мощность, подвеска. Два верхних окна с картинками. На них черное, обтекаемое, оба Сузуки, но разных годов выпуска. В окне почтового клиента — набранное до середины «финансовый вопрос интересует меня в последнюю очередь, я хочу знать, что из этого будет действительно стоящим подарком для ценителя». Олег тянется к сенсорной панели и сворачивает эти окна. Под ними еще десяток, зарубежные мото-магазины, немецкие, японские, фильтрация: суперспорт, от дорогих к дешевым. Некоторые помечены галочками. Из выбранного можно составить целый автопарк. Интересно, думает Олег, как он это объяснит? Скажет, что предоставлять работникам мотоциклы от компании — это часть трудового договора каждой уважающей себя европейской фирмы? — Уложился! Уложился в двадцать пять, — счастливо уведомляет Сережа. У него влажные после душа волосы и он выбрал белый костюм и фиолетовую рубашку. — Мы идем? — Что это? — Олег указывает на стол. Сережа опускает взгляд, прикусывает губу, не виновато, но немного смущенно. — Ой. Ты не должен был увидеть раньше времени, это сюрприз… — Сюрприз. — Подарок, — у Сережи начинают розоветь щеки. — Ты сказал про мотоцикл, и я все думал… я в них не разбираюсь, так что вот, говорю с консультантами… а ты хотел какой-то конкретный? Раз уж зашел разговор… Сережа лопочет, и Олег позволяет ему закончить: из уважения, из глупой надежды на то, что он сейчас извинится, и еще потому что если бы он сказал сразу все, что пришло в голову первым, ему пришлось бы уволиться и уехать. Жаркая яростная вспышка, от которой темнеет в глазах, сменяется мерзким чувством, как будто внутри у него пара литров скисшего молока. Мотоциклы отвратительны. Сережа бесит. Белый костюм ему не идет. Олег рывком поднимается, оттолкнув кресло к самой стене с барельефом. — Олег… — Иди нахуй, Сереж. — Олег! Ты что себе… — Я сказал, что не хочу от тебя сраный мотоцикл! Сказал! — Я просто хотел тебя порадовать! — Пока что у тебя получилось только меня заебать! — Прекрати! Олег! — Олег раздраженно сдергивает часы с запястья (выходит не сразу, замок очень крепкий, а у него трясутся руки), бросает их на стол. — Олег! Подожди, ну, давай поговорим… Олег, у нас же театр… ты сам сказал… мы опоздаем… — Так иди купи этот сраный театр и ходи в него до посинения, — рявкает Олег. Стеклянная дверь офиса закрывается за ним легко и беззвучно, совершенно не удовлетворяя желание рвать и метать. /// Он приезжает на площадку прямо в костюме и едва успевает к стартовому выстрелу в воздух. Гонит без цели, не глядя, на каком месте заканчивает круг. На крутом повороте, от которого его самого кренит в бок, чиркает боком авто о бетонный блок на обочине. Думает: останется царапина. Думает еще: пошел нахуй Сережа с его подарками, хоть вся машина будет всмятку, ему же плевать, он купит еще десять таких, похоронит Олега под ними, как древнего скифа в кургане. Заживо. Чистая злость действует как закись азота. Олег приходит вторым. Вываливается из машины, отталкивает от себя возбужденного комментатора, сующего микрофон под нос. Уйдите, оставьте. Хочется курить и разбить обо что-нибудь костяшки. Крепкие руки хватают его за грудки неожиданно, затаскивают в толпу. Комментатор что-то кричит, у Олега над ухом грохает ответное: — Отъебался, бля! Полиция! Это создает вокруг мертвую зону — никто не решается помочь, даже когда Олег начинает сопротивляться. Трусливые суки. Гром все-таки получает по носу кулаком, но смазанно, ни хруста, ни крови. Зато Олега прикладывает об стену так, что зубы клацают. — Ну ты уеба, — уведомляет он поразительно спокойным тоном. — Променять свиданку на гоночки? Ты че, подсел? Как нарик? Если не ширнешься дозой скорости, жить не можешь? — Пошел ты, — выплевывает Олег: что там Гром себе понимает? Нихуя он не понимает. — Что ты тут вообще забыл, всех маньяков переловил уже? — У меня факультатив, бля, — рявкает Гром на тон повыше. — Работа, сука, с трудными подростками! Олег яростно вырывается. Гром не пускает, вытирает его спиной (в дорогом костюме, между прочим) грязную стену переулка, напряженно дышит в самое лицо. Еще чуть-чуть — и Олег вцепится в него зубами, только бы стереть это сосредоточенное, ледяное какое-то выражение. Вибрация в кармане у Грома заставляет Олега вздрогнуть, а Гром как будто ее и ждал. Лезет за телефоном, жмет на кнопку (второй рукой придавливая Олега к стене, и весомо придавливая — не рыпнешься, если не прибегать к членовредительству). Из трубки доносится что-то еле слышное, тонкое, похожее на надрывный плач. — Успокойся, — говорит Гром в трубку. Контраст шибает по нервам ведром холодной воды, Гром звучит мягко, как аудио-аналог специальных перчаток, в которых реставраторы переворачивают страницы античных книг. — Я же говорю, он со мной. Олег, скажи что-нибудь, он не верит, — телефон оказывается у Олега перед лицом, он шумно по-собачьи выдыхает. Все как-то неправильно. — Ну. — Олег? — доносится искаженно из динамика. — Ох. Это правда ты? Извини, я просто не мог тебя отследить… — Не надо меня отслеживать, — бросает Олег, снова заводясь, и в этот момент Гром ловко убирает телефон подальше. — Все, видишь, мы в порядке, он в порядке, посидим немножко по-мужски, и я его отправлю домой. Ладно? Ага. Давай, котенок, хорошего вечера. Ты хоть понимаешь, как ты мотаешь ему нервы? — это уже Олегу. К сожалению, его еще слишком кроет ненавистью от этой ласковости, которой Гром вообще нихуя не заслужил, так что все зря. Он просто смотрит, как шевелятся его губы, и представляет, как выпадают зубы из разбитого в мясо окровавленного рта. Лбом в нос, коленом в пах, уронить на асфальт и провести по нему лицом, а потом бить, бить, бить, пока не останется костяное месиво. Как на тех фотографиях с мест аварий неудачливых гонщиков. Гром распахивает глаза удивленно, но почти сразу подозрительно щурится. Не отталкивает, не притягивает, просто напряженно стоит, пока Олег грызет его губы и влажно почти до неприятного тычется в них языком. Он приоткрывает рот совсем чуть-чуть, они едва-едва соприкасаются языками, Олега шибает мыслью о том, что внутри мягко и тепло, что Гром не везде напряженно-щетинистый, и после этого кто-то из них все-таки отталкивает второго. Пару минут они стоят, тяжело дыша. — Это че было, — спрашивает Гром после затянувшейся паузы. — Или так, или я бы не успокоился, не пробив тебе дырку в черепе, — говорит Олег коротко и совершенно честно. Ждет еще каких-то комментариев, может, резкого «не делай так больше», «ты охуел», «я целуюсь только по любви». Но Гром кивает, вытирает рот тыльной стороной ладони и спрашивает уже совсем нормально, как будто они не готовы были перегрызться несколько минут назад: — Что он тебе такого сказал, что ты так съебался? Олег пожимает плечами. — Ладно. Езжай там. Извинись. Больше ничего не добавляет, просто стоит смотрит, пока Олег отряхивает пиджак и потом, когда садится в машину и трогает с места в разрешенном законом скоростном лимите — Олег видит его в зеркале заднего вида, пока не сворачивает на первом повороте. /// Сережа делает вид, что ничего не произошло. Пару дней они молчат, обмениваясь только дежурными «здравствуй» и «до свидания». Чувство такое, как будто у Олега в руках кусачки и нужно выбрать, какой провод к бомбе резать, а он только смотрит и потеет. Вечером третьего дня, после «я собираюсь домой», но до «увидимся завтра» он спрашивает: — Кстати, а где мои часы? Ему все равно на часы, но это что-то вроде пальмовой ветви. Сережа не принимает, не поднимает голову от раскинутых по столу рабочих окон. — Не знаю. Может, клинеры забрали. Спроси на ресепшене. — Жалко будет, если потерялись, — пробует Олег еще осторожнее. — Ничего. Купишь новые. — Но это же подарок. — Мои подарки тебя уже утомили, — сухо напоминает Сережа. Олегу хочется ударить себя по лицу, вцепиться зубами в кулак, крепко выругаться, как-то еще выразить грызущее изнутри чувство неправильности — только зря перебаламутил, обидел, он даже не понял, да было бы, что понимать, но почему все так… Потому что ты дурак, напоминает он себе. — Ладно. Увидимся завтра. Он почти пропускает это — еле слышное бормотание, тише даже, чем шелест работающего кондиционера. Останавливается, не закрыв до конца стеклянную дверь, оглядывается. Сережа не повернулся к нему, наоборот, будто глубже ушел в свои разработки. — Что ты сказал? — Я говорю, даже Игорю было легче угодить. Это не та тема, на которую Олег хотел бы разговаривать, но это лучше, чем ничего, поэтому он остается на месте и через силу спрашивает: — Да? — Да. Он сразу сказал… давай, говорит, только без лобстеров и лимузинов, чтобы я не чувствовал себя Джулией Робертс, — Сережа продолжает рассеянно водить пальцами по сенсорной панели. Прячется за работой, как раньше прятался за длинной челкой. — Если дарить, то что-то нормальное. «Чтобы мне не краснеть потом в налоговой», — он умело копирует тягуче-гопническую интонацию майора. — А еще чтоб было что-то полезное, потому что ерунду он не любит, но такое, чего у него еще нет. Короче, не подарки, а судоку какое-то. Заставлял шевелить мозгами. Олег не спрашивает «ну и зачем было прыгать ради какого-то майора через обручи, когда он должен был радоваться каждой крохе твоего внимания, а не ставить условия». Знает, что на это можно ответить. «Мне было больше некому покупать подарки, Олег, забыл?». Олег тоже не имеет права ставить условия. Нечего задирать нос. — И как, получилось? — Получилось, — внутри что-то неприятно перекатывается, когда Сережа улыбается с тихой гордостью. — Два раза. Проигрыватель для пластинок. И перчатки. Хорошие, из натуральной кожи. — Звучит неплохо. — Да. — Я бы тоже не отказался от перчаток, — Олег снова забрасывает удочку, и улыбка Сережи искажается, как мираж в пустыне: вот-вот исчезнет. — Посмотрим, что можно с этим сделать. /// Сережа присылает ему черные кожаные перчатки в аккуратной белой коробочке. Часы находятся на ресепшене. Царапину на боку машины долго осматривают в мастерской, хмыкают и заламывают за покраску такую сумму, что Олег сначала почти предлагает пройти нахуй и только потом вспоминает, что ему давно не двадцать и его карманы пухнут от зарплаты, которую он не знает, куда девать. Хозяин мастерской дает ему бумаги на подпись и предлагает выпить кофе, пока о машине позаботятся подчиненные. — Вот если бы речь шла о том, чтобы покопаться у нее внутри… — он мечтательно вздыхает. — Вы сами занимаетесь машинами? — Только теми, которые мне нравятся, — мастер бодро ухмыляется. — Это отличает меня от обычных работяг. А что? Олег пожимает плечами. В его картине мира люди делятся на тех, у кого есть бабки, и тех, у кого их нет. У кого нет, те пашут. У кого есть, те прохлаждаются на Мальдивах. Сережа не в счет, он будет кодить даже в коме. Он в двух словах объясняет это мастеру, и тот фыркает. — Ну, может быть, если человек любит загорать, можно и на Мальдивы. А я вот тачки люблю. Если бы не любил, я бы просто вложил бабки в инвестиции, а не открыл мастерскую, да? Еще минут десять, ожидая машину, Олег представляет себя в такой мастерской, ковыряющимся в двигателе, может даже в мотоцикле. Как скоро ему бы это надоело? Если включить хорошую музыку и работать в приятной компании… Острое желание попроситься в подмастерья скручивает так, что стаканчик с кофе приходится поставить, пока не уронил. За мгновения перед глазами проносится целая жизнь, в которой он носит синюю робу вместо строгого костюма и не успевает выковыривать из-под ногтей мазут перед свиданиями в пафосных ресторанах. Машину мастер еще раз пять называет красавицей и обещает всяческие скидки, если Олег взамен пообещает возить ее на техосмотр только сюда. — Не думали ее украсить? Винил? Аэрография? — Не знаю, — Олег спотыкается на этой мысли, смотрит на спорткар новыми глазами, пытаясь представить рисунки на гладкой черной поверхности. — Это все-таки подарок, могу ли я… — Ну и правильно, — оживляется мастер. — Такую машину наклейками портить — как девушку татуировкой. Симпатии Олега к салону резко падают, но воспоминания о параллельной жизни, которая могла бы быть у того, другого Олега, который каждый день к восьми утра приезжает на работу в автомастерскую, а не башню Вместе, не дают ему сосредоточиться ни на чем другом до позднего вечера. /// На третьем круге он слышит вой сирен и прибавляет газу. В кошмарных снах сирены означают воздушную тревогу. В реальности это четыре белые машины с мигалками, которые гонят гонщиков, как пастушьи собаки гонят овец. На бешеной скорости свернуть в узкие переулки не получается, все надежды на то, что получится оторваться. Один за другим гонщики уносятся вперед, игнорируя правила и очертания трассы. Они еще не знают, что впереди поджидает блокада из трех полицейских машин. Адреналин выдыхается моментально, стоит под крики полицейских выйти из машины с руками за головой. Олег был в такой позе однажды, и ему охуеть как не понравилось. Требуется усилие воли на то, чтоб не попытаться толкнуть одного из товарищей по несчастью под пули и самому задать стрекача, пока служители закона расстреливают приманку. — Не шевелиться! Имя, фамилия! Документы на машину! Ме-едленно достаем! — покрикивают менты. Олега снова дергает, теперь от того, что с ним говорят на родном языке. Мозг все равно машинально пытается сделать подстрочный перевод: на английский, с него обратно на русский. Документы… на машину… машина Сережи… Сережа оформлял дарственную («мне нужен только твой паспорт» — «а согласие?» — «оно подразумевается»), он не узнает. Главное — чтобы он не узнал. — Глухой, что ли? — одно дуло направляют прямо на него. — Документы есть? Жень, у нас тут походу тип на угнанной, звони нашим, пусть пробьют… — Не угнанная. Это подарок, — он еле вспоминает, что нужно шевелить губами, а не выбить из руки мента пистолет, чтобы вооружиться и перехватить инициативу. — В участке разберутся. — У меня есть право на звонок. Я хочу звонок. — Из участка позвонишь. — Мне нужно сейчас. — Че тебе так приспичило адвоката? У тебя там труп в багажнике, а? — мента явно злят его настойчивые вопросы, а человека, который наставил на тебя оружие, лучше не злить, Олег это знает, но еще он знает, что оружие нужно выбить и перехватить и после этого уходить в ближайшее укрытие, а это неправильно, сейчас так нельзя. От хаоса, криков и воя сирен закладывает уши и ведет голову, и очень сложно думать связно. Машина. Сережа. Звонить из участка. Нет, нет. — Хорошо. Хорошо. Вы знаете майора Грома? Игоря Грома? — мент подозрительно щурится. — Можете ему позвонить? — Я тебе диспетчер, а, Шумахер? — Просто позвоните Грому. Скажите, что взяли Волкова, что на гонках, он дальше объяснит. Наручники щелкают на запястьях, и его заставляют сесть в полицейскую машину и ждать. Олег закрывает глаза, дышит ровно, старается не думать про воющие сирены и крики ментов (власть имеющие с оружием в руках на любом языке мира кричат одинаково, и если бы ему сейчас дали автомат, он бы поговорил с ними в том же тоне). Это был жест отчаяния, но все же он надеется, что Грому позвонят и обойдется без того, чтобы он из камеры звонил Серому и просил найти адвоката и заодно передать трусы и зубную щетку. Он даже не может себе представить, как Сережа отреагирует, когда узнает, что его взяли — а когда узнает, за что… Не живется тебе спокойно, да, Олег? Не живется, Сереж, прости. Он настолько уходит в дыхательную гимнастику, что нового человека снаружи замечает не сразу. Приглушенный стеклом знакомый голос выговаривает что-то ментам, постепенно наращивая мощность — пока дверца машины не отпирается рывком, так, что Олег едва не вываливается на асфальт. — Блядь, приехали! Че смотришь, снимай давай! — Да не положено, блядь! — Не положено? Щас будет поставлено! — Гром выглядит злющим. Злее, чем все разы, когда они с Олегом ругались — если подумать, на Олега он в принципе никогда не смотрел вот так, прожигая. — Хочешь пойти к Прокопычу лично отчитываться? Или сразу в Москву? Ты вообще понимаешь… Дальше голоса снова понижаются. Олег прислоняется к машине и пытается вспомнить, в каком темпе дышал: вроде, семь на одиннадцать? — пока Гром, придерживая мента за плечо, втирает ему что-то, иногда делая характерные жесты, вроде того, как проводят по горлу большим пальцем, вежливо угрожая, или встряхивают кулаком, имея в виду, что кого-то будут больно драть в жопу. — А надо предупреждать! — разбирает Олег в речи встревоженного мента — тот защищается изо всех сил. — Где официальный запрос… — Я те на каждого буду официальный делать? Блядь, завтра специально для тебя на каждого нарика из подворотни напишу! Потом снова — бу-бу-бу, переглядки, и вот уже рука Грома держит мента немного мягче, а тот выглядит чуть добрее. Щелкают наручники, Олег получает неосторожный хлопок по плечу и ворчливое «гуляй пока, но оглядывайся». Остальные машины разъезжаются: сначала полицейские, за ними медленно движущиеся гоночные кары — гуськом, поразительно медленно, чинно управляемые офицерами, которые чуть не передрались, решая, кто в какую тачилу сядет порулить. Олег оглушенно топчется на месте, переваривая. Оказывается, с двух сторон от дороги столпились зеваки, но они потихоньку рассасываются, особенно когда Гром лезет за корочкой, высоко ее поднимает и спрашивает — товарищи, если кто-то хочет дать показания в официальном порядке… — Не думал, что ты приедешь, — говорит Олег вместо «привет». Гром пожимает плечами. — Проще, чем объяснять по телефону. И успеть нужно было, пока тебя не оформили официально, а то одно дело уговорить отпустить и другое — потерять бумажку, — Олег не это имеет в виду, но сейчас решает не спорить. — Ты как? Вспоминается вой сирен за спиной, и Олега передергивает. — Был прекрасно, пока не вмешались твои коллеги. — Как они могли помешать тебе гонять на пределе мощностей, и правда. Олег бросает острый взгляд, мгновенно закипая. Если за то, что его отмазали, придется выслушивать нотации, то нахрен ему сдалась такая помощь, заберите в участок. Но даже так, думая это, он понимает, что малодушно позвонил бы еще раз, лишь бы не иметь дело с Сережей; а Гром бы приехал, и это злит еще больше, потому что Олег создает Сереже проблемы, а Гром их, сука, решает. — Чтоб действительно помешать, надо было проколоть мне шины, — бросает он просто из вредности, решительно направляясь к спорткару. — И что? Сядешь и снова поедешь наматывать круги? Один? — Гром его догоняет в два длинных шага. — Чтоб уж точно домой доставили в посылке? Знаешь, как машины на свалке прессуют? В кубики такие? — Ты можешь от меня отъебаться или нет? — он оборачивается резко, они с Громом сталкиваются на пятачке у водительской двери, грудь к груди — приходится задрать голову, чтобы посмотреть Грому в глаза, а Грому приходится немного наклониться, чтобы прижаться к его губам. Такого напористого поцелуя в жизни Олега еще не было — Гром буквально вжимает его в машину, как при задержании. Олег не отстает просто из принципа, вцепившись в его куртку для надежности. Потом они тяжело дышат еще пару минут; у Грома такое лицо, как будто это его неожиданно засосали на середине диалога, но взгляд темных глаз — пристальный и спокойный. — Ко мне? Олег кивает. /// Они роняют вешалку и всю мелочевку с трюмо в коридоре, пока добираются до постели. Трахаются странно, неритмично. Когда Олег напирает, Гром как будто нарочно сдерживается, а когда Гром начинает в полную силу впиваться в него пальцами и скрести ногтями по коже, Олегу приходится притормозить и подышать — так сипло, что Гром приподнимается на матрасе и смотрит опять в самую душу, пристально и встревоженно. Но молчит, и только благодаря этому секс не переходит в драку. Все вместе это почти так же хорошо, как гонки. Олега потряхивает от злого возбуждения, потом, когда все заканчивается — от осознания. Переживания скатываются в один клубок и шевелят внутри разнородными щупальцами. Кто кому и с кем изменил, если никто ни с кем не встречается? — О чем задумался? — хрипло спрашивает Гром. — Ни о чем, — отвечает Олег. — Что у тебя с Серым? — Ничего. Вот и поговорили, думает Олег, и спускает ноги с кровати. Нашаривает на полу пиджак, в пиджаке зажигалку и сигареты. Окно в гостиной выходит на крыши и смутно виднеющийся вдали Исаакий, а в спальне — в желтую стену соседнего дома, так близко, рукой можно дотянуться. Он распахивает створки, не спрашивая, присаживается на подоконник голым задом и пускает струйку дыма в холодный вечерний воздух. — Могло бы что-то быть. Только ты мешал, — Гром садится в постели, подтянув колени к груди, рассеянно ерошит волосы. — Однажды мы перепили вместе. Я его поцеловал. Он меня оттолкнул. Я тогда психанул. Говорю, полгода от твоего Волкова новостей нет, похорони его уже. Кто ж знал, что ты все-таки вернешься. Олег задумчиво выдыхает еще струйку. Представляет Грома львом в саванне и себя — ослабевшей газелью, которая вот-вот отобьется от стада и станет ужином. Гром не кажется человеком, готовым к долгой засаде, он весь стремительный и живой, цель-бросок, без раздумий, но Олег уже понял, что его не стоит недооценивать. — И что? Нравится тебе ходить смотреть на своего мужика с другим мужиком? — Лучше, когда он с тобой живым разговаривает, чем с фотографией в черной рамке. На это Олегу ответить нечего. Он берет еще одну сигарету. Потом третью. Ожидаемо заходится кашлем, и Гром напрягается — он видит краем глаза, пока вытирает рот тыльной стороной ладони и по привычке проверяет, нет ли там чего-то, что быть не должно. Это действует отрезвляюще. Пора выметаться. — Помыться у тебя можно? — Да, конечно. Там, — Гром машет рукой рассеянно, как будто Олег может заблудиться в трех дверях в этой квартире. Глаза привыкли к темноте, так что со второго раза Олег немного разбирает, что творится у Грома в гостиной. Окно притягивает внимание, на его фоне болтается боксерская груша — внутри смутно чешется желание спросить, есть ли у него разряд и что он знает, кроме бокса. На стене — куча фотографий и вырезок, Олег пытается вчитаться, хмурится, видя знакомые слова: ЧВК, наемники, заказ, даркнет, много размашистых вопросительных знаков. — Конечно, смотри. Это же не конфиденциально, — хмуро говорит Гром, маяча за спиной (он подпоясался простыней и вышел из спальни). Олег немного напрягается, Гром хмыкает: — Да ладно. Я все равно собирался у тебя консультироваться. Помнишь? — У тебя реально есть дело, по которому тебе нужна моя консультация? — Олегу немного (или даже много) странно. Он почему-то был уверен, что это только повод, чтоб заставить его задержаться. — Было, — Гром пожимает плечами. — Я уже нашел, кого спросить, и дело в общем-то закрыто. Олега удивляет слабый, но неприятный укол обиды от упущенной возможности. Мог что-то подсказать. Плевать на расследование, и на Грома плевать, но он сейчас не то чтобы часто может проявить себя за пределами дурацких учебных тревог. — Ладно. Где тут, говоришь, ванная? Ванна у Грома стоит на кухне, и это на мгновение вгоняет в ступор, отвлекая от сожалений. — Только душ не работает, ковшик со стола возьми. Вода из крана течет желтоватая и такой тонкой струйкой, что Олег почти не чувствует напор, когда подставляет ладонь. — Круто. — А что ты хотел? Это центр, старый фонд, шестой этаж. — У нас в лагере под Дамаском обстановка была более домашняя. — К следующему разу насыплю на пол пару ведер песка. Олег чувствует спиной, что Гром стоит совсем рядом, но не оборачивается и не поднимает на него взгляд. — Следующего раза не будет. /// Следующий раз происходит через пару недель, когда Олег начинает сходить с ума от скуки. В привычной точке сбора гонщиков никого, надписи и стрелки на асфальте наполовину стерлись. Он звонит Грому, и получает глухое «где ты, еду» еще до того, как успевает задать вопрос. — Просто хотел уточнить, что там с задержанными, — ворчит, чувствуя себя глупо и неловко. — Угу. Тебе еще расписание на месяц вперед выдать, может? — хмыкает Гром, но объясняет: что облаву устроили, потому что кто-то из координаторов попытался зажать бабки, которые гонщики отстегивают на крышу, что на этот раз всех попугали и отпустили, кроме пары особо надоедливых, которых лишили прав (но они просто купят новые). Но в следующий раз может быть хуже. — И я тебя снова вытаскивать не буду, — предупреждает Гром. — Будешь, — Олег язвит осторожно, как пробуют пальцами ноги воду, прежде чем нырнуть с головой, и ждет в ответ такого же едкого, в духе «отсоси, потом проси», но Гром молчит, и повисшая в воздухе шутка становится слишком тяжелой. Олег подъезжает в знакомый двор-колодец. Они целуются у парадной, как школьники, пока Игорь не начинает пыхтеть и рычать на ухо, что устраивать шоу для соседей он не нанимался. Вваливаются в квартиру, падают в койку, и все повторяется — грубоватые движения, пристальный взгляд, хриплое дыхание. Сигарета. На этот раз Олег даже не подходит к окну. — Что с твоей дыхалкой? — спрашивает Гром, подпирая висок кулаком. — Курить вредно, не слышал? — Олег приподнимает брови. Гром молчит, смотрит так, что Олег невольно передергивает плечами, как будто взгляд можно стряхнуть, как букашку. — Подарок со службы. — Я не видел на груди шрамов. — Снаружи и нет, — Олег стучит указательным пальцем немного повыше кулона, там, где сходятся ребра. — Все рубцы внутри. Неудачно вдохнул, скажем так. — Дым? — Хлорку. Гром сводит брови к переносице. — Боевики используют хлорный газ? — Почему сразу боевики? — Олег широко улыбается и тушит сигарету пальцами. Если он продолжит здесь появляться, Грому стоит инвестировать в пепельницу. — Зато пенсия. Целых двенадцать тыщ. Гром не задает других вопросов, и Олегу даже немного жаль, потому что он много что может сказать о травме, которая сначала становится большой государственной тайной, такой, что еще вопрос, стоит ли тебя выпускать из госпиталя, а потом вдруг перестает ей быть, потому что военные преступления сверхдержавы — это секрет полишинеля, и всем насрать, и тебе тоже было насрать, пока не стало не насрать, только было уже поздно, и, может, Сережа был прав, когда доказывал до крика, что армия это плохо, а государство тебе не друг, но от этого не легче, особенно когда его сочувствие сопровождается невысказанным «я же говорил». Олег берет еще сигарету. — А я-то думал, почему ты докатился до гонок раньше, чем до подпольных боев, — говорит Гром задумчиво, перевернувшись на спину и глядя теперь в потолок. — Вы же с Серым меня постоянно обсуждаете. Он что, не жаловался? — немножко едко интересуется Олег. — По-твоему, он каждому встречному рассказывает твою личную информацию? Гром спрашивает спокойно, без издевки. Олегу все равно становится неловко и стыдно. Может, и думал. Или, скорее, наоборот, не думал — не думал, что Сережа бережет его личное от своего Игоря. /// — У нас командировка, — сообщает Сережа. — В Италию. Смотрит, закусив нижнюю губу. Выжидает. Италия — это не просто так. Италия — это мечта двух голодных студентов в детдомовских обносках: когда заработаем первый миллион, обязательно махнем, будем смотреть на Колизей и плавать по каналам Венеции. Почему-то не сложилось. Олег смотрит бумаги, графики, читает о главном: кто, куда и с кем. — Там везде своя охрана, — отмечает он. — Тут при гостинице целый штат, потом ты будешь на вилле, а там почти частная армия. На саммите тоже охрана. Даже трансфер с охраной. — Я туда не первый раз летаю, и каждый раз все проходило на уровне, — подтверждает Сережа. — Ага. Так я тогда тебе зачем? Сережа смущается, Олег это видит, и уже это его раздражает: то, что Сережа при нем начинает смотреть в пол и перебирать волосы, как будто он не его лучший друг, самый родной человек, безусловный источник комфорта и поддержки, а какой-нибудь посторонний журналист, с которым нужно тщательно подбирать слова. Конечно, виноват не Сережа. От этого противнее всего. — Я думал, тебе понравится в Италии. Сможешь обойти все рестораны, или музеи, или… как захочешь… — То есть это у тебя командировка, а у меня типа отпуск? — Вроде того… — А ты? Ты будешь ходить по ресторанам? Сережа смотрит еще виноватее. — График очень плотный… может быть, в последний день? Не доберман, а декоративный шпиц, которого носят в сумочке. Олег представляет себя на выгуле в Италии, в панамке и солнечных очках, пока Сережа занимается важными бизнес-делами. И — нет, нужно быть реалистом. Никаких ресторанов и музеев, он будет ходить за Сережей по пятам на каждую встречу, сидеть под дверями кабинетов, собачиться с местной охраной, переводя русские маты на английский. Сережа будет расстраиваться. Он сам будет злиться… — Давай я тогда останусь здесь, — медленно говорит Олег. Чувство такое, как будто кто-то другой завладел его сознанием и открывает рот против его воли. — Знаешь, займусь другими делами, чтоб быть при деле. — Еще пара учебных тревог? — осторожно подкалывает Сережа, и Олег как может добродушно смеется. В день, когда Сережа вылетает в Италию, у Олега подскакивает температура и сводит живот, и он на сто процентов знает, что это чистая психосоматика. Красная сирена в голове воет: как ты мог его отпустить, его же там похитят и продадут на органы! Более здравая часть говорит, что нужно не поддаваться панике и чем-то себя занять, поэтому он подвозит Сережу до аэропорта (поцелуй в щеку на парковке, от которого плавятся внутренности — чек) и прямо оттуда едет в знакомый уже двор-колодец. — А если бы меня дома не было? — только и говорит Гром, впуская. Сегодня они трахаются на шатком круглом столе прямо под огромным окном с видом на Исаакий. Гром слишком длинный и не помещается, голова болтается, свисая с края стола, ноги цепляются за Олега — одна за талию, вторая на плечо. Стол скрипит. Олег курит, стряхивая пепел в блюдце. — Я думал, ты с Серым улетишь, — говорит Гром, стащив у него из пачки сигаретку. — Чего ты тут? Не пригласил? — Пригласил, — Олег независимо пожимает плечами. — Но у меня своих дел хватает, не могу просто так сорваться в другую страну. — Реально? — Гром приподнимает брови. Олег считает, что вестись на провокацию и что-то доказывать будет ниже его достоинства. Они курят, ходят голозадыми по квартире, пьют херовый кофе, добытый Громом из недр кухонных шкафчиков. До момента, когда Сережа напишет, что благополучно приземлился, еще несколько часов, они успеют перепихнуться второй, а то и третий раз. — Кстати, душ я починил, — уведомляет Гром. — Так что пользуйся. Олег из любопытства проверяет. Лейка новая блестящая, но напор воды такой же херовый. Гром независимо пожимает плечами, мол, вот это от меня уже не зависит. — Я все про тебя понял, — говорит Олег задумчиво, подставляя ладонь под еле ощутимые струи. — Ты хотел трахнуть Серого, только чтоб попасть к нему в душ. Это заставляет Грома удивленно моргнуть и потом заржать в голос. Олег тоже улыбается. Шутить про отношения майора с Сережей странно, как тыкать пальцем в больное место, которое, оказывается, успело зажить и почти не ноет. — Я для него условия создаю, а он еще чем-то недоволен, бля, — ворчит Гром с веселыми морщинками в уголках глаз, выдающими улыбку, как бы он ни пытался хмуриться. — Это называется «создавать условия»? Мог бы хоть ванну акрилом покрыть. — Мне для тебя, может, еще и паркет залакировать? — Гром скрещивает руки на груди. Они долго, пристально смотрят друг другу в глаза. /// Олег рад, что на этот раз приехал на гелике, потому что в спорткар полный багажник стройматериалов не запихать. В магазине они берут акрил, лак для паркета, лампочки во все люстры в доме, защелку на дверь сортира — сейчас она открывается от дуновения ветерка (Гром туманно сказал, что было хуже, и Олегу стало страшно уточнять). В отделе с краской со вкусом ругаются, потому что Олег предлагает покрасить все в черный, а Гром выбирает ядреную фуксию, от которой у Олега дергается глаз. Сходятся на приятном голубом. Потом приходится разгрести завалы у Грома в гостиной. Олег с недоумением смотрит на телескоп — самая нужная вещь в доме майора полиции. Гром чешет в затылке, разглядывая аудиосистему, запрятанную так далеко в угол, что Олег ее вообще принял за нагромождение коробок. — Сто тыщ отдал за эту бандуру, включил один раз и теперь что, на помойку? — Зачем это на помойку, — оживляется Олег (сто тыщ он мог бы оставить на чай в ресторане, но инстинкты никуда не делись). — Да ну, продавать я не буду, проще сразу… — Можно отдать кому-то. — Кому оно надо? — Мне, — уверенно заявляет Олег. Ему не надо. Ему просто жалко оставить на помойке хорошую вещь. Они прощаются поздним вечером, Олег клятвенно обещает вернуться утром — на очереди побелка потолка. Дома долго таращится на колонки и проигрыватель. Еще один балласт. Но трофейный, а это все-таки совсем другое. Отделка «под дерево» не вписывается в монохромный интерьер, но Олегу для разнообразия плевать. Ремонт отнимает абсолютно все свободное время, которое остается после работы. Чат с Громом во Вместе забит видео «как подготовить стены к покраске» и «реставрация оконной рамы своими руками». Гром страшно ругается: ты же солдат, какого хрена ты не знаешь, как делать ремонт? Вас что, не гоняли строить дачи генералам? Куда катится мир? Потом сам же предлагает Олегу оставаться на ночь, чтобы экономить время. Олег перевозит зубную щетку и запасной костюм. Нежно-голубая краска плохо стирается с рук ацетоном, забивается под аккуратный маникюр. Выкладывать плитку в сортире — личный ад Олега. Но он это предложил (настоял), и он не пожалуется, с каким бы насмешливым видом на него ни пялился с дивана Гром. Ни разу за эту неделю Олегу не приходит в голову, что они могли нанять бригаду и сэкономить не только время, но и нервы. /// Проснувшись ночью, он чувствует рядом пустую половину кровати. Гром сидит на кухне, в приоткрытую дверь видно его спину и лицо в четверть оборота, все подсвеченное золотистым светом настольной лампы. Плечом Гром прижимает к уху телефон. — Угу… нет, лепнину не трогал, только почистил, там кое-где надо бы реставрировать, на это моих мозгов уже не хватит… — на том конце провода ему оживленно что-то отвечают, и Олегу кажется, что он может видеть даже со спины, что Гром улыбается. — Слушай, ну вообще можно и взять разрешение, я читал. Нужно согласие всех жильцов парадной, но я не думаю, что кто-то мне откажет. Ну и обслуживание всякое. Но я не знаю… при моей жизни камином ни разу не пользовались, может, там все кирпичом заложено… угу… нет, если тебе интересно, то можно… Он молчит потом, слушая и иногда угукая. Потом, когда Олег уже почти решает вернуться в постель, говорит: — Еще четыре дня. Помню. Я скучаю. /// И, странное дело, Олег скучает тоже. Он почти забыл, что это такое — скучать по Сереже. Просыпаться и проверять телефон: не написал ли, не позвонил ли. Оборачиваться по привычке и не видеть его рядом. Заглядывать в офис и находить его пустым. Смеяться над шуткой и запоминать, что нужно обязательно рассказать ее Серому. Думать несколько раз в день: «Сереже бы понравилось» и «надо запомнить и потом обязательно Сереже показать». К тому моменту, как Сережа выходит из самолета, Олег уже положительно сходит с ума. И это глупо, конечно, он уверен, что глупо — ровно до того, как Сережа, оглядывая толпу, видит его и сначала вспыхивает улыбкой, а потом начинает в голос смеяться. Олег ожидал этого эффекта. Не зря же он добыл фуражку, темные очки и табличку «Sergey Razumovsky». — Мой личный водитель, — восхищается Сережа. Потом виснет у Олега на шее, и на мгновение Олег уверен, что сейчас Сережа поцелует его по-настоящему, страстно, не стесняясь других пассажиров, которые поглядывают на них с любопытством; но Сережа медленно отпускает его и смущается. Они явно думают об одном, потому что уже в машине Сережа спрашивает: — Помнишь, как я раньше тебя встречал… тоже с табличками… Один нескладный рыжий парень среди мам, бабушек, девушек с шариками и плакатами. Втягивал голову в плечи, смотрел прямо себе под ноги, цеплялся за лист с приветственным «Олег Волков». Первый раз Олег испугался и отругал, оттаскивая в сторону за плечо. С ума сошел? Давай еще в радужный флаг завернись и пройдись тут перед всем поездом! Сережа отворачивался, поджимал губы. Ну и что. Ну и пусть. А что, надо было, чтобы тебя одного никто… Олег потом думал, что это, между ними — точно навсегда. И дело не в том, что у Сережи самые красивые глаза и нежные пальцы, а просто потому что только они и есть друг у друга. Только они. Потом ты возвращаешься, а у Сережи есть майор. А у тебя — все еще никого, кроме. Вот такие пироги. Сережа рассказывает про Италию возбужденно. Про деловые встречи, про прекрасную архитектуру (знаешь, Олег, не обязательно ходить по музеям, достаточно выйти на улицу!), про пиццу на завтрак, обед и ужин. Хитро поглядывает, явно ожидая возмущения, но Олег неожиданно (в первую очередь для себя) предлагает: — Скажи, какая тебе понравилась, и я приготовлю не хуже. — Правда? — Сережа смотрит, вылупив свои невозможные синие глаза. Олег пожимает одним плечом, стараясь не отвлекаться от дороги. — Почему бы и нет? Надо же хоть разок использовать эту печь. — Тогда я… приду к тебе, наверное? — Ну да… только мне сначала нужно навести порядок, — это бред, у Олега все стоит по линеечке и каждая поверхность до блеска натерта клинерами, просто нужен какой-то повод, чтобы отложить встречу на ближайшее будущее. Но это все равно звучит подозрительно как планы. Такие, которые строят люди, которые планируют прожить дольше, чем пару недель. Олег сам себя не узнает. /// Сережа приходит к нему через неделю. Олег ожидал, что он будет разодет как на свидание, но на нем джинсы и фиолетовая рубашка, ничего слишком пафосного. Белые кеды остаются в прихожей, Сережа демонстрирует носки в маленьких смайликах из Вместе — такие продаются в каждом переходе и Серого это безумно забавляет. — У тебя красиво, — комментирует Сережа, прогуливаясь по гостиной (в спальню без разрешения не заглядывает). — Все такое стильное… черное… — Мечта малолетнего гота. — Хочешь кровать-гроб? — Пожалуйста, не надо, — Олег содрогается и смеется. — Вообще-то, я думаю, не сделать ли мне ремонт, — говорит он потом, растягивая тесто (потому что раскатывают тесто для пиццы только полные профаны). — Немного оживить здесь все, знаешь? — Ремонт? — Сережа озирается удивленно. — Я думал, тебе тут нравится? — Нравится, конечно. Просто хочется чего-то нового, — Олег тоже осматривается, впервые прицениваясь к тому, что видит, с этой точки зрения. Почему бы и нет. К примеру, вместо глянцевых черных панелей — благородное дерево. Дерево такое… домашнее. — Ладно. Звучит здорово, вообще-то, — Сережа залезает с ногами на барный стул, удерживаясь непонятно на чем, как птичка на жердочке. — Интересно, что получится. О! Тебе нужно спросить Игоря! Олег едва не роняет полную миску тертого сыра себе под ноги. — Что? — Он делал ремонт недавно, буквально пару недель назад! Может, подскажет тебе что-нибудь? — Он делал ремонт? — поражается Олег. Акцент ставит на первое слово, но Сережа понимает его не так и смеется: — Я тоже удивился! То я его месяц уговаривал поставить дверь в туалет, а тут вдруг пишет такой: Сереж, в какой цвет красить кухню? И раму у окна отреставрировал — у него такое окно, ты бы видел… Это логично, что Гром не упоминал Олега. Слишком много вопросов — с каких это пор вы с ним такие друзья, что он помогает тебе с ремонтом? Но все равно неприятно. Одно дело, когда он скрывает от Сережи, что бегает к Грому, и другое дело — когда Гром скрывает его, как какой-то грязный секрет. — Думаю, мой ремонт будет классом немного повыше того, что у товарища майора, — цедит он, скрывая за презрением беспочвенную обиду. — Между прочим, он положил в туалете итальянскую плитку! Олег грохает противнем о печь громче, чем собирался. Итальянская плитка, которой Игорь не хотел, потому что всю жизнь были стены крашеные, зачем что-то менять. Сережа закусывает прядь волос, горестно хмурится, но никак иначе на повисшее напряжение не реагирует. И вскоре уже отвлекается сам и отвлекает Олега. — Это что, аудиосистема? Давно купил? — Не купил. Подарили, — Олег думает пару секунд и уточняет: — Отжал. — Господи. Надеюсь, не у подчиненных? — Сережа снова веселеет. — Пользуешься? К «Вместе: музыке» подключил? По настоянию Сережи Олег включает систему и демонстрирует настройки, в которых они оба не смыслят, что-то про басы, тоны, направление звука и тд, и тп. Потом подцепляет свой плейлист, и из динамиков льется рокочущее, как набегающая на каменистый берег волна: я каждый день замыкаюсь в скобки, не все хоккей в черепной коробке. Сережа начинает покачиваться, еле заметно, как будто бы чисто для себя, просто поймав ритм, но Олег чувствует его взгляд, опасливый, самым краешком глаза, и первым протягивает руку. В комнате просторно, но они все равно двигаются, тесно прижавшись, как на школьной дискотеке. Олег не знает, где, не знает, как, но Сережа научился новому, пока его не было — потому что раньше танцевал один Олег, а Сережа вис на нем, смешно переставляя ноги. Это застает врасплох, приходится подстраиваться. На я всегда испытываю счастье там, где я могу быть настоящим Сережа неожиданно отступает и плавно двигается всем телом, плечами и бедрами, как заправский танцовщик, и если бы после этого он не посмотрел на Олега, закусив губу и смущенно приопустив лицо, Олег бы подумал, что в Разумовского вселились бесы. Под «черную невесту» у них получается почти танго, во всяком случае, Олег пользуется моментом, чтобы прогнуть Сережу в пояснице, положив себе на ладонь, и восхищенный блеск в глазах Сережи понятен без слов: какой ты у меня сильный, держи меня крепче. Под «орбит без сахара» просто смешно дрыгаются — эта песня была хитом в их студенческие годы, Сережа надрывно напевал она хотела даже повеситься тем громче, чем ближе были экзамены. Два подряд трека КиШа проматывают (Сережа высокомерно говорит, что Олегу нужно сперва отрастить волосы, чтоб трясти хаером под «проклятый старый дом»). Между неожиданно выскочившей Земфирой и следующим треком делают короткую передышку. Сережа смешно склоняет голову набок, прислушиваясь к внушительно-агрессивным тактам, удивленно морщит нос, как от незнакомого запаха, когда слышит голос. Какой решать конфликт — для меня разницы нет, я готов свести на нет любой инцидент, начитывает исполнитель, и сначала Олега обжигает неловкостью от того, что это песня про оружие — Сережа обычно ничего не говорит, но всем лицом показывает, что он думает про Олега и его культ милитаризма. Но Сережа спрашивает другое: — Это вообще кто? — Это… Тони Раут, — вспоминает Олег, напрягая память. — Рэпер? — Сережа смотрит с веселым недоумением. — С каких пор ты слушаешь рэп, Олеж? И Олега обжигает второй раз, потому что он не может позволить себе небрежно сказать — ты знаешь, рэпчина долбит буквально из каждой тачки на гоночках, и они такие ужасно прилипчивые. Кстати, я понял, что это значит, когда говорят, что музон качает. — Имею право расширить кругозор к тридцати? — спрашивает он, стараясь звучать весело, а не едко. — Тебе попробуй что-то запрети, — Сережа улыбается уголком губ. Олег выключает песню на середине. — Зачем… — Пицца готова. Остынет же, — придумывает Олег на ходу, хотя вообще-то это действительно так. — Мог оставить, пусть бы играло. — Не надо. Потом поставлю что-нибудь больше под твои вкусы. — Мои вкусы тоже имеют право развиваться, — теперь Сережа дуется. — Игорь вот давал мне всякое послушать. Знаешь Аффинаж? — Знаю, — говорит Олег (не знает, просто хочет свернуть диалог с напряженной темы). Первые несколько минут вилки скребут по тарелкам немного неловко, но постепенно еда и вино делают свое дело. Сережа расслабляется снова; расслабленный Сережа становится манерным в жестах, покачивает в пальцах бокал, складывает ноги под столом на колени Олегу. Они снова говорят про итальянскую плитку и плюсы и минусы кухонных столешниц из натурального мрамора, потом разговор перетекает на обсуждение более глобальных вещей: реставрацию исторических зданий в центре, Дворцовую площадь, которую лично разбил майор Игорь Гром. — Ты видел Радугу после ремонта? — спрашивает Сережа. Олег качает головой. Был, конечно, пару раз за эти годы, но еще до того, как Сережа превратил старое четырехэтажное здание в модный особняк с витражами и личным бассейном (об этом написано на сайте детского дома). Сережа от этого оживляется, снова садится, поджав ноги под себя, подается к Олегу через стол: — Слушай, нам обязательно надо! Ты даже не видел музей! А компьютерный класс! — Да что мне там делать? — Как — что? Помнишь, как мы мечтали, что кто-нибудь придет и сделает в душевых перегородки? — об этом мечтал скорее Сережа. Зато Олег мечтал, чтоб в спортзале появилось что-то, кроме шведской стенки и каната. Робкое желание посмотреть, учел ли Серый это в своих инновациях, поднимает голову, и Олег неуверенно кивает. Можно и съездить, наверное. Обратно Сережа едет на такси, оставив фиолетовый мерс на гостевой парковке под обещание, что Олег завтра приедет на нем. Пока они ждут машину у парадной, Олег курит, а Сережа с хихиканьем прижимается к его плечу. — Зачем ты дал мне пить вино, — возмущается он. — И даже не воспользовался ситуацией. Ты ужасен. — Придешь в следующий раз, и я не дам тебе ничего, кроме чая, — обещает Олег, стараясь не краснеть ушами. — Следующий раз? — Да, — Олег смущается сильнее, потому что странно сейчас думать, что он не так понял ситуацию. Это ведь было свидание? Наверное, не последнее? — Ну вот сделаю ремонт, придешь обмывать… — Ты правда собрался делать ремонт? — А что, Игорю можно, а мне нет? — теперь Олег напрягается, потому что понять безмерное удивление на лице размякшего от вина и удовольствия Сережи он не может. — Просто я думал, что ты переедешь ко мне. Олег так и замирает с приоткрытым ртом. — Это ведь было свидание? — Сережа повторяет следом за его мыслями. — Мы вместе? Зачем это все? Раздельные квартиры, танцы вокруг да около… то есть, танцы мне нравятся — меня научили… но не такие… — он качает головой и несчастно говорит: — Я уже считаю дни до того, как ты перевезешь вещи в пентхаус. А то как будто ты вернулся, но не до конца. Олег не знает, что на это ответить, но, к счастью, как раз подъезжает такси, и Сережа напоследок клюет его в щеку и скрывается в салоне. /// Аффинаж оказывается тяжелым и депрессивным. Олег слушает подряд три песни о том, как кто-то умирает, и решает сменить пластинку. /// Сережа не мучается похмельем и вообще поутру свеж и бодр. Говорит: — Спасибо за машину. И: — Такое чувство, что ты тут без меня вообще не работал, — это звучит не с претензией, а весело, но Олег все равно тревожно замирает. — Это что, очередь из новеньких, которые еще не прошли проверку СБ? — Там не хватает только моей подписи. Я сегодня закончу, — обещает Олег, полностью съедаемый угрызениями совести. Анкеты действительно скопились на столе: он не привык делать что-то вполсилы, а значит, перепроверял за своими все до последней строчки о нанимателях десятилетней давности. Но с этим ремонтом на проверки совершенно не оставалось времени. — Закончи, пожалуйста, — кивает Сережа, и следом спрашивает еще: — Так что насчет наших планов? — Ты про Радугу? — Нет, про твой переезд. Почему-то Олег надеялся, что пары бокалов вина хватило, чтоб Сереже отбило память. — А что с моим переездом? — Мне заказать для тебя грузчиков? Я могу нанять тех, которые все упакуют без твоего участия, — Сережа смотрит так спокойно и чуточку выжидающе, как будто обсуждает пустяковый, очевидный вопрос. Даже выбор кухни на ужин обычно повергает его в больший стресс и смущение. Олег сглатывает. — Не надо грузчиков? — его ужасно злит то, каким натянутым кажется его голос, какими вопросительными стали интонации. — Я лучше сам? — Хорошо. Только не затягивай, — Сережа чуточку улыбается. Сережа прав: нечего тянуть. Нужно заняться работой. Нужно упаковать вещи. Нужно начинать жить жизнь, нормальную, гражданскую жизнь, с любимым человеком, с общим домом, приличной должностью с окладом раз в десять выше, чем средний по Питеру, и командировками в Европу два раза в год, чтобы там сопровождать Сережу от аэропорта до отеля и обратно. Олег подписывает все анкеты, не глядя, и вечером находит себя в постели Игоря. У них установилось что-то вроде традиции. Первый раз — быстро, грубо, иногда почти не раздеваясь и даже не вымыв руки. Олег обычно сверху, пока не кончится завод, толкающий его бежать, делать, ловить волну кайфа и адреналина любой ценой. Второй — в кровати или на диване, медленно и неторопливо, растягивая момент до оргазма. Обычно сверху Игорь, и если он сверху, то уж он сверху — покрывает полностью, придавливая к матрасу, остается только закрыть глаза и покачиваться в такт, пока все лишнее не будет вытрахано, оставляя приятную пустоту и желание закурить. На этот раз первый случается у трюмо в коридоре, с кусачими поцелуями и рассыпающейся по полу копеечной мелочью из жестяной баночки монпансье, второй лицом к лицу на скомканном одеяле, которое Игорь пропихивает ему под поясницу. Между приветственным «какие люди, ты что, еще помнишь мой адрес» и финальным «мда» в потолок они молчат, не считая редких вздохов, стонов и ругательств. Олег поворачивается так, чтобы ткнуться лбом Игорю в плечо. Жмурится. Ему не хочется курить. Ему хочется счесать с себя кожу. Хочется сказать Игорю что-то колкое, чтобы разогреть на драку. Хочется разбить кулак об стену, хлопнуть дверью и уйти в ночь, оставив здесь телефон и пальто. — Я хочу на гонки, — говорит он, не открывая глаз, и готовится к реакции, представляет ее хорошо: зло поджатые губы, едкое «все-таки ты наркоман», может быть, тычок, который заставит его скатиться с кровати, и холодное, категоричное — я больше не буду это терпеть, я звоню Серому. Он не знает, зачем вообще сказал. Какое дело Грому. Что мешало просто пойти на гонки. Он ведь нарочно приехал на спорткаре. Может быть, неосознанно, но выбрал именно его из всего автопарка. Игорь запускает пальцы в волосы ему на затылке, медленно массирует круговыми движениями, не слишком слабо и не слишком сильно, ровно так, чтобы ноющая головная боль начала отступать, не успев схватиться. — Ладно. Но я поеду с тобой. Уговор? /// Олег еще ни разу так не нервничал перед гонкой. Игорь, напротив, предельно спокоен, смотрит в окно спорткара так, как будто они просто поехали покататься по ночному Питеру, даже когда они мягко останавливаются возле сборища зрителей в пестрой одежде и длинного ряда разноцветных машин. — Со вторым пилотом нельзя, — говорит Олег, крепко сжимая руль и глядя ровно перед собой. Игорь кивает и быстро сжимает его колено. — Удачи. Подожду тебя тут. Олег выруливает к линии старта, оставив Игоря на тротуаре. Он не узнает отдельных машин и водителей — может быть, это совершенно новая тусовка, или он просто успел всех забыть за несколько недель без встреч. Это не важно, они просто статисты. Все, кроме Игоря, который имеет наглость отсалютовать ему двумя пальцами, когда он проезжает мимо. Олегу хочется поежиться, как будто взгляд Игоря материален и дотягивается до него через стекло. Раздается хлопок стартового пистолета, и они все срываются с места. Взгляд остается далеко позади. Это похоже на видеоигру: заранее отрисованные стрелки, указывающие маршрут, проносящиеся мимо автомобили соперников, лопочущее на минимальной громкости радио, комментирующее: вперед вырывается Комета… ему в затылок дышит Сапсан… третьей идет Жасмин… Мальвина ее обходит, но вот кто-то приближается, и… И, как в видеоигре, можно перестать думать. Олег по молодости любил порубиться в игры про войнушку (сейчас к ним пропал интерес), но никогда не выстраивал в них умную стратегию. Просто щелкал туда-сюда, посылая отряды в бой. Щелк: построить казарму. Щелк: произвести десяток солдатиков на пушечное мясо. Щелк: они идут бить врага. Победа, проигрыш, какая разница, если он может несколько часов не думать о сплошных «нзч» в зачетке и горящей повестке в кармане. Олег и сейчас отсекает все лишнее. Ему все равно, кто идет первым, а кто десятым, главное чтоб пальцы и зубы были стиснуты до судороги и чтобы огни города проносились мимо, размазываясь в одну длинную светящуюся полосу. Он движется быстро; намного быстрее, чем разрешено в городе. Быстрее, чем сможет уследить человеческий глаз или камера видеорегистратора. Быстрее, чем движется Сережа, уже спланировавший их жизнь до гробовой доски. Выкручивая руль на поворотах, Олег не успевает думать, хочет ли он перевозить в пентхаус гору подарков и куцую стопку одежды, трусы-носки-два костюма на смену — ему нужно следить за дорогой. Хочет, не хочет. Надо. Они же вместе. Он вернулся к нему, буквально, чуть ли не с того света. И Сережа уже столько ждал, сколько можно тянуть? Как он будет отлучаться по ночам? Олег зло мотает головой, вытряхивая эту мысль. Ему не нужно будет отлучаться по ночам, если они с Сережей заживут как пара, как наивно планировали в студенческие годы. Ему не нужен будет Игорь, если он будет трахаться с любимым человеком, и ему не нужны будут гонки, если он будет трахаться с любимым человеком. Вот так, все просто. Он собирался перестать думать. Олег давит на газ (как Сережа давит на него, проносится в мыслях и безжалостно изгоняется). Спорткар выжимает еще несколько лошадиных сил, стрелка спидометра выгибается и дрожит. И следующие несколько секунд он абсолютно свободен — пока следующий поворот не выносит его на прямую улицу, упирающуюся в Дворцовый мост. Половинки которого медленно и неостановимо приподнимаются. Первый из автомобилей, кислотно-зеленого цвета, успевает проехать по мосту, когда провала между половинками дорожного полотна еще не появилось. Олег инстинктивно вжимает газ еще сильнее, мчит на бешеной скорости, при этом мгновение растягивается, как у космонавта, вышедшего на сверхсветовую. Он представляет себе максимально ярко: вставшую трамплином половину моста, разгон и момент полета, полной невесомости, пока машина не ударится колесами о второй берег. От предвкушения этого чувства сладко поджимаются пальцы на ногах, круче, чем от оргазма раньше этой ночью, и кажется, что эта вспышка адреналина точно исправит все в его голове. А если он провалится туда, в бездну над Невой? Тогда переезд перестанет быть его проблемой. И пока он несется туда, маршрутом проспект-бездна, напрямик, как пущенная из лука стрела или скорее автоматная очередь — он действительно ни о чем не думает. Перепрыгнуть и словить кайф. Половинка моста приподнялась, не сильно, но достаточно, чтобы спорткар взревел громче, натужно, карабкаясь на вертикаль. Перепрыгнуть и словить кайф. Или упасть. Каемка моста все ближе. За ней только восторг свободного падения. Если что, Игорь узнает первым. Потом сообщит Сереже. Визг оглушает. Смазанное пятно за окном обретает четкость, складываясь в силуэты ночного города. Мимо проносятся несколько ярких клякс: одна, вторая. На мгновение Олег теряется, не понимая, почему так резко сдал назад, и только потом до него доходит оглушающе, что развернувшийся в три четверти на чистой инерции спорткар стоит на самом краю дорожного полотна. Еще один гонщик проносится мимо, и еще один. Мост задирается выше — стоять здесь становится просто опасно. Олег заторможенно разворачивается назад, чудовищно медленно на фоне последних пары минут ползет вниз, наперерез другим машинам, которые только прибавляют газу, торопясь перепрыгнуть через Неву, пока провал не стал непреодолимым. Сердце колотится в ушах, пока он медленно катит назад, даже не пытаясь соблюдать правила дорожного движения. Игорь уже разговаривает с кем-то, курит чужие сигареты. Спорткар, пересекающий стартовую черту не с той стороны, заставляет его обернуться, прищуриться и потом пропустить следом, щелчком отправив сигарету в урну. — Олег? Это что за такой обманный ход? — ему весело, скотине. Олег вываливается из машины, устало падает на капот. Руки трясутся так, как будто мимо только что чиркнула, подрезав волосы на виске, шальная пуля, и хочется метаться и щериться, как будто вокруг не зрители, а толпа охотников с трещотками и красными флажками, и они сжимают, сжимают кольцо… — Пошел ты! — Олег? — Это ты все испортил! — Олег подрывается с капота, готовый кинуться с кулаками. — Блядь, на кой хер ты лезешь? Тебе больше всех надо? Ну сдох бы я, забрал бы Серого, как эстафетную палочку, что! Тебе! Надо! — Тихо, тихо, волчара, ты чего разошелся… — Отвечай! — Олег! — рывком он усаживает Олега обратно, придавливает большими лапищами за плечи. — Тихо… ну… чего ты… Олег едва успевает снова открыть рот, когда Игорь прижимается губами к его губам, и на несколько секунд это даже действует, отвлекая, но потом до Олега доходит, что происходит, и он с силой толкает Грома в грудь, пытаясь отпихнуть. — Испортил… — он не успевает продолжить, потому что его целуют снова, и на этот раз Игорь прихватывает его за затылок и запускает в рот язык, и не дергается, даже когда Олег пытается укусить его губу, и после этого остается только толкнуться языком в ответ, показывая: за мной последнее слово. Поцелуй длится долго — насколько, что Олег оказывается благодарен, что сидит, и даже цепляется за плечи Игоря для большей устойчивости. Может быть, они вернутся к Игорю домой, и он втрахает его в матрас еще раз, и это передаст все, что он чувствует, надежнее матерной тирады. Они выдыхают, прижимаясь лбами друг к другу. Игорь смотрит исподлобья, хмуро и вопросительно. Как будто не понятно, черт. Как будто не ясно, что именно из-за него… — Иии снято, — комментирует рядом бодрый женский голос. — Потрясающе фотогеничный мужик, Игорь, ты умеешь выбирать. Олег не подскакивает снова только потому, что Игорь все еще держит его голову в ладонях и еще потому что его гипнотизирует ровный, спокойный серый взгляд. — Не обращай на нее внимания, личные видео она в сеть не сольет, — говорит Игорь спокойно, и раз он такой спокойный, то и Олег постепенно может выдыхать. — Юль, ты у меня тоже до пизды бесстрашная, я смотрю? /// Сначала Олег думает, что девчонка успела невероятно быстро отрастить и перекрасить волосы, потому что вместо красной карешки у нее синие дреды до середины лопаток, но потом она вздыхает, шарит по коже головы, вынимает несколько шпилек и внезапно снимает с себя скальп. — Значит, вот почему ты меня отсюда гонял. Скрывал интрижку. М? Они оставляют спорткар на парковке и направляются в сторону ближайшей закусочной, потому что Юле, по ее словам, «нужно заесть шок». Олег тоже не против закинуться каким-нибудь стритфудом, чтобы немного успокоить нервы. Игорь не хмурится, но сутулится, сунув руки в карманы, и ведет себя так, как будто его всю жизнь готовили к общению с назойливыми репортерами: на подколки не реагирует, вопросы игнорирует или отвечает односложно. Тогда Юля меняет вектор. — Итак, мужчина, который столкнул Игоря Грома с пути гетеросексуальности. Хотите дать комментарий? — она изображает микрофон, который подносит в кулаке к лицу Олега. — Не думаю, что я первый, — серьезно отвечает Олег. Игорь, на полшага впереди, издает звук, похожий одновременно на смех и кряканье. — Даже не в топ-десять. Прости. — Я переживу. — А официальный рейтинг будет? — Нет. — Но Тилль Линдеманн там есть? — Да. Олег не успевает поймать смешок, и ему чудится, что Игорь тоже ухмыльнулся, причем прицельно ему. Это подозрительно отдает простым пацанским флиртом, и если это так, то у Олега вопросы, потому что им нет причин флиртовать, если только он что-то не упустил, но Игорь слишком быстро уходит вперед, чтобы он мог хотя бы вопросительно на него посмотреть. В ларьке они заказывают две шавермы и фалафель (Игорь с Юлей смотрят на него одинаково сложно, после чего Юля изрекает «нет, ну это точно по любви»). Олег из принципа бросает: заплачу сам, на что Игорь бодро отвечает: Олег сказал, что угощает! и Олег, конечно, не это имеет в виду, но не спорить же перед сонным продавцом, протянувшим руку за деньгами, так что он прикладывает к терминалу свою черную безлимитную карточку. — С такими выигрышами, как у него, мог бы и в ресторан отвести, — комментирует Юля. Они втроем сидят на набережной, прямо на широком каменном ограждении. Олег подстелил свой пиджак, чтобы Юля не запылила юбочку, и был удостоен звания джентльмена. — Я тут составила табличку с гонорарами за места на разных гонках, и это, конечно, улет. Олег, ты брал первые места? — Нет. — Непруха? Олег пожимает плечами. Он везучий, он мог бы, если бы захотел, но вселенная кинула кости и решила, что его выигрыш в чем-то другом, а он привык в таких случаях с ней не спорить. — Тебе просто нужен хороший тюнинг. Я знаю одного механика, он давал мне комментарий… — Тебя послушать, так ты уже всех тут знаешь. Юль. Я тебе че сказал насчет того, чтоб ты тут больше не появлялась? — Судебный запрет или не считается. — Юль, — Игорь вытирает тыльной стороной ладони блестящие от жира губы, упирается локтем в колено и смотрит на Юлю так, словно хочет насквозь просверлить. Олегу еще не доводилось оказываться под таким взглядом, и он этому неожиданно рад. — Я тебе объяснял, какие люди тут собираются? И что, ты решила, что это приглашение лезть им прямо в жопу без мыла? — Я не учу тебя, как делать твою работу… — Вообще-то, учишь, и регулярно, — хмыкает Игорь. — А ты не учи меня делать мою, — заканчивает Юля жестко. — Люди ждут от меня эксклюзива, материала изнутри. Может быть, интервью. Олег, — она оборачивается внезапно, щелкнув пальцами, как будто ей пришла в голову гениальная идея: — Ты не хочешь дать девушке интервью? — Я бы с радостью, но я завязал, — у Олега получается сказать это на удивление гладко. Игорь смотрит на него пристально, Олег не встречается с ним взглядом. Точки надо ставить так, жестко в первую очередь для себя самого. — Какая жалость. Почему? Игорь затиранил? — Да нет, — у Олега все не поворачивается язык объяснить, что Юля все не так поняла и их с Игорем связывают… назовем эти отношения приятельскими. Ничего личного, кроме Сережи. — Здоровье не позволяет. Врачи запретили волноваться. — Сердце? — Легкие, — поправляет Олег. В губах у него сигарета. — Ого. Туберкулез? — Юль. Может, не будешь тянуть из человека медицинскую историю? Тебе даже не надо, — перебивает Игорь. — Я все равно ей не скажу. Это же гостайна, — это вызывает ровно ту реакцию, на которую он рассчитывал — рыжая вытягивается мгновенно, всем телом, как гончая, увидевшая краем глаза мелькнувшего в кустах зайца. /// Дождь обрушивается на них совершенно внезапно. Олег успел отвыкнуть от таких приколов местной погоды, в Сирии осадки в таком количестве просто не выпадали; поэтому он замирает, чувствуя себя растерянным и оглушенным, как будто не гром с молнией грохнули, а световая граната рядом подорвалась. Замешательство длится не дольше пары секунд — потом Игорь хватает его, прижимая к себе. С другой стороны к нему жмется Юлька, а над ними он поднимает свою куртку, как самодельный навес. Они бегут к машине, топая по лужам, и почему-то хочется смеяться. В салоне становится мокро и душно, как в парнике. Олег включает обогрев, Юля бесстыже подставляет под теплый воздух босые ступни. Счастливо вздыхает. — Подбросишь? Она живет совсем недалеко, в самом центре, и охотно рассказывает, как ее вообще занесло на гонки: да задолбали гонять под окнами, в ментовку звонишь — прикидываются немыми, глухими и слепыми. Что делать бедной девушке, если не снимать свое расследование? — Ты думаешь, что найдешь верховного босса гонок, побьешь его, и после этого остальные мобы деспавнятся? — поддразнивает Олег. Юля хохочет, запрокидывая голову — с мокрых волос разлетаются блестящие капли. — Нет, милый, мне просто нужно чем-то заниматься, раз уж я не сплю из-за них ночами. И потом, — она усмехается, постукивая пальчиками по колену, — если немного развеять образ уличных гонщиков как каких-то смельчаков, и показать их как есть — богатеньких детишек, которым слишком скучно живется без проблем… без обид? — Олег кивает. — Может, тогда у них станет поменьше фанатов. — Вряд ли. Всегда будут те, кто хотят убиваться, и те, кто хотят на это посмотреть. — Ну, я хотя бы попытаюсь. — Если у тебя однажды появится сосед с перфоратором, боюсь подумать, что станет твоей новой миссией, — задумчиво роняет Игорь. Юля снова смеется, по-сережиному морща лисий носик, и тюкает его кулаком в плечо. — И этим соседом будешь ты? Не думай, что я не заметила свежевыкрашенные стены на твоих последних фото… Олег хорошо на тебя влияет, м? Олег не может придумать ни одного ответа, который не будет звучать так, как будто он пытается отрицать очевидное, поэтому этой фразе они позволяют повиснуть в тишине. Игорь вызывается проводить Юлю к парадной. Он снова ведет ее, укрыв своей курткой, благо, Юля такая крошечная, что помещается под ней целиком; у парадной они долго стоят, спрятавшись под козырьком, и о чем-то оживленно говорят. Несколько раз Игорь указывает на машину, и сначала Олег думает, что речь идет про него, но потом догадывается: спорткар. Гонки. Игорь не хочет, чтобы его друзья — или друзья тех, кто ему нравится, — пострадали. Зная его, наверное, и правда не спит ночей и думает, как бы их защитить от собственного любопытства, тяги к адреналину, неназванных демонов, кусающих за пятки и заставляющих бежать и не оглядываться. Он возвращается, даже не пытаясь укрыться от дождя. На сидение бросает куртку и только потом садится сверху, и Олег понимает, почему: течет с Игоря так, что дорогая кожа могла бы этого не пережить. Хочется сказать: плевать. Сережа купит мне новую. Сережа купит мне десять таких. — Домой? — Игорь рассеянно кивает. Очень странно ехать в спорткаре, соблюдая скоростной режим. На полпути Игорь с хрустом зевает и тянется к приборной панели. — Давай хоть музыку включим? Я тут усну сейчас. Из динамика разливается что-то тягучее. Игорь озадаченно сводит брови к переносице, потом светлеет. — Аффинаж? — Да, решил послушать, — небрежно отвечает Олег, не упоминая, в пику кому это делал. — Хм. Я думал, тебе скорее понравится Электрофорез. — Почему? — Песни злее, — Игорь пожимает плечами. — Ты думаешь, я злой? — получается резковато, Олег сглаживает насмешливо: — Злой и страшный серый волк, в поросятах знаю толк… — Я не думаю, что ты злой. Я думаю, что тебе стоит послушать что-то злое иногда. Игорь не развивает мысль. Они молчат немного, слушая жутковатую песню про котиков, потом Олег зачем-то говорит: — Я слушаю. — М? — Злое. Иногда правда хочется. Я же не могу, не знаю, залезть на крышу башни и прокричать оттуда, как все заебало и как мне не хватает автомата в руках… — Угу, — теперь Игорь кивает. — Ты послушай Электрофорез, серьезно. — Послушаю. В следующей песне поют про ангела, за которого не жалко умереть. Это Олегу нравится больше, чем несколько предыдущих треков, и Игорю явно нравится тоже — Олег видит краем глаза, как он шевелит губами, беззвучно подпевая: ты лучшее, что случалось со мной. /// Игорь говорит: с ума сошел, поднимайся ко мне, у тебя же легкие. В квартире кидает ему полотенце и чистую рубашку. Пока Олег промокает волосы (они всего лишь немного влажные, не как у Игоря), Игорь раздевается — прямо посреди гостиной, стряхивая с себя мокрые тряпки, вплоть до трусов. На голых ягодицах — след укуса. Волчок укусил… не за бочок, а чуть-чуть пониже. Смешно вроде бы, но у Олега все равно тянет в животе смутным предчувствием тревоги. — Зря ты, кстати, Юльке про гостайну ляпнул, — говорит Игорь, выжимая вещи над ванной. — Она начнет копать. — Да пусть копает. Ты же хотел, чтобы она забыла про гоночки? — Действительно. И ты переключил ее сразу на грязные секреты армии РФ. — Прости, у меня не густо с секретами, которые не касаются международных отношений. Но есть секреты, касающиеся отношений личных. Олег как раз думает, что сказать Игорю по этому поводу (кстати, как ты объяснил меня своей подружке? Потому что, мне кажется, у нее сложилось превратное впечатление…), когда Игорь складывает скрученную мощными лапищами в жгуты одежду в тазик и встает с колен. — Так это правда? — Олег приподнимает брови, напоминая, что не читает мысли, и Игорь поясняет: — То, что ты Юльке сказал. Что ты завязал с гонками. — А. Да. Да, вроде того. — Круто, — говорит Игорь. — Рад за тебя. Больше никаких смертоубийственных хобби, да? — Угу, — теперь Олег себя чувствует странно неуютно в собственной коже, хотя стоило бы радоваться, ведь да, завязал, и да, это повод гордиться, все равно что бросить пить или курить, и кому, кроме Игоря, это оценить. — Я бы, может, и еще гонял, но Серый… — Он узнал? — вскидывается Игорь. Олег мотает головой, холодея от одной мысли. — Нет. Нет, конечно. Мы просто съезжаемся. Игорь замирает, как большая собака, услышавшая вдали подозрительный шорох, и несколько мгновений стоит так, напряженный, как струна — Олег прослеживает взглядом непослушную каплю, которая стекает с затылка на шею и потом вдоль позвоночника. Потом, видимо, мысль укладывается у Игоря в голове. Он слегка встряхивается — еще несколько капель слетают с волос, — и переставляет тазик с мокрыми вещами на табуретку рядом с собой. — А. Больше он ничего не говорит — просто спокойно развешивает вымокшие вещи на бельевой веревке, перетянутой через комнату. Длинная веревка, крепкая. На такой бы не футболки вешать, а самому повеситься. — Это он придумал, — объясняет Олег в ответ на вопрос, которого никто не задавал. — Вроде как поставил меня перед фактом. Пакуй, говорит, вещи, сколько можно тянуть. — Ну да, — кивает Игорь. — И правда. Олег ничего не ждал в ответ на свою откровенность, но все равно внутри становится неприятно смурно, как будто Игорь нарочно его обидел. — Немного торопится, тебе не кажется? — интересуется он с легкостью, которой вовсе не чувствует. — Да нет. — Нет? Как — нет? Олег смотрит, как перекатываются мышцы на голой загорело-золотистой спине, когда Игорь наклоняется за мокрыми джинсами и накидывает их на бельевую веревку, и ему хочется решительно шагнуть ближе и как-то привлечь внимание. Толкнуть, ударить. Посмотреть в глаза. Серьезно, нет? По-твоему, это нормально? Мне одному кажется, что… — Знаешь, о чем он говорил? Когда напивался, — уточняет Игорь. Он развесил все, даже дырявые носки, и теперь задумчиво смотрит на ряд с мокрой одеждой, как на концептуальное произведение современного искусства, что-нибудь такое, со смыслом. Вся жизнь хомо полициуса на одной веревке. — Сережа? — Да, Сережа. Когда ты пару месяцев как не подавал признаков жизни и начались разговоры о том, что ты, может, и вообще того уже, — Олег пожимает плечами, хотя Игорь этого не видит, как бы говоря, что с него взятки гладки, как смог, так и написал. — Он держался более-менее днем, но вечерами выпивал и начинал… говорить… даже не так. Обещать. Что, когда ты вернешься — а ты, конечно, вернешься, — он больше… не потеряет ни дня. «Я слишком долго тянул, Игорь. Нужно было увезти его в Данию и жениться еще несколько лет назад, Игорь. Когда он вернется, мы станем настоящей семьей, Игорь». Он не передразнивает Сережу, скорее, просто цитирует. Без желчи, без кривляния. Олег может себе представить, как это звучало на самом деле, с пьяно проглоченными окончаниями и булькающими в горле слезами, но из уст Игоря звучит сухо и окончательно, как приговор. Больше нельзя тянуть, Олег. Пора становиться семьей, Олег. Разве Сережа мало страдал по тебе, Олег? — Ясно, — говорит Олег, чтобы что-то сказать. Игорь кивает. — Угу. Ты как, на такси или своим ходом? Олег смаргивает от резкого перехода. Несказанное «а что, выгоняешь?» тает на языке. И так очевидно, что да. — Своим ходом. — Смотри, езжай осторожно, там еще льет. — Угу. Ладно, — Олег медлит. Поводов задержаться, кроме абсурдных, в духе «так есть хочется, что переночевать негде», больше не остается. — Бывай. Увидимся. Игорь, наконец, впервые за весь разговор оборачивается к нему лицом. Хотя это сильно сказано — лицо Игоря больше теряется в тени, и смотрит он в пол, рассеянно шевеля пальцами ног. Олегу достается только контур поджатых губ и опущенные ресницы, под которыми совсем не видно блеска глаз. — Да не, вряд ли, — говорит Игорь задумчиво. Больше Олег не спрашивает ничего. На улице сумрачное утро и все еще льющий стеной дождь. Олег добегает до спорткара, вжимая голову в плечи, хлопает дверцей сильнее, чем нужно, оказавшись внутри. Волосы снова мокрые, капли текут по лицу, путаются в бороде; футболка липнет к спине. Вытереться нечем, потому что спорткар не предназначен для комфортабельных поездок и здесь Олег не держит ни салфеток, ни сменной одежды. В раздражении он бьет ладонями по рулю — задев середину, от чего на весь двор раздается визгливый гудок, но звук вязнет в шуме дождя быстрее, чем успевает кого-то разбудить. Домой — пока еще к себе, — Олег едет очень аккуратно, потому что было бы попросту тупо пережить самые напряженные гонки в своей жизни и потом размазаться по шоссе из-за проливного дождя. /// Песок забивается в глаза, царапает щеки, обдирает изнутри нос. Жарит солнце. Крикливые люди с автоматами толкают его к стене. От невыносимо яркого солнца по щекам текут и теряются в отросшей бороде редкие слезы. Направо и налево, сколько хватает увидеть бокового зрения, только песчаные дюны. Ни дороги, ни тропинки. Бежать некуда. Несколько прицелов смотрят ему в грудь. Даже одной очереди достаточно, чтоб не просто насмерть, а расколошматить на мелкие кровавые ошметки. Он пытается вдохнуть, пока легкие еще его слушаются, но, обожженные изнутри сухим пустынным воздухом, они горят, горят, горят. Один из боевиков обращается к нему. — Решай, — говорит он на чистом русском. Олег мотает головой, пытаясь понять. Ему бы только секундочку, чтобы собраться с мыслями. — Решай. — Что… — разбухший и шершавый от жажды язык плохо слушается, голос неприятно скрипит. — Решай. Он успевает сказать «я—», и сон разрывает автоматная очередь, переходящая в приступ неприятного кашля. Олег садится в постели рывком, так легче дышится; трет ноющие, как будто песка насыпали, глаза. Из зеркала над раковиной смотрит кто-то растерянный, растрепанный и отчетливо нездоровый. Олег малодушно отделывается смской: «заболел, сегодня не приду». Каждая сигарета этим утром на вкус как последняя перед казнью. /// — Ты уверен? — переспрашивает Сережа несколько раз (он звонит сразу, как просыпается). — Это не какой-нибудь военный госпиталь, это лучшая частная клиника города. Ты будешь как в пятизвездочном отеле, обещаю. Олег, твои легкие… Олег представляет, как Сережа запихивает его в больницу, обкладывает мониторами и датчиками, чтоб точно не сбежал; можно на атласную подушечку. Потом приносит подарок — перевязанную красной ленточкой пару новых замечательных легких. Как назло, снова начинает кашлять, и прямо слышит в молчании Сережи на том конце линии отчетливое «видишь, о чем я». Это злит. Почему Сережа решил, что ему виднее, в каком состоянии Олег? — Я могу отличить простуду от пневмонии. У меня было и то, и другое, — говорит он жестче, чем стоило бы. Молчание Сережи становится натянутым, обиженным. Теперь их таких двое. — Я просто пытаюсь о тебе позаботиться. — Я знаю. — Я пришлю тебе доставку. Бульон и лекарства. Это не вопрос, поэтому Олег не отвечает. Сережа оказывается невыносимой курицей-наседкой. Когда-то Олег приезжал с контрактов и тратил две недели отпуска на то, чтобы откормить его, отощавшего на супах из пакетиков и чипсах, а теперь как будто роли поменялись. Сережа присылает готовую еду, присылает лекарства, ингалятор с морской солью — говорят, над ним полезно дышать, и грелку. Просто на всякий случай. Горка медицинских приспособлений угрожающе растет и обещает сравняться размерами с печью для пиццы (тут Олег задумывается, получится ли вообще поставить эту печь в пентхаусе у Сережи, там ведь совсем другая кухня; не то чтобы ему нужна была эта печь, но это вопрос принципа). Иметь в начальниках лучшего друга тире возлюбленного оказывается удобно, Олегу не нужно думать, где взять больничный — Сережа верит ему на слово, особенно когда звонит вечерами и слышит в трубке кашель. Олег знает, ему делает больно сама мысль, что Олег нездоров, но из-за этого он обращается с ним как с хрустальным и не вспоминает про переезд. Олег не знает, чего добивается, оттягивая неизбежное. Он всегда решал вопросы жестко и радикально, но именно здесь и сейчас буксует, как джип, застрявший в размокшей дороге: назад не повернуть, вперед никак, а с двух сторон болото и обходного пути не светит. Кто-нибудь видел карту? Олегу забыли выдать, когда отправляли на гражданку. Везения хватает еще на целую неделю с хвостиком, до очередного сережиного звонка. Олег послушно кашляет в трубку и не слышит в ответ встревоженных ахов и охов — только затянувшееся молчание. — Ничего страшного, на самом деле, — говорит он на всякий случай. — Не хуже, чем вчера. И таблетки я пью, честное пионерское. — Ты все еще не поправился? — спрашивает Сережа. Олег слышит в его голосе борьбу между желанием быть мягким и не спугнуть — и готовыми прорезаться начальственными нотками, и немного напрягается. — А что? — У меня в конце недели выход в свет — ты не смотрел расписание? — нет, Олег не смотрел расписание, но на всякий случай многозначительно хмыкает. — Ты можешь взять с собой любого из моих парней, они справятся не хуже. — Знаю, я уже назначил ответственных, — отзывается Сережа с поразительной легкостью, от которой Олег на мгновение теряет дар речи (так может, я там тебе совсем не нужен, а, Сереж?). — Я хотел, чтобы со мной пошел именно ты. Не как личный телохранитель. Не как друг. Как плюс один. — Как плюс один? — Да, Олег, как плюс один. — Хочешь, чтобы мы появились на публике как пара? — Олегу делается нервно и смешно. — Может, еще на камеру пососемся? — А если и пососемся? — прохладно интересуется Сережа. — Что с того? Дело вроде бы не подсудное… — Сереж. Ты опять пил? — желание смеяться пропадает, но это все равно не укладывается у Олега в голове. — Вообще-то, это обидно. — Извини. Я просто не понимаю, что на тебя нашло. Так внезапно… — Это бы не было внезапно, если бы ты со мной разговаривал хоть иногда, — а вот теперь Сережа раздражен. Но он замолкает на мгновение, и продолжает уже мягче: — Олег, мы все равно собираемся съехаться со дня на день. Нас так или иначе спалят вместе, зачем тянуть? Я предпочитаю делать такие вещи на своих условиях, ты же знаешь. Здорово, думает Олег заторможенно. А на каких условиях это предпочитает делать он? А откуда ему знать, ему раньше не приходилось делать публичных каминаутов. Но даже если бы и приходилось, это… это другое. На мгновение он представляет свое будущее, где он — известный на всю страну супруг (по датским законам) того самого Сергея Разумовского, и разворот с его фото есть в Форбс в разделе «надежный тыл самого молодого миллиардера России». Это должно окрылять, но почему-то душит настолько, что Олег прокашливается, пытаясь избавиться от этого чувства, и потом заходится настоящим кашлем. Сережа взволнованно дышит в трубку. Олег ни на секунду не сомневается — он просто пытается дать ему того, что он заслуживает, по его мнению. Последний, самый огромный дар, от которого нельзя отказаться, не разрушив все. Признание. Открытое, гордое: да, я с ним, а он со мной, и мы вместе. Больше никаких тайных обжиманий по темным углам детдома и тихого секса на скрипучем диване в съемной однушке. Никаких недосказанностей. Никаких любовников на стороне, которых можно, потому что никто не сказал, что нельзя. Только они двое, вместе, до гробовой доски. Загнанная в угол крыса борется до последнего. Загнанные в угол волки становятся жалкими и пассивными, начинают юлить. — Сереж, это здорово, но… У тебя компания, у тебя репутация, риски… — Репутация! Риски! — перебивает Сережа. — Да какое мне до них дело? Олег, я мультимиллиардер, даже если завтра мои акции упадут на пятьдесят процентов, я им останусь! Да даже если нет! Ты знаешь, сколько раз… сколько раз, пока тебя не было, я думал, что отдал бы это все просто за возможность увидеть тебя еще раз? На это Олегу нечего возразить. — Кроме того, слухи о моей ориентации ходят уже больше года, — заканчивает Сережа неожиданно спокойно. — И ничего, акции на месте. Олег догадывается, откуда могли пойти слухи, и это оскорбительно до чертиков — проигрывать Грому даже в этом, но он не может изменить прошлое, и, казалось бы, самое время двигаться вперед и показывать, что он — не хуже; но каждый вечер он замеряет температуру, видит на градуснике спасительные 37,6 и присылает фото Сереже, и к вечеру пятницы он сам пишет: в общем, я сказал, что на вечер приду один. Ты лечись. Это ведь не последний выход в свет. Нам некуда торопиться, мы все успеем. Прислать тебе доставку супа, пока я не уехал? Мероприятие закрытое, но папарацци все равно просачиваются. В сети появляются первые фотографии: Бехтиев с молодой любовницей, Исаев с дочерью, Сергей Разумовский — как всегда, один, но чертовски стильно одет, девчонки, налетайте. Я мог бы быть там с ним, думает Олег. Я должен был быть там с ним, сверкать костюмом с иголочки, уводить его в сторону от толпы, угрожающе скалиться особо наглым журналистам. Сегодня я сделаю это, думает он и решительно встает с кровати. Я попрощаюсь с прошлой жизнью — окончательно. /// Этим вечером Юля щеголяет аккуратным черным каре с красным пером в челке и блестящими кожаными штанами. Ноги в этих штанах кажутся бесконечными. Олегу смутно вспоминаются куклы барби из игровой комнаты детдома, перемотанные изолентой вместо дорогих одежек, которые некому было шить и покупать. — Так и знала, — говорит Юля, прислонившись к нему острым плечиком в меховой фиолетовой шубке. Олег протягивает сигарету. Юля берет. — Что знала? — Что надолго тебя не хватит, — Юля выдыхает струйку дыма. — Наркоманы не бывают бывшими. — Сказала журналистка, которая не может бросить расследование. Юля хмыкает, покрутив в пальцах сигарету. — Я могу бросить в любой момент. Просто не хочу, — это заставляет фыркнуть и Олега, и он немного расслабляет плечи. В сущности, если привыкнуть к тому, что первым делом Юля вместо приветствия пытается клюнуть в больное, общаться с ней довольно приятно. — Я правда не собираюсь гонять, — отвечает он миролюбиво. — Я просто… Сложно объяснить, когда не знаешь сам, зачем пришел. Олег ожидал невыносимого зуда, как в прошлый раз, ожидал, что желание запрыгнуть в спорткар и встать на стартовую линию будет грызть его изнутри, а он будет мучительно оттягивать момент, ковыряясь в своей зависимости, как в гниющей ране. Но смотреть на стягивающихся гонщиков оказывается не больнее, чем на детей с родителями из окна детского дома. Просто еще одна вещь, которая больше не для Олега. Он найдет, чем ее заменить. — Я тоже не собираюсь долго здесь зависать, — признается Юля. — Последний ролик уже монтируется. Прощай, очередная эпоха. Олег не успевает продолжить — все незаданные вопросы перекрывает надрывный визг автомобиля, еле вписавшегося в поворот на дальнем конце улицы. Гонки еще даже не начались, но этому явно нравится лихачить просто так. Блестящая красная тачка за долю секунды преодолевает расстояние до череды других спорткаров, описывает вокруг опасно узкое кольцо и втискивается на тротуар перед авто, которое до этого стояло первым в условной очереди на старт. Все это время из-под колес красной тачки летят пыль, комья грязи, поднимается струйкой дымок и раздается запах горелой резины; болельщики и вышедшие размять ноги водители с криками и руганью отскакивают с пути лихача. Олег брезгливо морщится. Что-то в развязных манерах водилы кажется знакомым — особенно когда опускается стекло с водительской стороны, и вместе с наглым факом из авто вырываются басы и какие-то неразборчивые, но явно омерзительные рифмы. Выглядеть таким конченым на фоне остального мажорного сброда гонщиков нужно постараться. — Решаю вот, о чем будет следующее расследование, — говорит Юля, напряженно повышая голос, чтобы заглушить рев двигателя и грохот музыки. — Не надумал насчет интервью? Использование запрещенного международным соглашением оружия российскими войсками: история пострадавшего из первых рук. Хорошо звучит? Олег пытается не показать на лице ничего лишнего, но Юля улыбается слишком довольно. — Я вижу, ты уже начала копать. — Да так, просто сопоставила кое-какие даты. Должна же я знать, с кем спит Игорек? Самое время сказать, что он не спит с Игорем — больше не, во всяком случае. Олег осторожно взвешивает возможность рассказать Юле даже больше: про отношения с самим Разумовским и все, что из этого следует. Риски перевешивают. Во-первых, Юля может решить, что сенсация ей дороже случайного знакомого. Во-вторых, Юля может и убить за то, что он бросил ее лучшего друга, не слушая возражений о том, что они и не встречались. — Так что? — переспрашивает Юля. — Интервью? — Ты хоть понимаешь, какие за этим могут последовать проблемы? Я сам столько бумаг о неразглашении подписывал… — Напугал ежа голой жопой. Или за себя боишься? Так ты у меня не первый, родной, я могу все обставить с полной анонимностью… — Я не боюсь… — Олег не уверен, что чувствует по этому поводу. Риски, да. Но мысль о том, чтобы вывернуть застарелую рану наизнанку и хоть так плюнуть в рожу своим бывшим командующим… нанимателям… да что уж, прямо — хозяевам… Это кажется сейчас соблазнительным. Соблазнительнее гонок. Я подумаю, катает он на языке. Владелец красной ламбы мельтешит неподалеку, поднимает козу в пятне неонового света из лампы, высовывает язык, жадно и грязно лижет в шею одну из грид герл. Та выворачивается, недовольная, но белобрысый мужик просто притягивает к себе другую. Толпа улюлюкает, смеется, хотя кто-то и отворачивается неодобрительно. — Кисуля, а ты входишь в приз? — интересуется мужик, пошло двигая бровями. Ответ девушки тонет в одобрительном гуле его подпевал. — Ну и мерзкий тип, — морщится Олег. Чтоб так распускал руки трезвый человек, он не помнит со времен службы, и то там все были постоянно на кайфе от адреналина. Хотя, кто знает — этот может быть под кайфом самым обыкновенным, зрачки его Олег на таком расстоянии не разглядит, но улыбка кажется неестественно широкой. — Ха. Ты и половины о нем не знаешь, — хмыкает Юля. — Достоин своего цикла роликов, и однажды я его сделаю, потому что кроме меня, ему никто ничего сделать не может. Игорь пытался, правда. Потом еще отстранен был на две недели — якобы грубо проводил задержание. А других его батя просто затыкает бабками. Честно говоря, хочется по-человечески посмотреть ему в глаза и спросить — Всеволод, нахуя? Вы же сами видите, ни мозгов, ни таланта, вы помрете — он проиграет наследство в наперстки в первом же подземном переходе и умрет от передоза в ванной… — она явно еще имеет, что сказать, но Олег, окрыленный идеей, привлекает ее внимание, как кошечку на шуршащий фантик. Ключи покачиваются прямо перед ее лицом. Юля зачарованно следит, как они поблескивают. — Хочешь? — Олег поднимает брови. — Олег, ты поехал? — Я — нет. А ты можешь, — он ухмыляется шире. — Этот мудила меня как-то на дороге обставил. Я отыграться не могу, уже пообещал. Но ты вроде хотела погонять… — Так… — И если ты обещаешь его обойти… Юля выхватывает ключи из его пальцев — ему даже заканчивать фразу не приходится. Миловидное личико расплывается в опасном лисьем оскале. — Обойду, чего бы мне это ни стоило. Ты уверен? — Абсолютно. — Учти, я за царапины потом платить не собираюсь. Олег пожимает плечами. Что ему те царапины или даже пара вмятин? Внутри уже крутится веселое, на грани с истерикой: молодец, круто откатала, хочешь — забирай. А что? Мне больше не нужно. Приезжай в офис, подпишу дарственную. Если правда обставит этого, на красной ламбе, отмечает он себе. — На удачу? — Юля показывает пальцем на щеку. Олегу приходится немного наклониться, чтобы ее чмокнуть. Он не суеверный — не больше, чем кто угодно из побывавших в горячих точках, — но потом не раз вспоминает этот момент и думает: может, здесь это и произошло. Хваленая удача Олега Волкова отвела от него беду, а кого при этом зацепило краем — уже ее не волнует. Юля оглядывается на него еще дважды, как будто не может поверить, что он так легко доверил ей самое дорогое. Олег еле заметно машет ей, не размыкая скрещенные на груди руки, как родитель ребенку на новогоднем утреннике. Беги, моя хорошая, развлекайся. Он чувствует себя старым и мудрым, и почти не завидует, когда за Юлей закрывается блестящая черная дверца. Они с красным ламборджини стоят крылом к крылу, отсчет до начала — три-два-один. Выстрел. Оказывается, что смотреть на гонки со стороны — удивительно скучное занятие. Наверное, так чувствуют себя командные чины в штабе, когда вояки бегают по пустыне, взбивая сапогами песок и обмениваясь автоматными очередями с такими же усталыми боевиками. Комментатор кричит в микрофон, что вперед вырывается то один, то другой участник, что впереди сложный участок трассы; в толпе зрителей отвечают на это заинтересованным гулом. Пьют. Обнимаются. По рукам ходят крошечные зиплоки с таблетками, Олегу предлагают один — со скидкой, брат! — и он качает головой. Вжух — мимо проносится машина. Вжух, вжух! — Второй круг! — возбужденно кричит комментатор. — Мальвина второй! Третий! Его обходит Молния… второе место занимает Аристократ! Аристократ — это проклятая красная ламба. Чего в ее владельце аристократичного, с такими манерами, Олегу трудно представить, на слове «аристократ» представляется Сережа с бокалом в тонких пальцах, может даже Игорь с этим его взглядом человека, во владения которого ты ненароком загулял — но не тот, швыряющийся под плохой рэп молочными коктейлями. Олег согласен и на то, чтобы ламбу обошла неизвестная Молния, но, насколько позволяет зрение, он всматривается в мельтешение машин далеко впереди на дороге и видит, что гладкая черная машина опасно виляет, обходя одну машину, вторую, третью — и вот уже чуть ли не тычется ламбе в зад. Юля действительно неплохо водит. Там, где Олегу даже за рулем спорткара кажется, что он ведет военный джип, тяжелый и массивный, она маневрирует, как будто сидит в крохотном жучке или вообще на самокате. И ей это удается. Но машины скрываются за поворотом. Олег разжимает пальцы — оказывается, он стиснул их до побеления костяшек, настолько его захватило зрелище; но вместе с машинами пропадает и адреналин, и он снова скучающе смотрит по сторонам. Хоть бы экраны какие-то приспособили для публики. Или там сцену… с музыкантами… Хоть бы произошло что-то интересное, думает он, и — нет, это происходит не сразу, проходит еще минут пять, шесть, по прикидкам Олега, вот-вот машины пойдут на третий круг — и вот тогда до них доносится грохот. Еле слышный, но каким-то образом он перекрывает гомон голосов и разнобой басов из переносных динамиков — из каждого льется своя качающая песня. Несколько секунд все молча переглядываются, только разномастный рэп продолжает звучать, сплетаясь в единый тревожный саундтрек. — У нас авария, — говорит комментатор в микрофон поразительно нормальным, ровным тоном. — Две… три… четыре… четыре автомобиля столкнулись, не вписавшись в поворот. Сейчас здесь будут менты, на вашем месте я бы очистил площадку. Ставки не возвращаются. Повторяю: ставки не возвращаются. Толпа делится на две большие группы: первая мгновенно бросается врассыпную, растекается по удобным переплетениям внутренних двориков и узких улочек центра города, другая — деловито сворачивает динамики, транспаранты, палатки, табло со ставками и столы с мерчем и закусками. Олег стоит между ними оглушенный долю секунды. Потом делает шаг, потом второй. Он ни секунды не надеется, что Юля проскочила аварию или успела затормозить до столкновения, развернуться и уехать. Там, переходя с шага на бег, глядя прямо перед собой и не видя ничего кроме дороги — прямо-прямо-поворот-снова прямо, — он уже знает, что Юля пострадала. Это совершенно спокойная уверенность человека, который смотрит на отлетевшую в сторону ногу и отсчитывает секунды на оказание первой помощи, пока шок не превратился в агонию; нервы, привычные к тому, чтобы жить от одной вспышки адреналина до другой, от паники до истерики и обратно к смертельному ужасу, чувствуют себя просто прекрасно, как будто так и надо. Сирены становится слышно задолго до того, как Олег успевает добежать. Груду металла видно издалека: в самом центре — ярко-красное пятно, сбоку фиолетовое, перевернутая зеленая рядом и — черная, отлетевшая в сторону, стоящая на всех четырех колесах, но со сложенным в гармошку передом. Стоп. Гармошка — это хорошо, напоминает себе Олег, гармошка значит, что металл проглотил большую часть удара. Было бы хуже, если бы в гармошку сложило Юлю, а машина осталась цела. Потом он вспоминает, что нужно бежать дальше. Возле места аварии уже стоят машины: МЧС, скорая, полиция. Из окон домов таращатся испуганные люди, снимают все на камеры, сливают во Вместе, в тиктоки и в ютубы. Плевать. Олег кидается к черной машине, вокруг которой сгрудились спасатели. — Пустите! Это моя… — Куда прешь! — орет один мчсник, второй машет рукой, и Олега оттаскивают в сторону сразу два мента. Не узнают. Хорошо. — Это моя машина! — Что? Вы о чем? Угон? Вань, зафиксируй — мне надо с теми… — Не угон, — Олег замирает на полуслове, потому что у мчсников получается отодрать сплющенную дверцу, и в проеме становится видно Юлю. Она обмотана ремнем и прикрыта сдувшейся подушкой безопасности, как пуховым одеялом; Олегу сначала кажется, что ко лбу прилипла ее ярко-красная прядка, но она все удлиняется, переползая на щеку и с щеки на шею. Кровь. — Гражданин, вы или говорите, или не тратьте мое время. Машина ваша? — Что с ней? — С машиной? — Да похрен на машину! С девушкой! — Девушка тоже ваша? — Олег смотрит на мента тупо пару секунд и потом кивает. И кивает еще несколько раз, часто, как болванчик. — Вань, у нашей гонщицы тут парень объявился — оформи, — прикрикивает мент и куда-то утекает. А Олег — не ждет, пока до него доберутся с «оформлением», он проталкивается ближе к скорой, в которую вкатывают каталку с Юлей. — Я парень! — теперь у него есть легенда, и он будет ее придерживаться. — Мне нужно с ней! Хмурые медики слушают его не больше, чем менты, но хотя бы он видит, что Юлю не накрыли простыней, и ее ресницы слабо трепещут. Желание ворваться в скорую и просто взять ее за руку перекрывает все доводы здравого смысла, и, наверное, в этот момент он правда выглядит как человек, от которого увозят любимую, потому что какой-то тощий, но сильный тип в похожей на пижаму униформе хватает его за плечи и оттаскивает в сторону. — Как зовут? — Олег… — Ее! — Юля… Юля Пчелкина… — Запишем. В Мариинку повезут, — уточняет фельдшер уже на бегу. — Все, не задерживайте! Скорая трогается, ослепляя мигалкой (но не воет сирена — это тоже хорошо, если Олег правильно помнит). За ней трогается вторая. Из последней машины еще пытаются достать человека, он выглядит намного более покореженным, чем Юля, конечности согнуты неестественно, но он в сознании, ругается и кричит. За машинами видно еще одно тело — на этот раз точно тело, Олег определяет безошибочно. После этого Олега снова пытаются «оформить» и «зафиксировать», но он уходит, как заяц из анекдота. Просто пересекает все ограждения и ленточки, уклоняется от людей в форме, которые кричат ему вопросы, ныряет в толпу зевак и ловит такси на соседней улице — не через «Вместе такси», а самым обычным образом, подняв руку с оттопыренным большим пальцем. /// Его не пускают в реанимацию. Нельзя, и все тут. Даже парню. Да хоть родному дедушке. Мне все равно, чей вы глава СБ. Уберите деньги. Уберите деньги, я кому сказал— Олег сидит в пустом коридоре на липкой клеенчатой лавке и долго смотрит себе в ноги. На туфлях подсохшие разводы — но дождя не было… Потом доходит, что где-то возле искореженных машин должна была быть лужа крови, в которую он наступил и не заметил. Он счищает следы в мужском туалете, задрав к раковине сначала одну ногу, потом вторую. Старательно не смотрит на себя в треснувшем зеркале. Врачи сказали, что раньше девяти утра новостей можно не ждать, и каждый раз, как гудение ламп дневного света становится невыносимым, Олег достает телефон и проверяет время. Оно ползет чудовищно медленно. Десять минут. Двадцать. Полчаса. Когда часы показывают двадцать два с небольшим, глаза начинают чесаться от усталости — недолеченная простуда не вовремя дает о себе знать. Нужен кофе; Олег вспоминает про кофейный аппарат на первом этаже, и с трудом заставляет себя подняться. Как только он выходит из подвала и телефон ловит сеть, начинают сыпаться уведомления. Новости, свежие видео в тиктоке, смски: оплата тарифа, предупреждение от мчс; умный дом сообщает, что робот-пылесос пропылесосил квартиру и вернулся на станцию. Десятками всплывают сообщения во Вместе: привет, ты как? Хорошо себя чувствуешь? Вечеринка отстой. Без тебя совсем не то. А ты чем занимаешься? Надеюсь, ты уже спишь. Олег, ты давно не отвечаешь, все в порядке? Я начинаю волноваться. Напиши, как проснешься. Тебе что-то нужно? Прислать доставку? Я не буду звонить, чтобы тебя не будить. Хороших снов. Ты точно в порядке? Твои легкие… Я начинаю волноваться. Олег спохватывается, смахивает этот информационный мусор с экрана и находит нужное имя в списке контактов. На секунду замирает, неуверенный. Он знает, что Игорю нужно сообщить, лучше так, чем из криминальной сводки, но ему страшно. Очень страшно. Как о таком говорят? «Самый дорогой тебе человек сейчас в реанимации, ты только не переживай, врачи сказали, состояние тяжелое, но стабильное». Он так долго смотрит в экран, что он начинает расплываться. Кофейный аппарат требует монет, но у него есть только черная безлимитная кредитка. В итоге он набирает только из-за соскользнувшего вспотевшего пальца, и понимает это только потому, что слышит гудки, перебивающие гул ламп дневного света. Игорь берет не мгновенно, а только гудок на третий. Почти одиннадцать, будний день — должно быть, он уже спал или собирался. Тем не менее, голос бодрый и только отдаленно раздраженный. — Да? Олег открывает рот, но не сразу находит, что сказать. Юля — твоя Юля, ты за нее так волновался, помнишь? — Я был на гонках, — звучит как признание в кругу анонимных алкоголиков. Игорь это так и понимает, Олег слышит его длинный утомленный выдох. — Серый знает? — Нет. — Вам придется об этом поговорить… — Нет. Нет, речь не о нем. Я был на гонках, но я не гонял. Мы встретились с Юлей, и, слово за слово… — Вы с Юлей переспали? Долю секунды они оба молчат, только лампы гудят над головой, мешая обработать вопрос. — Что? — Олег достаточно шокирован, чтобы на мгновение почувствовать возмущение и близкое к истерике веселье, то есть что-то за пределами звенящей шоковой пустоты. Игорь издает невнятный ворчливый звук, судя по шорохам — устраивается удобнее в постели. — Игорь, я, по-твоему, умею только гонять и трахаться? — И делать ремонт. Олег, ты меня поднял, чтобы сказать… — Юля в больнице. Как пластырь сорвать. Олег выдыхает и невольно приваливается к автомату — всего на пару мгновений, перевести дух. Ноги, к счастью, его вполне еще держат. — В какой? — коротко спрашивает Игорь. /// Игорь возникает перед ним неожиданно, словно и не выходил из лифта, а сразу материализовался тут. Время перевалило за полночь. В больнице остался только персонал ночной смены и такие же редкие ошалелые посетители, которые блуждают по коридорам как сомнамбулы, надеясь на новости. Игорь выглядит слишком бодрым и резким на фоне других, это заставляет Олега немного стряхнуть с себя сонный ступор. Он ведет себя деловито, уверенно. Жмет на кнопку вызова врача, пока усталая девушка в трогательной розовой форме не выглядывает из-за тяжелых металлических дверей реанимации. Сразу тычет ей в нос корочками. — Майор полиции Игорь Гром… девушка проходит по моему делу… — Девушка вам ничего сейчас не скажет, — парирует врач. — А что вы мне удостоверение, мне в ответ диплом показать? Не мешайте, будете шуметь — вызову охрану… — Но она в порядке? Олегу не нравится, как умоляюще звучит его голос, но, кажется, это то, что сейчас нужно, потому что врач смотрит на него капельку добрее, чем на Игоря. — Вы же ее молодой человек, верно? — Олег часто кивает, Игорь насмешливо хмыкает. — Личная информация только для родственников… но к ней, скорее всего, завтра уже можно будет в приемные часы. Облегчение растекается теплом вдоль позвоночника. Игорь тоже заметно меняется в лице и уже не мешает врачу снова скрыться там, в недоступном для них пространстве с пищащими приборами и стройными рядами коек, на одной из которых лежит сейчас Юля. Олег не знает, чего ждал, наверное, выяснения отношений прямо в этом коридоре, но Игорь определенно уважает знаки «не курить», «отключайте мобильные телефоны» и «соблюдайте тишину» и голос пока что не повышал. Он присаживается рядом, и какое-то время они молчат; потом Игорь накрывает ладонь Олега своей и сжимает. — Пойдем домой? Олег непонимающе встряхивается, как сонная собака. — Что? — Второй час ночи. Прием с девяти. Успеем немного поспать и переодеться. Может быть, это Игорь еще до конца не понял? Олег мотает головой, вынимает руку из его хватки. — Там Юля… — Юля спит. Бдением под дверями мы ей не поможем. А на тебе лица нет, — он зачем-то бесцеремонно щупает его лоб, Олег недовольно отворачивается. — Олег, это не первый раз, когда кто-то мне дорогой попадает в реанимацию. Я знаю, о чем говорю. Олегу странно, чудовищно думать о том, чтобы просто оставить ее лежать там одну, но Игорь настаивает без слов — тянет за руку, толкает к лифту. Берет ему кофе в автомате, скормив мятую бумажку в пятьдесят рублей. — Я без машины… — спохватившись, говорит Олег. Игорь криво улыбается. — Я догадался. Я вызову такси. — Она просто… всмятку… — Жалко. Красивая была. Ну ничего, может, еще починят, — утешает Игорь, прихватив его за плечо. Олег не спорит, но он знает, что не будет ничего чинить. Чинить нечего — чувство такое, что в его жизни что-то сломалось совершенно непоправимо. Последний раз такую необратимость происходящего он чувствовал, когда собирал вещи после ломкого сережиного «если ты уедешь, я тебя знать больше не хочу». У постели Игоря все еще живет забытое блюдце, и Олег долго курит, стряхивая в него пепел, пока горстка не становится высотой в несколько пальцев, а Игорь не начинает кашлять в сгиб локтя. Потом приоткрывает форточку, чтобы впустить влажный ночной воздух, и ложится — так получается, что к Игорю лицом, а точнее, лицом ему в грудь, лбом между ключиц. Игорь медленно поглаживает между лопаток широкой ладонью. — Горячий, — говорит тихо. — Ты заболел, что ли? — Давно. Еще в тот дождь, — бубнит Олег. Игорь понимает, в какой. Вздыхает. — И не лечился? Почему? Олег слабо дергает плечами. — Только я думаю, что вас двоих можно оставить в покое… — Игорь вздыхает и не заканчивает мысль. Олег слишком взбудоражен, чтобы уснуть, но он покачивается на волнах полусна, ощущая, как по одной расслабляются мышцы. События вечера мешаются в кашу. Красная ламба. Шум толпы. Покореженные тела. Визг тормозов. Грохот. Тело, накрытое простыней, и другое, в грязной и мокрой фиолетовой шубке. Стерильный запах коридоров рядом с реанимацией. — Злишься? — спрашивает тихо. — Злюсь? — Игорь думает недолго, ерзает, устраиваясь удобнее, и прижимается губами к его волосам. — Может быть, немного. Знаешь, когда ты маленький падаешь с лестницы, а батя начинает тебя ругать вместо того, чтобы пожалеть? Потому что сам испугался… — Сравнил… лестницу и реанимацию… — Ты про Юлю? — А про кого еще? — Олег. Ну ты-то тут при чем? Олег от такого вопроса разом стряхивает с себя сон. Откатывается в сторону, приподнимается на локте, щурится на Игоря в темноте. — Я дал ей машину. — И что? Она таскалась на эти гонки последние месяца четыре точно, может, дольше, еще до того, как туда заявился ты. Думаешь, я не пытался ей запретить? Пугал, угрожал, отговаривал, все же без толку… — И все-таки, пока я не дал ей машину… — Если она хотела погонять, это был вопрос времени. Ты не понимаешь? Не ты, так кто-то другой бы дал, или она нашла бы другой способ. Она всегда делает то, что хочет. Всегда, — Игорь жестко выделяет это слово, и не понять, чего в нем больше, раздражения или странного восхищения. — Прям как ты. Это застает Олега врасплох. Он падает на подушку, на спину. Смотрит в потолок. В кухне и большой комнате они побелили, а тут змеятся трещины, до которых так и не дошли руки, и по ним можно бегать взглядом. — Я не делаю что хочу. Не всегда. — Ну да. Хотел в армию — пошел в армию, — загибает пальцы Игорь. — Хотел гонять — гонял. Хотел жить с Сережей — съехался. — Еще не съехался. — Съедешься чуть позже. — И гонять я не хотел. — Вот так поворот. Тебя туда под дулом пистолета ходить заставляли? Теперь Олег переворачивается на другой бок, подставляя Игорю спину. Тот недовольно тыкает его между выпирающими позвонками, но Олег только дергает плечом. Если Игорь такой умный, пусть разберется в этой херне за него — как будто Олег не пытался. Но ведь в этом фишка, как можно не понимать? Он не хотел гонять. Ему было нужно. Сбежать куда-то. Выкроить в этом мире кусочек пространства для себя, чтобы просто вдохнуть. Как и с армией. Да вся жизнь как попытка добиться чего-то, вырыть себе нору по размеру, чтобы не было тесно и не давило со всех сторон. Игорю разве понять… — Ну ладно, не хотел ты гонять. А чего хотел? Меня позлить? — Игорь снова тыкает, тон у него миролюбивый и под этим подспудно очень усталый. — А? Чего? Чего ты хочешь, Олег? Кто бы ответил на этот вопрос. /// Юля встречает их бодрой улыбкой человека, который прошел по краешку со смертью и смотрит на жизнь новыми жадными глазами — Олег узнает этот блеск, эту новую остроту в уголках рта. — Платить не буду, — первым делом заявляет она. — Речь шла о царапинах, — возражает Олег, потому что этикет требует возразить. — Именно. Не было речи о том, что если машина будет сплющена в блин, я обязуюсь ее восстановить. — Да бесполезно с ней спорить, — нарочито грубо басит Игорь. — По жопе ей надо. — Ну ты попробуй, а он пусть посмотрит, — Юля подмигивает, но очень осторожно, чтобы не тревожить аккуратный шов на лбу. Без парика у нее короткая русая карешка, немытые волосы кажутся тоньше и темнее, чем есть на самом деле. Пряди челки лезут в глаза, она их сдувает, пытаясь не морщиться, и Олега вдруг режет воспоминанием: дешевые черные резиночки на запястье, чтобы когда Сережа забудется и начнет искать, чем бы собрать волосы на затылке, снять одну и подсунуть в ищущую руку… Волосы Юле собирает Игорь — резиночка есть у него в кармане. Потом он под ее веселым взглядом достает из пакета апельсины и минералку, а еще — несколько тюбиков: умывалка, утренний крем, вечерний крем, сухой шампунь… Откуда Игорь знает, что ей нужно, Олег не спрашивал — только платил. Настоял, чтобы хоть так загладить воображаемую вину, даже если по лицу Игоря было видно, что, по его мнению, он ведет себя глупо. Юля радуется и даже обнимает Игоря за плечи, насколько может, не вставая с подушек. Олегу хватает того, что она хлопает его по колену узкой ладошкой. — Но я все-таки его обставила, — доверительно сообщает она. — Я тебе клянусь. На четверть корпуса вперед вырвалась… А он газанул, пытаясь обойти, вошел в крутой поворот и физически не мог успеть затормозить перед замершим на переходе парнем. За красной ламбой была Юля, которая изо всех сил пыталась не въехать в перевернувшуюся тачку и поэтому въехала в столб, за ними еще две… хорошо, что все гонщики не сложились в один карточный домик. Пару минут они тихо и серьезно обсуждают, что будет дальше: сможет ли Гречкин выкрутиться на этот раз, придется ли Юле и Олегу отвечать в суде, или стараниями Гречкина-старшего не будет никакого суда. — Зато смотри, как выросли мои просмотры, — невесело хвастается Юля, показывая айфон с треснувшим экраном. — Блоггерша Юля Пчелкина попала в дтп на уличных гонках в центре Северной столицы… У меня так будет платиновая кнопка «Вместе». — А такая есть? — Разумовскому придется придумать специально для меня, — усмехается Юля. — Вы ведь с ним знакомы? Олег замирает, но тут коротко кивает Игорь. — Да. С того раза, когда Гречкин… — Да, я помню. Бедная девочка, — Юля неожиданно кажется усталой, почти такой же усталой, как выглядит иногда Игорь. Олег пытается представить, сколько дерьма вроде этой истории с Гречкиным они видят каждый день. Он насмотрелся на многое, но никогда не искал дерьмо целенаправленно — просто вляпывался в него на ходу. И уходил, не оборачиваясь. Эти двое так не умели. Сережа так не умел. — Я хотела сделать про нее материал, но Разумовский попросил обойтись без этого. Сказал, что хватит того, что ей теперь не вылезать из больниц еще пару лет. — Он оплатил лечение. В Германии, — кивает Игорь. — И ее брату — учебу там же, чтоб не разлучать. Он иногда мне пишет. Почему-то. — Почему-то, — хмыкает Юля. Игорь пожимает плечами. — А когда будет ролик про меня? — Олег намеренно переключает тему, и Юля немедленно оживляется. — Сразу после того, как я сделаю материал про эту больницу. Парни, я тут видела таракана. Таракана, парни, в интенсивной терапии, я не шучу, он был вот такой… — она показывает размеры двумя пальцами, и потом еще ругает местные кровати, еду, ремонт… — С ней все будет хорошо, — подытоживает Игорь потом, когда они медленно идут по широким, светлым коридорам больницы (она совершенно не похожа на военный госпиталь, в котором лечился Олег, ничем, кроме запаха, который объединяет все больницы мира). — Если говорит про свои расследования, значит, жива. Олег завидует ей. И Игорю завидует тоже, и Сереже — у них всех есть что-то, ради чего они просыпаются по утрам, не спят по ночам, ради чего живут и готовы умереть. Олег просыпался по утрам, чтобы пойти на работу, но вот пошла вторая неделя больничного, и смысл в этом потерялся совсем. Странно об этом так думать. Разве не так живет большая часть людей? А хочется почему-то жить — вот так. Хочется жить… — Главное чтоб не посадили, — парирует Олег. — Не посадят. И тебя не посадят, — Игорь звучит устало, но кажется спокойным, даже безмятежным — что бы он ни говорил, его тоже грызла тревога до самого момента, когда он увидел живую, бодрую, пусть немного загипсованную Юлю. — Сережа заплатит, и не посадят никого, кроме Гречкина. Должна же коррупция хоть раз оказаться на нашей стороне… — В тот раз не заплатил, — иначе бы Гречкин не был сейчас на свободе, предполагает Олег. — В тот раз речь не шла о тебе, — вот так просто заявляет Игорь. Олегу и стыдно, и приятно. Сердце болезненно покалывает. Он для тебя… а ты… — Значит, так вы познакомились. — Угу. Девочка — Лиза, — она из вашего детдома была… — Олег кивает. Он слышал про эту историю. Но не оценивал до этого дня, насколько в нее был вовлечен Сережа. И с кем он ее разделил. — И как? Ты сразу в него втрескался? Вопрос звучит почти жестоко, хотя Олег не хочет делать больно, просто такое любопытство без боли не удовлетворить; Игорь был бы в полном праве не отвечать, но он даже не медлит: — Да. А что, можно как-то по-другому? Ответочка, значит. Олег понимающе улыбается краешком рта. — Нет. С ним — только так, — и это не издевка и не соревнование, сейчас они действительно говорят так, как будто только они во всем мире могут друг друга понять. Они и еще пара сотен человек, которые видели Сергея Разумовского и терялись в его угловатой птичьей красоте и пламенеющей тяге к справедливости. — А он в тебя? Тоже сразу? И снова Игорь мог бы промолчать или отшутиться, но на пару мгновений он погружается в раздумья. — Точно не сразу, — говорит он потом. — И все? — Олег достает себе сигарету, Игорь протягивает руку за второй. Есть что-то особенно приятное в том, чтобы курить на крыльце у больницы, как будто Олег по-детски показывает фак некому единому врачу, запретившему все хорошее в жизни. — С тебя хватит, — хмыкает Игорь, перекидывая сигарету из одного уголка рта в другой. — Ты как? Домой? Или куда? — Домой. — Приветы Серому. — К себе домой, — уточняет Олег. — Мы же еще не… — Ну, ты все равно… — они одновременно начинают и одновременно прерываются, когда в кармане у Игоря начинает пиликать нокия. Он смотрит на экранчик сначала недовольно, потом расплываясь в кривоватой улыбке: — Надо же. Дурака вспомни… Он странно медлит, прежде чем принимает вызов, но стоит ему нажать кнопку, и телефон приходится отдернуть от уха — настолько громко в него говорит, нет, кричит Сережа. — Игорь, я знаю, я знаю, ты просил тебя не трогать, я знаю, прости, пожалуйста, но это Олег, — тут Сережа прерывается на всхлип, и у Олега резко холодеет в груди. — Он заболел, а потом перестал отвечать на звонки, и, и, я отследил его телефон — он не дома, он в Мариинской больнице! Но я звоню им, и они говорят, что к ним такой не поступал, и я ничего не понимаю, пожалуйста… Игорь прижимает телефон к груди, заглушая голос Сережи до невнятного бубнежа, и смотрит на Олега в упор. Его губы шевелятся, беззвучно выговаривая: «тебе пиздец». /// — Да, я пил, — говорит Сережа, когда Марго открывает им двери в пентхаус. — И только попробуй мне что-то об этом сказать. Игорь, тебя тоже касается. («Мне, наверное, не стоит ехать…» — «Он сказал: жду вас обоих») Они мнутся на пороге, как два нашкодивших школьника. Сережа красив — босой, в стильных, но мятых темных брюках с искрой, которые выглядят так, словно он в них спал; поверх — гладкий винного цвета халат в роскошных золотых птицах. Растрепанные волосы падают на лицо, и он убирает их поминутно порывистым злым жестом. Во второй руке у него бутылка шампанского — пустая где-то на две трети и, вероятно, не первая. — Что вы делали в больнице? («Что мы ему скажем?» — «Я могу сказать, что ездил на анализы…» — «А результаты будем в фотошопе рисовать?») — Моя подруга попала в реанимацию, — говорит Игорь, сделав шаг вперед, словно из строя. Сережа останавливается прямо перед ним, шумно выдыхает, трепеща крыльями носа, смотрит пронзительно в самые глаза, запрокинув голову. — Какой ужас. Она жива? — Да, она в порядке, ее уже перевели. — Хорошо. Тогда я не понимаю! — его голос подскакивает снова, и он тычет Игоря пальцем в грудь. — Я не понимаю! Значит, как я, так «Сережа, пожалуйста, не пиши мне больше, я не хочу быть третьим лишним», а когда он, — Сережа делает рукой широкий жест, рукав халата мечется, как крыло, Олег на всякий случай пятится подальше. — А его ты тащишь с собой навещать друзей по больницам! Это нормально? — Я не тащил. Мы случайно… — Вы «случайно»! Какое совпадение! Как удачно-то, блядь! Ты соврал, что болеешь, — на этот раз светлые глаза сверлят взглядом Олега. Деваться некуда, Марго захлопнула дверь. — Я не соврал. — Он не соврал. У него температура, — Игорь хмурится, — ночью еще была точно. Сейчас не знаю… — Ночью! Ночью у него была температура! Спасибо, что проверил, Игорь! Даже не спрашиваю, как! — Мы просто… — Я не понимаю, — Сережа вдруг прерывается, зажимает ладонью рот, как будто его сейчас стошнит, Олег делает шаг вперед, но Сережа мотает головой, и он останавливается. Из-под ладони вырывается сдавленный всхлип. — Я не понимаю. Я не понимаю, почему есть — вроде бы — два человека, которые говорят, что любят меня, но на вечер я иду один, и ночую потом в своей постели один, и пью, как распоследняя нищенка, один, и мне даже некому позвонить! Ну если так… если никто меня не хочет… давайте так и договоримся! Чтобы я не ждал… — Это неправда. — Я хочу, — они с Игорем снова говорят одновременно, в словах Игоря есть неотвратимая тяжесть, Олег сам себе кажется отчаянным. — Я хочу, тебя, и вообще… — И вообще! — Сережа снова яростно вскидывается. — Да ты сам не знаешь, чего хочешь, я все должен сам… Всегда все сам! Как тебе вообще верить… ладно он, но ты! Вот так запросто Сережа списывает его со счетов, отправляет на скамейку запасных — Олег медленно оседает на диван. Сережа не смотрит, Сережа спрятался под челкой, закрывает ладонью лицо, Игорь умело, как будто много практиковался — приближается медленным шагом, подныривает, вынимает из рук бутылку, обнимает за плечи, утыкает носом себе между ключиц. Широкие ладони гладят по спине под халатом. Странно, что не поцеловал, с Олегом срабатывало. Хотя — на них тогда не смотрел Сережа. Наверное, Игорь еще помнит о приличиях. — Прости. Надо было позвонить, — говорит Игорь тихо, и Сережа сглатывает и кивает. — Надо было. Ты же понимаешь, как я запаниковал… — Конечно. Правда. Я не знал, что он тебе не пишет, я думал, что вы уже… — Да ничего мы не… мне, наверное, самому нужно его вещи собрать и по коробке перетаскать… — Я помогу, если надо, — хмыкает Игорь, и это шутка, Олег понимает, но сейчас она звучит как угроза. Может быть, так и должно быть. Пусть Сережа упакует, а Игорь принесет, и вместе они выберут спальню, в которой Олег разместит свои ненужные побрякушки, и останется в этом пентхаусе, и научится любить свою жизнь, потому что человек — такая тварь, которая способна приспособиться ко всему. В конце концов, с чего он взял, что те, другие, которым он завидует, не живут так же? Сережа с Игорем негромко переговариваются, как парочка любовников, которые были разлучены жестокими обстоятельствами, и в стрессе ли дело, или в том, что его простуда до конца еще не прошла, но этот щебет так вворачивается в уши, что Олегу хочется по-детски их зажать, просто чтобы сосредоточиться на своих мыслях. Вместо этого он сплетает пальцы, сжимает их до побелевших костяшек, и делает вдох. — Я хочу уйти, — говорит он. Говорит вроде бы тихо и ни к кому не обращаясь, уткнувшись взглядом в сцепленные в замок пальцы. Но Сережа замолкает в тот же момент. Запахивает сползший с плеча халат, обнимает сам себя руками за плечи, как будто ему вдруг резко понадобилась поддержка. — Уйти? Сейчас? — Не сейчас. Из Вместе. Я хочу уволиться. Олегу страшно смотреть на Сережу, впервые в жизни вообще настолько страшно, что там Сирия, никаким боевикам и не снилось то, насколько может ранить сережин потерянный взгляд. Но Сережа спрятаться не дает: рушится перед диваном на колени, как подкошенный, заглядывает в лицо снизу вверх, а у Олега нет его длинной челки, чтоб занавесить глаза. — Уволиться? Насовсем? Олег, ты шутишь? — Олегу хватает сил помотать головой. — Я всего разочек на тебя накричал, Олег, я так больше не буду, правда, я просто переволновался. Не надо, ладно? Хочешь, тоже можешь меня отругать, чтобы честно… — Ты совершенно правильно на меня накричал. Надо было давно, и громче. Но дело не в этом. Я, на самом деле, уволиться хочу очень давно. Второй раз оказывается сказать проще, чем в первый. Олег бережно выдыхает. — Олег, что за… что за глупости! Я что, мало тебе плачу? Ты получил предложение поинтереснее? Ты скажи, сколько, мы договоримся… Сережа нервно смеется, и если бы не ком в горле, Олег рассмеялся бы тоже, потому что предложения более выгодного, чем от Сергея Разумовского, ему в этой стране не сделают. Да что там, во всей Европе никто не будет столько платить главе СБ. Да и в США. — Дело не в деньгах. Я просто… я тут не на своем месте. — Это твое место. Я создал его специально для тебя, — немедленно возражает (разумеется) Сережа. — Олег, никто лучше тебя не справится, посмотри, у тебя все работает, как часы, охранники вышколены, ни одного нарушения безопасности за полгода, Олег… — Вот именно! Сереж, — Олег все-таки смотрит ему в глаза, прямо, не скрываясь. Дыхание перехватывает от беспощадной синевы, от этого как-ты-можешь-со-мной-так взгляда, но надо, надо туда нырнуть и суметь выплыть. Олег делает вдох. — Ни одного нарушения безопасности за полгода. Я таскаюсь с пушкой на светские мероприятия, где самое страшное, что может случиться — это официант прольет шампанское тебе на рубашку. Я загонял отдел так, что они домой еле уползали, а это никому не нужно! — Мне нужно. Олег, мне нужно, мне — мне ты нужен, как я без тебя? — Да бога ради, я уже несколько недель отлыниваю от своих обязанностей, и ничего не развалилось. Ты сам выбирал себе охрану на вечер! — Но это твои парни, ты их сам учил! — И научил! Они дальше будут работать как часы и без моего участия! — А ты… а ты куда? Опять в Сирию? — голос Сережи истерично подскакивает. — Да какая Сирия! Сереж, я списан! Я инвалид! Меня ни на какой контракт не возьмут, я никуда не уеду, даже если захочу! — вот теперь он уже не шепчет, и Сережа втягивает голову в плечи, но не отстраняется, наоборот, перебирая коленями, подползает ближе, хватает за руки, намертво, не отцепишь. — Но ты хочешь? Уехать? Да? — Нет, — Олег выворачивает запястья, перехватывает Сережу за руки, так, чтобы сережины пальцы не сжимали как наручники, а сплелись с его. Пальцы у Сережи дрожат; у Олега не дрожат только потому что кто-то сейчас должен сохранять голову холодной, и он будет стараться, за себя и за Сережу. Нельзя, чтобы Сережа все — сам, опять. — Я хочу открыть свое охранное агентство. — Свой… чоп? — Или школу телохранителей, — Олег пожимает плечами. — Или пекарню. Я не знаю! Хоть детский сад. — Ты с ума сошел? Свой бизнес, с нуля, сейчас? — Ну а что? Не девяностые же. — Да, но это такая нервотрепка, — голос Сережи немного теряет в истеричности и становится почти задумчивым, отстраненно-деловитым. — Рынок перенасыщен практически во всем. Плюс конкуренты, налоги, клиенты, которые считают, что могут вытирать об тебя ноги… предположим, я дам тебе стартовый капитал, чтобы обошлось без кредитов, но тебе нужен хотя бы какой-то бизнес-план — слушай, может, мы просто устроим курсы при Вместе? Будешь учить ребят самообороне, и… — Сережа! — Олег встряхивает руками, заставляя Сережу его отпустить и отшатнуться, присаживаясь на пятки. — Я хочу построить что-то сам, бога ради! — Я не хочу, чтобы ты угробил на это столько же сил, сколько потратил я! — Я хочу потратить на это кучу сил! Сережа! Я хочу ораться с клиентами и считать налоги, я хочу вбухать кучу денег и прогореть, я хочу сам накопить себе на сраный мотоцикл и на отпуск в Италии — Сереж, мне скучно! Мне до смерти скучно здесь, понимаешь? До смерти скучно. Раскуроченные машины и блестящая лужа крови, накрытое простыней тело, носилки с бледной до серости Юлей. До смерти скучно. Игорь переминается с ноги на ногу беззвучной длинной тенью, Олег быстро отводит от него взгляд и снова смотрит только Сереже в глаза. — Я просто хотел, чтобы ты пожил спокойно, — говорит Сережа совсем тихо. — Да не умею я спокойно, — отвечает Олег ласково, и прямо сейчас он действительно не злится на Сережу за эту безжизненную золотую клетку. Сережа старался, как мог. — Тогда ты… уволишься, но… ты останешься здесь? В Питере, со мной? — Олег кивает. — И мы, наконец, будем вместе? Олег сглатывает. Краем глаза видит, как замер Игорь; точно так же, как замерло у него самого сердце. И Сережа тоже чувствует паузу, глазищи распахиваются шире, в глубине мелькает что-то — то ли боль, то ли ужас. И тут же пропадает, словно Сережа пинком ноги отправил под кровать все, что не должно видеть незваным гостям. — Олеж, если ты не хочешь, если ты меня разлюбил — просто скажи. И все. Я отстану. Мы же взрослые люди, ну. — Я… хочу. Просто… ты пойми. Мы были в отношениях, когда нам было по двадцать. Сереж, ну десять лет прошло. Я не считаю эти короткие встречи между, это курам на смех. Сереж. Мы друг друга почти не знаем. Может, хоть сходим на пару свиданий до того, как сбежим жениться в Мексику? — Сережа давится коротким, влажным смешком, немного похожим на всхлип. Олег пытается улыбнуться. — Я хотел в Данию… — Да хоть на МКС! Может, я тебе не понравлюсь еще. Ты не знаешь, насколько испортился мой характер… — Не может. Не может, ты всегда мне нравишься, любой, я тебя люблю, — у Сережи начинает дрожать голос, и Олег сам чувствует, что еще немного, и начнет сдавать, сколько ни кусай себя за щеку изнутри. — Но если ты хочешь свиданий, будут свидания. Будем начинать сначала. Если Игорь и думает что-то по поводу этой мелодраматичной сцены, он держит мнение при себе. Олегу же страшно неловко. Так и хочется прикрыть глаза ладонью, как будто если он не будет видеть других, они не будут видеть его. Детская надежда на чудо. — Я все так усложняю… — Нет, — Сережа подрывается с места и чуть не роняет его, их обоих — на диван. Залезает на колени с энтузиазмом избалованной псины, вцепляется в плечи, принимается покрывать поцелуями лицо: — Нет. Нет. Нет. Ты не усложняешь. Ты все делаешь правильно, Олеж, хороший мой, спасибо, господи, я так ждал, спасибо, спасибо, спасибо тебе… Он зарывается пальцами в волосы, Олег утыкается ему лицом в грудь и выдыхает, впервые чувствуя, как немного расслабляется что-то внутри, облепившее позвоночник, как кракен щупальцами мачту тонущего корабля. Даже дышится легче. — Не сердишься? — Нет, нет, нет, — Сережа повторяет «нет» на разные лады, на каждое слов целуя в макушку или в краешек уха, куда дотянется. Олег шумно выдыхает. — Еще я переспал с Игорем. Сережа мгновенно сжимает его уши, как рычажки на панели управления каким-нибудь механизмом, и медленно поднимает голову лицом к себе. — Что? — С Игорем. Пару раз. — Ты — спал — с Игорем? Хочешь сказать, вот где ты пропадал ночами? Свист ветра, визг тормозов, разъезжающиеся половинки моста. Олег сглатывает. — По большей части? — Подожди. Стоп. Ты. И Игорь. Подожди — тебе тоже нравится Игорь? Олег задумывается, сбитый с толку этим вопросом. Нравится ли ему Игорь? В основном раздражает, цепляясь, как репей к собачьему хвосту, хотя, конечно, нельзя отрицать, что если бы не этот репей, Сережа бы уже похоронил его по-настоящему. И он, конечно, удобен, когда есть проблемки, которые нужно порешать через служителей закона. И вообще любые проблемки — Олег не помнит, когда кто-то еще по звонку подрывался разгребать то, что он натворил. Да когда он вообще что-то такое вытворял? И стал бы, если бы не было кому за него разобраться? Какие философские вопросы. И ведь Игорь совсем как будто не понимает, как цепляет на себя их всех, дурных, проблемных, лезущих во все передряги мира — как будто ему никто никогда не говорит банальное «спасибо». А говорят ли? А говорил ли Олег? А Сережа? И он хорош собой, ну, объективно. Неплохо трахается. Вкус в интерьере у него ужасный, но музыкальный ничего так… С ним определенно хорошо спится. Но — нравится ли ему Игорь? Господи, он только что думал, что решил все важные вопросы в своей жизни— Игорь прокашливается, и Сережа резко оборачивается к нему, как будто только сейчас вспомнил, что у их воссоединения есть зритель. — Игорь? Ты и Олег? Серьезно? И ты молчал? — Да. Прости. Я что сказать хотел, — Игорь прячет руки в карманы и вновь являет собой олицетворение вальяжной безмятежности; так сразу и не заметишь, что напряжен, как натянутая до предела пружина. — Раз вы тут разобрались — я вроде бы больше не нужен? Так что, я пойду, наверное. — Игорь, подожди. — Ребят, серьезно. Удачи вам поговорить и все такое. — Так, Игорь, немедленно вернись, — Сережа приподнимается на коленях, но Игорь уже в коридоре и только на мгновение заглядывает назад. — Вы там это. Когда разберетесь… у вас мой номер есть. У обоих. Если захотите, то можете набрать. Если вдруг. — Игорь! — вскрикивает Сережа. — Игорь! — зачем-то следом за ним окликает Олег. Но Игорь не отвечает, и в глубине коридора за ним мягко закрывается дверь.