Разбитая маска

Громкий свист разлетается по небольшой комнате, заставляя поморщится и снова сконцентрировать взгляд на экране. Белые огни превращаются в две фигуры, пятна кровь и дрожащий пистолет в руках ребёнка, какие-то крики и неверие. Парень ещё раз моргает, полностью осознавая происходящее в фильме, в груди это отдаётся каким-то удовольствием, что-то забытое и не совсем приятное, но все мысли исчезает как ребёнок что-то говорит, а рука тянется за попкорном, закидывая сладкие растяжки в рот. Пальцы снова неприятно липкие, если был бы включён свет, то можно было заметить бледно-розовые и синие пятна от глазури, что забивается под ногти и заставляют фыркнуть, завтра отхватит пару шуток о маникюре. — Спорим... — Отвратительное, — его прерывает шёпот, Радан моментально поворачивается к подруге, забывая, что хотел сказать и замечая, как та морщится, смотря на экран. Кейт тоже поворачивается к нему и хмыкает, кивая на телевизор, но больше понимания это не даёт, и та сдаётся, подхватывая парочку кусочков сладости, объясняет: — Убийство и побег — это крайне по-детски, он мог сделать так много, но выбрал это. — с хрустом говорит Кейт, Радан только сильнее хмурится и снова переводит взгляд на происходящие в фильме. Там ребёнок бежал куда-то с рюкзаком. — Тем более убивать это неправильно. — Но его понять можно, — возражает Радан, скашивая взгляд на девушку, отмечая, что та морщится и тихо отвечает «Нет», но парень отказывается верить в это и спорит. — Его отец на протяжении долгих лет над ним издевался и избивал, да и вряд ли он мог что-то сделать. — Да, это тоже неправильно, но он убил его! Да и это не ребёнок, должен все осознавать, мог что-то придумать, — недовольно бурчит Кейт, подгибая к себе колени и натягивает плед. Радан не отрывает взгляд от подруги и осторожно кивает. Не понимая, какого хрена. Но похоже его подругу это не волнует, так как та поглощена в сюжет фильма. На экране снова раздаются крики, что-то о полиции, он быстро оборачивается обратно и резко вздрагивает, случайно чуть ли не падая с дивана. — Мистер Митон, прошу остановить иначе буду стрелять! — кричит полицейский, пока подросток перепрыгивает через забор и уносится куда-то в лес. Красные пятна кровь капают с его одежды на землю. — Радан, быстрее! Прошу! — со слезами на глазах его просит друг, где-то сзади них крики, что это их последний шанс, но все что он может - ухватиться за друга и бежать, не обращая внимания как его собственная кровь с ноги капает на землю. Радан быстро моргает, убирая размытое ведение и просит себя успокоиться. Вспомнить прошлое можно и в другой раз. — Он же мог все объяснить полиция! Идиот! — ругается Кейт, что на мгновение приводит в чувство и он снова обращает внимания на неё. Слова ранят его, что неправильно, но слова о том, что не мог, они бы ничего не сделали, а просто посмеялись и рассказали родителям, это сделало все хуже, приходится засунуть глубоко в себя. Не его назвали идиотом, но он впивается в кружку с холодным чаем и хочет забыть обо всем, что происходит. У Ника, вроде так зовут подростка, не было выхода, тяжело сопротивляться, когда тебе держат ноги и руки, тяжело кричать, пока у тебя заклеен рот, а скотч стягивает кожу щёк. Тяжело ударить кого-то кто сильнее тебя в несколько раз. Ты всего лишь ребёнок, который пытается выбраться из этой паутины, но паук все сильнее тебя утягивает, пока твоя мать плачет ночью. Ты не хочешь увидеть её слезы в реальности и заставляешь себя поверить, пока не начинаешь это делать, на самом деле думать о том, что сам виноват. — Как ребёнок маленький, — фыркает Кейт, не замечая, как на неё бросают взгляд. Потому что да, Ник всего лишь ребёнок, у которого нет выхода кроме как поверить и опуститься в яму чужих слов, пока тот не берет в руки пистолет и происходит хлопок. У него тоже не было выхода, он тонул, плакал и верил, когда-то он на самом деле молился, пока не понял, что никого нет и это бессмысленно. Никто не придёт, потому что «его» не существует. Богини — это ложь, а у него в руках заточка и маленький камень, который потом в замочной скважине, а сил для удара нет. Стекло разбивается в треск, а он исчезает в темноте, не замечая криков, перед ним только рука лучшего друга. Которая тоже пропала. — Кейт, я выйду, — кружка ставится с тихим стуком на стол, керамика хрупкая, такая-же, как и его платина, чтобы скрыть эмоции. На него бросают странный взгляд, но не перечат, и девушка остаётся на месте, пока парень быстро поднимает, не замечая, как обходит диван и направляется к выходу, в желание вздохнуть свежий воздух. Кажется, что сейчас он наполнен запахом коньяка, железа и кожи, которая впитывала всю ненависть, но не делала ничего легче. Дверь маячит перед глазами и пальцы быстро впиваются в ручку, заставляя прийти в себя. Петли скрипят, что прячется за шумом телевизора, уши улавливают только какие-то разговоры о том, что их найдут. Их не нашли. Холодный ветер обдувает, мгновенно заставляя сжаться и кинуть взгляд за спину, чтобы увидеть закрытую дверь. Только тихий колокольчик отличает их. Это не дверь из прошлого, она - его будущее. И даже не заперта. В какой-то момент он понимает, что холод сейчас меньшая из проблем и следующие шаги выходят легче, наконец-то вздыхая запах бензина и моря, резины и чего-то отвратительно кислого. Но на языке в противовес оседает горько-сладкий вкус. Этот запах полностью другой, но такой похожий, также душит и заставляет закрыть глаза, чтобы не запоминать лица прохожих. Либо не увидеть жалость. Это место не пахнет домом, но это лучше, чем место, где он вырос, что-то родное все равно отдаётся в запахе и ощущения. Наверное безопасность. Ноги ведут к небольшому проходу между заброшенными складами, сейчас хочется чего-то тихого и спокойного. Хотя здесь всегда тихо, шорохи подошв исчезают в памяти, пока ты не общаешься внимание на то, что происходит вокруг. Он не успокаивается пока не ощущает холод пластин, из которых созданы стены и лёгкий запах песка с асфальтом, что пачкают пижамные штаны. Но кого это волнует? Точно не его. Рука тянется в карман, просто надеясь, что он не забыл телефон где-то на диване, сейчас утопать в воспоминаниях выше его сил. Это больше океан, чем маленькое озеро. К его счастью, пальцы подцепляют холодный корпус телефона, доставая его на лунный свет. Кое чей подарок. Улыбка мелькает на губах, и она почему-то заставляет зайти в сообщение, где-то есть мысли написать кому-то, но на часах практически час ночи, в календаре красным написано «суббота», а в голове осознание, что никому не нужны его проблемы. Здесь у всех свои и им не нужны ещё одни, а он справится.  Раньше же выходило, сейчас главное успокоиться и прийти в себя. И все равно взгляд тупо упирается в короткий список контактов, а палец оставляет липкий след, когда прокручивает их туда-сюда. Его руки все ещё липкие от глазури, такие как мысли, горькие и отвратительные, но приторно-сладкие воспоминания счастья, когда-то его смеха и тёплый моментов семьёй. Которой больше не существует. Ему приходится из раза в раз себе напоминать, что все это не больше, чем тонкий картон, фасад любви и заботы, который скрывал за собой синяки и шрамы, которые уже на оборот кричали о неприязни и ненависти. Когда он хотел стать вовсе девушкой, может так бы его больше любили? Он был готов стать кем угодно, главное, чтобы снова почувствовать заботу и тепло. Но сейчас ему не десять и даже не пятнадцать, но он, как и когда-то сидит на холодной земле, не зная, что будет дальше и проснётся ли завтра вовсе. Слишком много изменилось, но «семья» все ещё отдаётся кислым. Экран телефона резко загорается белым, ослепляя и оставляя за собой белые круги в глазах, чтобы позже они не исчезли, а на дисплеи появилось знакомое лицо на фото. Радан хмуриться, не совсем понимаю, но практически автоматически снимает трубку, включая громкую. — Я видел, что ты в сети, поможешь? — чужой голос лёгкий и свободный, немного скрипуч, когда динамик немного барахлит, а вовсе неприятно визжит, передавая падение чего-то металлического на металл. На время это выбивает воздух из лёгких, а улыбка сама появляется, осторожная и какая-то странная, но настоящие. Это что-то запретное, но в какой-то части головы приходит ассоциации с детской книги, где было написано, что будто тучи расходятся. — Да? — парень не уверен отвечает или задаёт вопрос, отвлечься от всего этого хороший вариант, и все равно он пытается, честно, сделать голос более грубым, привычным, но глухота слишком заметная, что заставляет поджать губы, быстро думать о том, что сказать потом. На мгновение, короткое или нет, каждый ответит по-своему, наступает тишина и Радан чувствует, как Кавинский сам застывает, потому что лязга нет, который присутствовал на фоне. Да и он слишком много знаком с ним, чтобы понять - он понял. — Ты плакал? — вопрос аккуратный и немного неловкий, но не настолько как дальнейшие тишина, которая прикрывает звуком скрипа кресла. Радан не уверен сколько времени прошло, когда до него доходит и он пытается исправить ситуацию. Он не плакал, даже если холод обдувает дорожки слез. — Нет! — слова слетают с губ быстро, это был крик, который показывает истину и указывает на ложь. Где-то на той стороне происходит тяжелый выдох и ему хочется сорваться в извинениях, но это ещё больше ему не свойственно, и он затыкается, позволяя телефону упасть рядом с ним, пока лоб упирается в колени. Они не знают почему молчат, пока Кавинский все же не собирается что-то сказать — Я не ув... — Всё хорошо! — снова выкрикивает Радан, пугая стаю ворон с дерева, что пугают его в ответ, но Винс на самом деле замолкает, пока парень медленно осознает, что может быть сделал все хуже. — Просто...— пытается объясниться он, — Мы с Кейт смотри фильм, там парень, ребёнок, очень похож на меня и мои действия, тогда, в детстве, и, и Кейт сказала, что он отвратительный и я... Слова выходят на одном дыхание, где-то уходят в чистый шёпотом, а где-то проскакивает глухота. Его слушают, на самом деле слушают. Не просят заткнуться или просто уйти. Слу-ша-ют. — Вот, — с тяжёлым дыхание заканчивается он, закрывая глаза и молится хоть кому-то, что все что произошло не так ужасно, пожалуйста. Тишина стоит минуту, две, три, а может и полчаса, они не знают. На другой стороне ещё один скрип кресла и тихое отдалённо слышится постукивание по столу чем-то тяжелым, его же старая привычка, когда тот думает. Эмоциональность это не про них, никогда, они молчат, затыкаются и наблюдают, даже он. Агрессия и крики моментально уходят в маску, превращаясь в холод и безразличие, а про Кавинского он молчит. Сколько лет не пройдёт, никто не узнает, что у него на уме. Только острый взгляд и понимающие-уверенная ухмылка. Но сейчас тонкие нити доверия натягиваются, играя свою мелодию и где-то правда все ещё остаётся правдой. — Радан, — медленно и подбирая слова начинает Кавинский, — Никто не поймёт наш опыт лучше, чем мы. Его слова немного невпопад, может не то, что именно ему надо слушать, но он даже не знает, что хочет услышать. И все равно что-то тёплое горит в груди. Сладкое и тёплое. — В фильме мы наблюдатели, как и люди в нашей жизни, — его голос скатывается в какую-то ностальгию, что заставляет Радана нахмуриться, но держа язык под замком. — Они видят только нас самих, которые сейчас, которые прошли свои ошибки и пережили то, о чем они и не думают. — Радан, они никогда не узнают нас прошлых, никогда не встречаясь с ним раньше.