Смотри, смотри, смотри

— В следующий раз я обязательно приеду к тебе. Они поднимаются вверх по улице, обходя спешащих по каким-то утренним делам людей. Сегодня город полон туманом и приглушенными звуками. — Все нормально, — Хабаровск придвигается чуть ближе, так, что их плечи теперь соприкасаются — Мне нравится приезжать к тебе. Володя иногда думает, что Лёне просто не хочется, чтобы он видел его город таким. С недостатком финансирования, протестами и пыльными улицами. Ничего такого, но все чуть иначе, чем когда это он был столицей. Хочется взять его за руку, переплести пальцы. Сделать что-то вот такое простое и нежное. Но за такое на улице можно огрести, а потом огрести ещё раз, когда опять выследят. Собственные города пока не поспевали за открытостью их взглядов. — У меня даже ключи всегда с собой, — Приморский улыбается и в подтверждение достает связку, потрясывая брелоком с летящим медведем. — Ворвусь к тебе, когда ждать не будешь. Амурский смеется, кивает, а затем легко стукает пальцем по брелоку. — И чего всем этот логотип так не понравился? — Не знаю, — честно говорит Вова, убирая ключи обратно в карман и нащупывая там уже от своей квартиры. — Лично я оценил. Владивосток вспоминает задыхающийся Комсомольск, поднимавшийся за ними по улице Пологой, приговаривающий «шутники вы е****е (чертовы)». Возможно юмор у них и был немного специфический. Как раз для людей, которые на митингах водят хороводы вокруг ОМОНа. Когда они переступают порог, Приморский утыкается лбом в чужой затылок и обнимает со спины. Ловит знакомый запах хвои, лимонника и сырого леса. — Устал? — Немного. Он лениво прижимается к теплому плечу щекой, лезет руками под толстовку, забирается пальцами под футболку, касаясь горячей кожи. И это все так сказочно хорошо и уютно, пока живот Володи не начинает громко урчать в томной тишине. — Сначала завтрак, — тихо посмеивается Амурский. Лёня, извернувшись, целует еще не успевшего смутиться Вову в лоб. Вова довольно зажмуривается, он соскучился, но уже еле движется. Ему неловко жаловаться на свои столичные дела, которые отнимают столько сил. Но ему и не нужно, Хабаровск сам все знает. Лучше, чем кто-либо. — Завтрак, — повержено соглашается он. Пока на его кухне что-то делают, Володя смотрит в окно и сонно залипает на мост исчезающий в тумане. Он трепетно любит все свои мосты, пусть они и не разводные, как у кумира всей его жизни, как будто они тут были всегда. Приморский задумчиво зевает, оглядываясь на одежду разбросанную по комнате, они уже даже не разбираются, где чья. Казалось бы, совсем недавно, он восторженно смотрел на мост через Амур и даже не представлял, что у него самого будет что-то такое. Вот были девяностые, а вот на месте, где ОПГ пытала людей, светлый зал для йоги. Вот они воевали с Японией, а вот подпевают опенингу аниме, лежа в обнимку под одеялом. Теперь он столица, а Лёня все равно вместе с ним. И если без мостов Вова себя может вспомнить, то без Хабаровска нет. Маленький Приморский дорожил знанием, что где-то там, в глубине сопок и непроходимых лесов, есть ещё один город. Город чуть старше него самого, но как будто делящий с ним какое-то загадочное общее, что-то что поймут только они вдвоем. «Кто-то похожий на меня.» — с придыханием думал Владивосток. Он ждал, что Хабаровск к нему непременно приедет. Нетерпеливо спрашивал у взрослых, когда тот сможет, но ему отвечали, что путь долгий и тяжёлый, что много дел, что пока не до этого, ведь там план максимум: не сдохнуть зимой, а план минимум: сдохнуть не сразу. Он сам хотел туда поехать, но ему находили дела, объясняли, что путь совсем нелегкий, что стоит немного подождать. Спорить о пути было глупо, он сам знал, сколько людей погибло в дороге за иллюзорной лучшей жизнью. Так что он послушно ждал, у молодых развивающихся городов всегда дел в достатке, чтобы себя занять. Когда наступил тот самый день, он не находил себе места. Пытался придумать, как ему лучше стоять, как говорить, какое впечатление надо произвести. Восторг бил ему в голову, как море о скалы, разлетаясь во все стороны. В час Х, он честно собрал всю свою волю и выдержку, и решил, что будет статный и серьезный как Питер с картинок. Представший тогда перед ним Хабаровск выглядел, как мальчишка, которого бросили в лесу выживать одного, и он выжил. Словно буквально только что, по дороге сюда, он выследил медведя, прикончил его одним ножом и достал из него свой обед, распоров брюхо. Примерно что-то такое прочитал тогда Приморский в пронзительно зеленых глазах и сразу же подумал, что они непременно станут лучшими друзьями. Все его напускное спокойствие слетело сразу и больше никогда не возвращалось. Он, переполняемый радостью, ничего не спрашивая, уже тащил Амурского за собой, крепко держа за холодную руку. Сейчас, вспоминая, он удивляется, почему Лёня ему за это не высказал или не втащил, или ещё чего. Он послушно шел следом, не выражая никакого возмущения. Приморский тараторит, пытаясь рассказать все-все-все, словно у них было три минуты, а потом надо возвращаться обратно, потому что путь занимает три года. В какой-то момент Хабаровск даже вставил пару-тройку скупых слов, когда Володя останавливался втянуть воздух в легкие. Хотелось показать ему все. Вообще все. Поэтому Владивосток хаотично тыкал пальцем в то, что они встречали по дороге. Леонид же хмуро, но очень заинтересованно, смотрел на все, что Володя ему так старательно показывал. На дома, на ракушки, на морские звёзды, на морских ежей, опять на ракушки, на лодки, на сохнущие сети, на ракушки, на пирс, на медведок, на людей, на камни, на трепангов (господи, зачем) и ещё несколько раз на ракушки. Смотри, смотри, смотри. Когда они добрались до песчаного пляжа. Приморский уже абсолютно хозяйским тоном заставил его снять ботинки, закатать штаны и зайти в море вместе с ним. Им повезло, тогда был штиль и мягкий закат. Владивосток любил море разным, но почему-то хотел показать Хабаровску, который никогда моря не видел, его именно таким. Теплым, спокойным, открытым. Приморский все так же хорошо помнит тот день, но этот момент особенно отчётливо. Как Лёня замер, стоя в море, ласково омывавшем его щиколотки, и поднял взгляд к бесконечному горизонту. Приморский тогда дышать перестал. Он наблюдал, как до этого нахмуренные брови расслабились, даже удивлённо поползли вверх. Амурский не шевелился, заворожено смотрел вдаль, широко открытыми глазами, совершенно не моргая. Вова не мог оторваться от разглядывания его изменившегося лица. Он ждал, боясь потревожить этот сакральный момент. У него на глазах менялось что-то глубоко внутри человека, он, наверное, совсем как в книжках, был захвачен открывшейся незнакомой ему ранее красотой. Красотой, меняющей его жизнь до основания. Поэтому когда Амурский наконец-то ошарашенно приоткрыл рот, так и продолжая остекленело глядеть в никуда, Приморский был одно сплошное внимание, до самой последней клеточки своего тела. Сказанные им тогда слова, с особым теплом в сердце, он пронесёт через всю жизнь. — А где… — Лёня говорил встревоженным шепотом, с придыханием, как говорят важные секреты, — … комары? Амурский вынимает голову из холодильника, в котором так старательно вел поиски деталей для их завтрака. Он знает этот характерный дурацкий смех.