Почему ты не любишь меня, мама?

      Захожу в очередной молодёжный бар и сразу направляюсь к стойке… Молодая изящная девушка лет восемнадцати с длинными прямыми тёмно-каштановыми волосами и насыщенными кофейными глазами, по имени Виктория… Для кого-то это имя, возможно, действительно стало «победой», для меня же оно стало полным поражением во всей жизни…       Усаживаюсь на свободное место, в тихом тёмном углу, рядом с барменом, чтобы ему удобнее было мне наливать, и заказываю яркий, кружащий голову алкогольный коктейль, один, второй, третий… Я уже сбилась со счёту, а из кофейных глаз по лицу быстро сбегают прозрачные горькие слёзы…       И мысли, и воспоминания, хаотично погружают меня в суровую реальность… Которую я недавно узнала, но не хочу знать и принимать!       Мне исполнилось восемнадцать, я давно перестала быть ребёнком и официально стала совершеннолетней, время и период жизни, когда пора взрослеть и открывать страшные тайны мира. Но, некоторым тайнам лучше оставаться не раскрытыми навсегда.       Я всегда гадала, почему мать решила родить меня в столь позднем возрасте, зачем они с отцом вообще завели меня, если не были вместе, не любили друг друга, даже никогда не были расписаны, он вообще женился на другой, на моей тётке Ирис, и теперь я знаю правду, но лучше бы не знала.       С самого детства, с самых первых дней моей жизни мамы не было рядом. Сколько я себя помню, обо мне заботилась Зилда, няни, служанки, старая лучшая подруга матери — Ивети, кто угодно, но только не она сама. Сразу после моего рождения, конечно, я не могла ещё в полной мере осознавать отсутствия матери, но я чисто интуитивно чувствовала это. И это какое-то странное ощущение нехватки внимания, заботы, тепла, осталось со мной на всю жизнь. Мама не была со мной рядом в первые дни, месяцы и недели, мама не кормила меня грудью сама, лишь сцеживала молоко, и Зилда поила из бутылочки, мама не укачивала меня на руках, когда я чувствовала себя одиноко и плакала, это делала всё та же Зилда, и это подсознательное ощущение сохранилось у меня на всю жизнь.       Я любила мать, как любой ребёнок любит ту, кто подарил ему жизнь, я уважала мать, и я всегда боялась, что была недостаточно хороша для её любви и уважения. С самого раннего детства я поняла, я почувствовала, что была недостаточно хороша, что должна была доказать и заслужить, что я чего-то стою, показать ей, что я на что-то способна и сиять в её глазах бриллиантом, который затмил бы Камилу.       Когда я была ребёнком, я пыталась обратить внимание мамы на себя, совершая разнообразные глупости, бегала, прыгала с высоты, забиралась на деревья и дралась с мальчишками, лишь бы только она заметила меня, полюбила, пожалела. Я готова была получить тысячу синяков, ушибов царапин и ссадин, лишь бы только заслужить заветное сострадание матери, то самое, которое она круглые сутки дарила Камиле, и которого так не хватало мне.       Однажды я даже упала с лошади на фазенде отца и едва не сломала руку, лишь бы только мама приехала на выходные к нам, а ведь я была хорошей наездницей, тётя Ирис сама меня обучила. Но ради любви той, кто всегда была для меня ледяной королевой, я готова была отказаться от чего угодно, прикинуться кем угодно… И тем не менее, не всегда получала то, за что так отчаянно боролась.       Мама так и не приехала к нам на фазенду, ведь Камиле в тот день стало плохо, она вновь узнала, что не удалось забеременеть и расстроилась, долго плакала и горевала, уже в который раз, как громко и безутешно ревела в подушку я, что мама меня совсем не любит. Я тогда не знала, что значит быть беременной, но уж понимала, что это было не так страшно, ведь Камила проходила через подобные испытания много раз, сколько я себя помню. Ну, и что что в этом году у неё не родится ребёнка, значит, родится в следующем, или поза следующем. Сестра молода, её муж тоже молод и красив, страшная болезнь, о которой упоминала всё время мама, ушла. Так чего переживать? Неужели же ребёнок, который ещё даже не появился, внук, которого пока нет, для моей мамы дороже настоящего, живого ребёнка, который едва не расшибся, упав с самой дикой лошади на фазенде? Видимо, да.       В тот день я лишь едва не получила ремня от строго и грубого отца, а затем, когда мать только позвонила и то ему, а не мне, всю ночь проплакала под успокоительные разговоры тёти Ирис. Казалось она единственная понимала меня в этом мире, а я вот не понимала, чем Камила была так лучше меня? Тем, что она родилась первая, тем, что она старшая, тем, что у неё светлые волосы, тем, что я — не Камила?       Я никогда не ревновала мать к Фреду, хотя могла бы, но не ревновала. Я даже не знала своего брата, который умер вскоре после того, как я родилась, видела пару фотографий в его комнате, но не более того. Хотя, могла бы ревновать. После Камилы второе место в сердце моей матери доставалось ему. Брату, так скоропостижно ушедшему из жизни от не менее страшной болезни — СПИДа, заразившись от своей новой жены, и сыну, комнату которого, страдающая безутешно долгие и долгие годы потом наглухо закрыла мать, словно музей, в котором ничего и никогда нельзя было трогать.       Когда я однажды спросила у мамы, почему в этой комнате нельзя ничего менять, когда я однажды взяла какую-то старую фотографию в рамке с полки и случайно разбила её, мать так отругала меня, что мне не хотелось выходить из своей комнаты ещё три дня. Она кричала, шлёпала меня руками, плакала, говорила, что её дорогой сыночек умер, и эта комната и фотография — единственные воспоминания о нём. В тот момент мне показалось, что, если бы умерла я, мать бы выкинула все мои вещи на помойку, и даже бы ни разу и не вспомнила. Она любила свою обожаемую принцессу Камилу, она любила своего ушедшего, но не забытого, сына, но почему же она так не любила меня? Я ведь тоже её дочь. Я искренне не понимала, хотя, всеми силами пыталась понять.       У меня даже не было своих собственных вещей, как у Фреда или Камилы, нет, конечно, не одежды, старые вещи других детей столько бы не пролежали в шкафу, а личных безделушек, рамок для фотографии, мебели, своей комнаты.       Ввиду того, что у нового мужа мамы — Мигела дома было и так слишком много людей, а новую квартиру им, то есть, нам троим, он купить не мог, из-за нехватки денег, мы так и остались жить в старой квартире мамы. Мигел переехал к ней, комнату Фреда закрыли, как музей, законсервировав, казалось, навечно, лишь изредка входя туда, чтобы убирать пыль, а мне, мне… Досталась старая комната Камилы… Слегка обновлённая, но такая же старая.       Тот же письменный стол с компьютером, та же небольшая ванная, та же односпальная кровать с изящным кованным изголовьем… Когда я немного подросла из колыбельки, я стала спать на кровати Камилы. Тогда, в детстве я ещё ничего не понимала, и мне нравились эти красивые железные решётки, но, с возрастом, смотря старые фотографии в альбомах я всё больше и больше открывала для себя, замечала, что какие-то мои, почти новые и любимые вещи, когда-то принадлежали Камиле.       Казалось бы, в моей жизни ей принадлежало всё. И рамки для фотографий, и доска с магнитиками, и комната, и кровать… И любовь матери… Мать полностью принадлежала ей.       Я никогда не злилась на Фреда, Камилу или мать. Брат трагически умер от страшной болезни, сестра всю жизнь жила и боролась с чем-то подобным, после того, как сама чуть едва не умерла, мама пыталась заботиться о нас всех, как могла, и пыталась быть счастливой со своим Мигелом, добрейший, но слишком отстранённый человек, как будто и вообще не замечающий меня иногда, но мне искренне не хватало того тепла и заботы, которые были у моих подруг… Даже Алма, приёмная мама Маргариты и Алмару — родственников мужа Камилы, моих ровесников и товарищей, проявляла к ним больше тепла, чем моя мама ко мне. Да что там говорить, тётя Алма проявляла и ко мне больше тепла, чем мать. Дарила подарки, такие же, как и своим детям на праздники, угощала конфетами, играла, но самое главное, всегда внимательно слушала о том, что я ей рассказывала, не отвлекаясь ни на работу, ни на какие-то домашние заботы, ни на Камилу. И это было самым важным. Я никогда не нуждалась в деньгах или вещах, казалось, у меня было всё, кроме… Вот честно, тёплого семейного общения. Мне не хватало этих милых семейных вечеров, о которых рассказывали Маргарита и Алмару, о которых рассказывали мои друзья.       Если я в школе с кем-то ссорилась, мать ругала меня, если спорила с учителем, доставалось мне, если проказничала, как и все другие дети, получала больше всех тоже я. Я не могла искренне поделиться с мамой своими переживаниями, секретами, я не могла пожаловаться, что вредный мальчишка из моего класса дёрнул меня за косичку, что учительница придралась ко мне, что я не кидалась губкой в одноклассников, это сделала другая девочка. Я пыталась, но мама не слушала. Как не слушала, как я называю своих кукол и мишек, своих детей. Все её разговоры и мысли были заняты детьми Камилы, которых всё так и не появлялось. Почему? Может, Камиле и не нужны были эти дети? Как ещё дети после принцессы-Камилы не нужны были и моей матери?       Когда я подросла я больше поняла о том, почему мама так переживает из-за смерти Фреда, от чего столь сильно и рьяно заботиться о Камиле. Поняла, но одновременно от этого не стало менее больно. Неужели старшие дети были важнее для матери, чем я? Ведь я такой же её ребёнок, как и они. Чем Камила была лучше меня? Ведь, судя по рассказам других, мать любила и Камилу, и даже Фреда ещё до болезни. А про меня она всегда забывала. Редко приходила на школьные собрания посылая туда Зилду или дядю Мигела, Зилда не могла ответить на все вопросы учительницы, а Мигел вёл себя отстранённо, вежливо и безразлично. Да всем всегда было плевать подралась я с кем-то или нет, получила двойку или пятёрку. Получи я даже шестёрку, ни мама, ни Мигел не обратили бы на это никакого внимания, а отец и тётя Ирис были слишком далеко, чтобы такую мелочь вообще узнать. Но я искренне верила, что всё зависит только от меня, что я могу всё исправить…       Я стала лучшей ученицей в школе, я стала лучшей наездницей на фазенде отца и в её окрестностях, я получала медали, и даже открыла в себе музыкальный талант… Я получала награды, но мать не всегда приходила на их вручение. Мы с Маргаритой и Алвару основали свою группу, достаточно успешную, но мама так и не была почти ни на одном нашем важном выступлении. Она всегда обещала, но каждый раз у Камилы что-то случалось в этот день, и из всей группы лишь меня не поддерживали на концерте родители. Я не понимала, я не знала, я злилась на себя и ненавидела себя. Я ругалась с Камилой, иногда даже с мамой, но не было никакого толку.       Даже в день моего восемнадцатилетия, самый важный праздник в жизни, мама умудрилась опоздать на вечеринку в дом Алмы. Почему, потому, что Камила снова была у врача и снова не оказалась беременной. Да сколько можно? Прошло восемнадцать лет, а она мучает и меня, и себя, и маму, и даже своего мужа-красавца Эду этим. Может быть, у неё вообще не может быть детей? Да и зачем ей дети, если она тем самым отрывает мать от своих же детей, маму от меня, не давая ей просто быть рядом в важные моменты моей жизни. Чтобы сохранить свой брак? Чтобы удержать Эду?       Он, невероятно красив и привлекателен. В погоне за любовью матери я стала всё чаще бывать дома у противной Камилы и ненароком общаться с ним. И если поначалу Эду мне казался бодрым и более-менее жизнерадостным, то со временем я видела, как искорки в его глазах угасают. От этого постоянного мучения, от невозможности получить желаемого ребёнка, которого он так давно хотел. Я постепенно всё сильнее и сильнее сближалась с Эду, разговаривая обо всём на свете, даже о ситуации, которая нас обоих так мучает из-за недостатка любви и счастья, и всё сильнее и сильнее понимала его, пока в один прекрасный день не осознала, что эта дружба стала нечем большим, что я его сама люблю. Возможно, даже больше, чем любит его Камила. Нет, я не пыталась отбить его у вечно озабоченной своими проблемами и здоровьем сестры, я просто хотела быть рядом, наслаждаясь уже этой незримой духовной близостью с ним, и одновременно с грустью осознавая, что даже эту маленькую толику счастья отняла у меня Камила. Ни надежды на любовь, ни надежды на мечту, ни надежды на такой подарок судьбы…       А ведь это действительно стало бы для меня подарком, на мой восемнадцатый день рождения, если бы Эду ответил на мои чувства взаимностью, если бы хоть кто-то из тех, кого я любила и к кому тянулась всем сердцем и душой полюбил бы меня в ответ. Это почти произошло, почти стало для меня заветным подарком, ну, по крайней мере, в виде задушевного разговора и морального сближения в моих мечтах…       Но самый огромный подарок мне преподнесла на этот день рождения мать. Такой, что не забывается никогда. И он не был приятным, совсем не был приятным. Лучше бы я не знала!       Говорят, что горькая правда лучше сладкой лжи. Но лучше бы в моей жизни было ещё три тонны сладкой лжи, чем узнать такую правду, да ещё при всех, публично.       Я посмела возразить матери, в первый раз высказать ей недовольство потому, что она перешла все границы, из-за глупых нескончаемых капризов Камилы опоздала на самый главный праздник в моей жизни. Сколько можно было терпеть её пренебрежение и безразличие, сколько можно было прощать подобные поступки. И на этот раз я не собиралась смиряться. Но в ответ я услышала такое, что лучше б я напилась и свалилась в бассейн дома Алмы, чем знать правду. Хотя, потом я так и сделала.       Мама, самый дорогой человек в жизни сказала мне, что вообще родила меня только из-за Камилы, что не хотела меня, что я лишь должна была стать донором… Не ребёнком, не человеком, а просто донором, как какая-то вещь, какое-то лекарство от болезни, приготовленное и налитое в баночки, запечатанное в красивой упаковке.       И всё для меня в этом мире встало на свои места…       В один момент, в один миг я поняла, что мои мечты и старания завоевать любовь были тщетны. Я никогда не получу того, что хотела. Я хотела быть любимым и желанным ребёнком, а появилась на свет только для того, чтобы стать донором. Мать не собиралась меня рожать, более того, она ещё и обманула отца, обманула тётю Ирис, чтобы забеременеть, даже своего драгоценного Мигела, с которого она сдувала пылинки все эти годы. Только для того, чтобы по призрачной надежде и прихоти Камилы попытаться спасти её. С этого момента я не просто жила, я жила ради того, чтобы поддерживать жизнь в Камиле. Я была запасным вариантом, расходным материалом, чтобы оберегать её дорогую и любимую дочь. В тот момент мне казалось, что единственную мамину дочь.       Мир перевернулся для меня и никогда больше, наверняка, не станет прежним.       У меня в жизни больше не было ничего, ни уважения, ни заботы, ни любви, у меня самого места больше в жизни не было, и даже имя моё, моё проклятое имя было выбрано, как часть этой истории.       Я разругалась с матерью, я орала на неё на празднике, я напилась, и пьяная прыгнула в бассейн, настолько пьяная, что Эду пришлось вытаскивать меня оттуда силой. Но ни спиртное, ни холодная вода, ни уговоры Алмару или кого-то ещё из семьи Алмы не помогали, мне не становилось менее больно.       С того дня я поняла, что мать не любила меня не потому, что я была плохой, а потому, что я вообще не должна была рождаться. Вплоть, чуть ли не до середины беременности матери у меня даже не было имени. Она просто звала меня ребёнок-донор, а затем назвала Викторией, чтобы подбодрить Камилу, показать, что они победят страшную болезнь. Они победили, а я проиграла, одним тем, что уже родилась. Нелюбимая, нежеланная, поздняя и ненужная, словно вещь.       Вернее, я нужна была, как вещь, как лекарство от всех болезней и, наверняка, держали они меня при себе лишь, чтобы ещё и ещё пускать на расходный донорский материал. Вдруг принцесса-Камила снова заболеет? А если бы заболела я? Хм… Может, мать отказалась бы от меня и сдала в приют и родила нового ребёнка, а что? Я же больше не смогла быть донором для драгоценной Камилы.       Я с ужасом подлавливала себя на таких мыслях и винила себя за то, что так плохо думала о матери. А думала ли она или Камила хоть раз с жалостью обо мне? Я не знаю, была ли я для них хоть раз человеком, а не только донором? Но я чувствовала, с каждым днём всё сильнее чувствовала, что своим появлением, хоть и спасла Камилу, но стала обузой, сломала жизнь всем, даже преданному Мигелу, а главное самой себе.       Камила получила, что хотела, мама получила, что хотела, а я навсегда получила клеймо донора, и уже никогда не смогу от него очиститься. Когда люди смотрят на меня со стороны, мне кажется, что они знают, они всё знают, и видят во мне не человека, чувствуют и понимают, что даже родная мать произвела меня на свет без желания и любви.       И это стало для меня страшнейшим ударом. Я перестала пытаться искать и завоёвывать любовь, которую так никогда и не получу. Зачем, глупо, бесполезно, тщетно. Наглухо закрыв разрывающиеся от боли сердце и душу, я забыла про всё, про учёбу, верховую езду, даже группу… Я просто стала пытаться сбежать, спрятаться от этой нестерпимой боли. Как угодно забыться, лишь бы только не чувствовать её.       Я стала убегать из дома, ходить на шумные вечеринки, буянить, напиваться… Даже пару раз попробовала наркотики… Но ни яркие алкогольные напитки, ни дурман травки и кокаина не помогали отстраниться от этого… Я ненавидела, я злилась, я пыталась убежать… Но всё равно, в тайне продолжала и продолжала неистово желать и добиваться любви матери…       Даже сейчас, даже одиноко сидя здесь в баре и напиваясь до беспамятства после очередной грандиозной ссоры с матерью, я планирую прийти домой поздно, да нет, даже наоборот, рано, под утро… Вот, чтобы со мной что-то случилось. Чтобы мать забеспокоилась, чтобы обратила на меня внимание, хоть раз в жизни посмотрела на меня так же, как на Камилу, но она не обратит, она не посмотрит… Она не хотела рожать меня и не хотела, чтобы у неё была я, и сколько бы я ни шлялась по барам, ни пила, ни дебоширила, не развлекалась и не устраивала скандалов, я никогда не смою с себя эту пожизненную отметину, я не когда не стану для мамы ребёнком, дочерью… Я навсегда останусь для неё и для этой мерзавки-Камилы, что отняла у меня всё в жизни и косвенно отняла саму жизнь, просто донором… Такой я не перестану быть если напьюсь, накурюсь, подерусь, даже если меня изобьют или убьют… Даже если я тоже заболею… Ведь мать никогда не хотела меня заводить сама по себе, она желала меня, как Фреда или Камилу… И она не любит меня, как бы я того хотела… Уже по одной той причине как для чего и почему я появилась…       И я одиноко продолжаю пить в этом треклятом баре всю ночь до самого утра, цветные коктейли, которые никогда не сделают такой же яркой и цветной мою жизнь… Ведь самый дорогой на свете мне человек не любит меня и никогда не полюбит так, как я бы того хотела…       Почему ты не любишь меня, мама?!