Празднуем, капитан

Они всё-таки встали на якорь прежде, чем закатить самую грандиозную пьянку, которую только могли себе представить без малого две дюжины сорвиголов, старшему из которых исполнилось тридцать. Но не отпраздновать было бы явным неуважением ко всем духам, богам и Создателю: как и полагалось морякам, здесь почитали и первых, и вторых, и третьего. “Императрикс” уже была заведена в порт и оставлена на попечение местных властей, и все, не сговариваясь, вернулись на “Каммористу”. Потом они сойдут на берег, пойдут по тавернам, к сговорчивым девицам, а кое-кто и к не слишком сговорчивым. Но сейчас им нужно было отпраздновать всем вместе, единым целым. Командой, которая, быть может, больше никогда не соберётся вместе, ведь времени у них после их безумной выходки оставалось совсем немного. Вино лилось рекой, и из собственных запасов, и пополненных из обширного трюма “Императрикс”, но они были и так пьяны собственной удачей. Только сейчас Филипп Аларкон мог с чистой совестью и спокойным сердцем признаться самому себе, что не верил в успех этого предприятия до конца. Но ими верховодил Рокэ Алва, а он умел заражать своим энтузиазмом окружающих и сподвигать их на самые безумные поступки. У штурвала стоял Рамон Альмейда, незыблемый, как Алвасетская скала, и необузданный, как табун морисков. У удачи просто не было выбора, она обязана была оказаться на их стороне. Филипп пил, глядя на улыбающиеся лица, но почти не пьянел. Лёгкость в голове и искрящаяся, жгучая радость, заполняющая всё тело, ни на волос не была похожа на то, что захлёстывало его после вина. Члены их весёлой команды вскакивали на стол один за другим, они горланили песни и восхваления в адрес Рокэ и друг друга. Не удержался даже самый старший и сдержанный из них, Себастьян Берлинга, с чувством грохнувший об пол какую-то запылённую бутылку. Марикьяре и кэналлийцы никогда не скупились на похлопывания по спине и объятия, но сегодня обнимались даже те, кто обычно держался наособицу. Особенно с Рамоном, который просто напрашивался на то, чтобы повиснуть у него на плече или на шее, а он отвечал крепкими объятиями. Аларкон, первый помощник капитана, держался поодаль, перебрасываясь шутками и здравицами с другими, но его взгляд постоянно возвращался к Рамону. А Рамон то и дело поглядывал в сторону Рокэ. Старая привычка, детская дружба. Филипп почти пропустил момент, когда кают-компания опустела почти что наполовину, и кто-то затянул лихую песню о ветре, под которую всегда начинался танец. Его закрутило в хороводе, который уже превращался во что-то большее, чем просто танец. Это был почти экстаз, так танцуют для огненных фульг и для воздушных эвро, и Филипп очнулся только тогда, когда его руку перехватила большая ладонь. Он сжал её почти машинально и поднял голову, встречая дикий взгляд тёмных глаз.Рамон моргнул, отводя взгляд в сторону, даже в танце он искал не Филиппа. Аларкон сжал широкое запястье сильнее, заставляя Рамона повернуться. — Никто нашего соберанито не съест. А если и чуть укусит, то он и не против. Он широко улыбнулся, и Рамон улыбнулся в ответ. Филипп улыбался редко, но сейчас вино и приподнятое настроение сделали своё дело. — Кого там кусает Рокэ, мне без надобности, — отозвался Рамон, но пауза была слишком длинной, чтобы не выдать истинных чувств. — А кого кусаешь ты сам, капитан? — Глаза Филиппа блестели в полутьме. — Могу тебя, — хмыкнул Рамон. — Только перекушу же. Напополам. — А ты попробуй, — улыбка Филиппа стала ещё шире. В любой другой день Рамон бы попросту отшутился. Но сегодня и в его в крови бурлило веселье, дикая, буйная радость, требующая выхода. Сегодня нужно было праздновать так, чтобы это вспоминалось через десяток лет, не только людьми, но и морем. Филипп ли подтолкнул его к двери, сам ли Рамон оказался за ней, но они уже стояли в коридоре, тяжело дыша после танца и глядя друг на друга. Филипп дёрнул Рамона за распущенный ворот рубашки — и Рамон прижал его к переборке, дрогнувшей от напора. — Так и будешь смотреть? — спросил Филипп, поднимая голову. Его верхняя губа дрогнула, приподнялась, обнажая зубы в хищной усмешке. — А если буду? — Рамон навис над ним и перехватил сжимающую его ворот руку за запястье. — Тогда, капитан, первому помощнику придётся действовать самостоятельно. Простора для самостоятельных действий первому помощнику не дали. Рамон схватил его за руку и потащил за собой, Филипп едва не охнул, такой крепкой оказалась хватка четырёх пальцев. Раньше Альмейда никогда себе такого не позволял, он всегда до смешного осторожно отмерял собственную силу. Значит, зацепило. Значит, он чувствует то же, что и Филипп. Кровь застучала в висках, в такт запульсировала в низу живота. Они ввалились в капитанскую каюту и Рамон развернулся к Филиппу, пристально глядя на него сверху вниз. О собственных пальцах на запястье Аларкона он словно бы позабыл. Филипп выждал пару мгновений, качнул головой, будто бы примеряясь, и подался наверх. Они столкнулись губами, зубами, чуть ли не до крови, но не подумали оторваться друг от друга. Альмейда целовался самозабвенно, сжимая Филиппа в объятиях, одна его ладонь придерживала затылок, вторая оглаживала Аларкона по всему телу. Филипп не оставался в долгу, но ему казалось, что он просто не успевает дотронуться до Рамона везде, где ему хочется. Он хватался за широкие плечи, запускал пальцы в волосы, гладил спину, бёдра. Под прижимающимся к Альмейде бедром начала ощущаться внушительная выпуклость, Филипп потёрся о неё, почувствовав, что плоть становится ещё твёрже. Альмейда выдохнул сквозь зубы, сжал пальцы на плече Филиппа, и открыл глаза. Они были ещё темнее обычного. На мгновение показалось, что сейчас Рамон его оттолкнёт, и безумие прекратится, что даже сегодняшняя его глубина уже вычерпана до дна. Но тот просто выпростал рубашку из бриджей, стянул её через голову и не глядя отбросил в сторону. Филипп схватился за подол своей, но Рамон сделал это за него. Ткань затрещала, но выдержала, пока Альмейда выпутывал Филиппа из его одежды. Теперь оба были обнажены до пояса. Рамон неожиданной нежностью провёл пальцами по ключице Филиппа, где загорелая кожа уступала место более светлой. У самого Альмейды эта граница была менее заметной, Аларкон, в отличие от Рамона, никогда не снимал рубашки на палубе. Филипп просто положил ладонь ему на грудь и позволил ей скользнуть вниз, на пояс бриджей. Альмейда жадно смотрел на него, тяжело дыша. Филипп, глядя ему в глаза, протолкнул верхнюю пуговицу в петлю. Вторую. Третью. Пальцы Филиппа опустились ниже, случайно коснувшись уже чётко обрисовавшегося под тканью контура, и Рамон вздрогнул. Филипп прикусил губу и вместо того, чтобы продолжить расстёгивать чужую одежду, накрыл выпуклость ладонью и чуть сжал пальцы, с нарастающей неловкостью понимая, что не представлял себе размеров рамонова достоинства. Им случалось оправляться рядом, но в такой ситуации обычно не разглядываешь чужое. От мыслей отвлёк сам Рамон, который подался вперёд, толкаясь в ладонь Филиппа, и одновременно потянулся к застёжкам на его штанах. Альмейда справился гораздо быстрее, умудрившись не оторвать пуговиц. Он наклонился к Филиппу, крепко, чуть ли не до боли, поцеловал в губы, в шею и в плечо и только после этого отстранился, чтобы сбросить сапоги и уже полурасстёгнутую одежду. Филипп постарался не отстать, и теперь они стояли совершенно обнажёнными. Парадоксальным образом без одежды Рамон казался ещё массивнее и внушительнее. Широченные плечи, бугрящиеся мускулы, полосующие кожу шрамы, ещё багровые и уже почти невидимые, и массивная, налившаяся кровью плоть. Филипп смотрел так, словно видел своего капитана впервые. В глазах Альмейды был тот же жадный интерес. Ещё мгновение, и пауза стала бы неловкой, но они снова шагнули друг к другу одновременно. Рамон подхватил Филиппа, стиснул в объятиях, так, что тот ощутил животом и меру возбуждения Рамона, и свою собственную, и прижал его к переборке спиной. Филипп запрокинул голову, подставляя шею, к которой Рамон тут же прижался губами, закинул ногу ему на бедро, открываясь. Он ждал и боялся прикосновения пальцев, проникающих внутрь, но его не было. Рамон гладил его по бедру, царапал обломанными ногтями, это было сильно, хорошо, но хотелось большего — а большего Рамон не делал. Филипп накрыл его руку своей, направляя, однако ладонь Рамона замерла, а его губы оторвались от плеча Филиппа. — Всё нормально, — выдавил из внезапно пересохшего горла Филипп. — Можно… если у тебя есть какое-нибудь масло. Рамон облизнул и без того блестящие губы. — Есть. Но оно не для тебя, — в его глазах сейчас читался — вызов? — Ты меня не хочешь? — прямее вопроса Филипп Рамону не задавал ещё ни разу. — Хочу. Думал, это заметно, — Рамон двинул бёдрами и усмехнулся. — Но ты нужен мне целиком, а не располовиненным. — Думаешь, не выдержу? — криво усмехнулся в ответ Аларкон, многозначительно покосившись вниз. — Знаю. Я сам себя еле выдержал. Вот оно что. А половина флота гадает, в чьём облике к Рамону являются астэры. Филипп тряхнул растрепавшимися волосами и прищурился. Осознание происходящего накатывало постепенно. Щекочущее желание ощутить Рамона внутри себя сменялось другим, не менее будоражащим. Биение пульса в напряжённой плоти стало сильнее и Филипп опустил вниз ладонь и сжал её, понимая, насколько сильно расходится ладонь. Рамон со свистом втянул воздух, ногти вонзились в кожу на бедре Филиппа. — Погоди, — прочти прошипел он. Рамон разжал объятия, отвернулся к столу, раздался щелчок открываемого ящичка, зазвенело стекло. Аларкону стало холоднее, несмотря на бьющийся в теле жар, а склонившийся над столом Рамон вкупе с его намёками, да какими там намёками, туманили голову, заставляя делать то, на что раньше бы он никогда не решился. Филипп сделал крохотный шажок и прижался к ягодицам Рамона бёдрами. Что-то звякнуло громче, Рамон сдавленно выругался. — Ты б хоть предупредил. Ладонь Рамона нащупала его собственную, дёрнула к себе, на пальцы плеснуло холодное и скользкое. Руки Рамона легли на столешницу, плечи напряглись, он расставил ноги, раскрываясь перед Филиппом. Филипп размазал масло по ладоням, и они сами легли на сведённые от напряжения плечи. Альмейда недовольно дёрнулся. — Массаж решил мне сделать? Аларкон оскалился, хотя Рамон и не видел его лица. — А ты хочешь всё и сразу? Рамон резко развернулся и оперся на край стола. Выражение его лица было странным, губы подрагивали, не то желая разойтись в усмешке, не то ответить на оскал Филиппа. Он широко раздвинул колени, продемонстрировал Филиппу увечную правую руку, тоже блестящую от масла, медленно опустил её вниз. Филипп как зачарованный следил за исчезающим внутри пальцем. Лицо Рамона на мгновение исказила гримаса боли, но он продолжал смотреть на Филиппа, а тот не понимал, как ещё держится. Весь облик Рамона, который делал это для него, был неправдоподобным, такое Филипп не представлял себе даже в самых откровенных фантазиях, такое не виделось ему даже на алвасетской скале. Филипп перехватил мерно двигающуюся правую руку Рамона за запястье, потянул к себе и заменил пальцы Рамона своими. На этот раз на лице Альмейды не дрогнул ни один мускул, он только вдохнул, мышцы вокруг кончика пальца Филиппа сжались. Собственное тело отреагировало немедленно, и тут ладонь Альмейды почти ласково, но уверенно легла туда, где прикосновения нужны были больше всего, и начала неспешно двигаться. Но это была ладонь Рамона, и Филиппу нужно было совсем немного. — Рамон, — почти простонал он, с трудом удерживая себя от судорожных движений навстречу чужой руке. — Прекрати. Пальцы перестали скользить вверх-вниз, но большой продолжал поглаживать у самой головки. Филипп протолкнул собственный палец глубже, Рамон рыкнул, подаваясь бёдрами. Второй палец. Третий. Филиппа уже потряхивало и тут Рамон откинулся назад, оперся на локоть, и расставил ноги ещё шире, а потом поднял их, скрестил у Филиппа за спиной и за талию подтянул его к себе почти вплотную. Филиппу понадобилась практически вся сила, чтобы противостоять яростному напору Рамона, и он только успел направить себя. Осторожность не была знакома Рамону и в любви. Он прижал Филиппа к себе, заставляя оказаться внутри сразу, целиком. Филипп взвыл, болезненное ощущение слилось с удовольствием, вздыбленная плоть Альмейды коснулась живота, и он обхватил её ладонью, сжимая. Филипп не мог бы двигаться сам, даже если бы захотел, стиснутый могучими ногами Альмейды снаружи, стиснутый им внутри. Он только старался сдерживаться, подгоняемый бешеным ритмом, заданным Рамоном, но сдерживаться под хриплое дыхание и стоны было невозможно, внутри становилось всё горячее, под ладонью пульсировал мощный перевитый венами ствол, талию обнимали крепкие ноги Альмейды. Ощущений было слишком много, такого Филипп не испытывал никогда. Он вошёл глубоко, двинулся внутри и Рамон откинул голову, застонав в полный голос, стискивая Филиппа ногами, не контролируя себя. Филипп повторил движение, и Рамон выгнулся, вцепившись в край столешницы, сжался сильнее, выплёскиваясь на руку Филиппу. Тот почти не почувствовал влаги на пальцах, потому что у него самого потемнело в глазах, он не чувствовал ничего, кроме собственной плоти, заключённой в чужом теле, и его раз за разом скручивало в мучительно-сладкой судороге. Он очнулся в крепких объятиях Рамона, и с удовлетворённым вздохом повис у него на шее, утыкаясь губами в изгиб плеча. Ноги отказывались его держать, по телу прокатывалась дрожь — он с удовольствием чувствовал, что такая же сотрясает и огромное тело Рамона. Ладони Альмейды поддерживали его, поглаживали, а потом подняли и перенесли на узкую кровать, стоявшую в шаге от стола. — Я бы дошёл и сам, — запоздало, и потому не слишком убедительно запротестовал Филипп, пытаясь сообразить, как Рамон умещается в таком крохотном для него пространстве. — Тебя вернуть назад, Липпе? От этого “Липпе” ноги бы подкосились даже без пережитого пару минут назад, но Филипп совладал с собой и спросил совершенно спокойным тоном. — Ты не пробовал сначала спрашивать, а потом делать? Рамон сверкнул улыбкой, цокнул языком и посмотрел на стену в направлении, где сейчас была пришвартована “Императрикс”. — Не-ет. И улёгся рядом. Места на койке оказалось предостаточно для двоих.

***

Первая победа нового Первого адмирала, первая победа, в которой паруса расправил новый флагман под рукой нового капитана. Любого из этих поводов поодиночке было достаточно для праздника, а уж в сочетании и подавно. Команда и праздновала, не только на “Франциске Великом” — салютовали и передавали сигналы со всех кораблей эскадры. Альмейда посмеивался, что сейчас их могут брать не то что сухопутные войска — отряд оруженосцев посмелее. Те, кто прекрасно знал, какие “оруженосцы посмелее” пятнадцать лет назад в похожих обстоятельствах умыкнули из-под носа властей и команды другой корабль, понимающе улыбались и так же понимающе чокались. Альмейда исчез одним из первых. Большинство это заметило, никто не удивился. Капитан, став адмиралом, привычек не менял и уходил один. Филипп Аларкон, капитан “Франциска”, подождал пару тостов и ускользнул вслед за своим адмиралом. В его каюту он вошёл без стука. Если бы входить не стоило, дверь бы не открылась, марикьярский обычай не запирать замков без надобности жил и на флоте. Рамон сидел за столом в одной рубашке, перед ним стояла памятная фляжка с выбитой надписью “Каммориста, 383”, между пальцами мелькал клинок. — Не может быть, чтобы всё уже выпили и ты пришёл за добавкой ко мне, — сказал Рамон. Филипп аккуратно закрыл за собой дверь и так же аккуратно заложил задвижку, после чего завёл руки за спину и прислонился к запертой двери. — Не за добавкой. Ты мне кое-что задолжал. Я тебе, впрочем, тоже. — Да ну? — Нож прошёлся очередной блестящей волной по костяшкам пальцев левой руки. — Моя память ухудшается не по дням, а по часам. — Кокетничать ты никогда не умел, — Филипп неспешно отлепился от двери и подошёл к столу. — И похоже, никогда уже не научишься, альмиранте. — Справлялся без малого сорок лет, и ещё столько же справлюсь, если боги дадут, — хмыкнул Альмейда. Филипп обогнул стол и уселся на его край, достал собственную фляжку, сестру-близнеца рамоновской. Отвинтил крышку и приподнял флягу, словно произнося безмолвный тост. — Будем праздновать, — сказал Рамон утвердительно. — Будем праздновать, — эхом откликнулся Филипп. Они переплели руки, как при брудершафте, отпили из фляжек, внимательно посмотрели друг на друга. И как всегда, одновременно потянулись друг к другу за поцелуем. Целовались медленно, заново изучая чужие губы. Наконец фляжки синхронно стукнули о стол. Филипп вытянул из волос Рамона ленту, тёмная грива рассыпалась по плечам. Филипп пропустил пряди между пальцами. В смоляных кудрях проблёскивали редкие серебристые нити. Филипп печально улыбнулся. — Старею? — тряхнув головой, поинтересовался Рамон. — Говоришь банальности, — сказал Филипп, ещё раз с удовольствием погружая пальцы в шевелюру адмирала. Альмейда пожал плечами, положил ладонь на шею Филиппа и потянул на себя для нового поцелуя. Всё ещё неспешного, обстоятельного, как полагается капитану корабля и Первому адмиралу, но Филипп чувствовал, как касается его губ язык Рамона. Ладонь сжала плечо, погладила, вроде бы так же неторопливо, но большой палец лёг на ключицу, забрался под воротник, повёл по обнажённой коже. От прикосновения побежали мурашки, и Филипп улыбнулся в поцелуй. Он подвинулся так, чтобы оказаться меж разведённых коленей Рамона и тоже положил руку ему на плечо. Мышцы под его пальцами были как всегда напряжены. Филипп дёрнул ворот чужой рубашки, вопросительно прищурился. Рамон слегка пожал плечами и стянул с себя рубашку одним движением. Филипп избавился от своей. Они не отрывали взгляда друг от друга, Филипп сглотнул, видя, что широкая грудь Рамона начала подниматься чуть чаще, но сам только глубоко вздохнул, отгоняя желание немедленно сорвать с себя оставшуюся одежду и опуститься к Рамону на колени. Вместо этого он медленно провёл ладонью по груди Альмейды, остановился, обвёл пальцем свежий, ещё золотистый, шрам у плеча. — Глупость, — ответил на незаданный вопрос Рамон. И, помедлив, уточнил: — Моя. Филипп неодобрительно покачал головой, ладонь Рамона опустилась на его талию и медленно начала подниматься вверх, по спине. Пальцы перебирали по следам на коже Филиппа, их было немного, свежих и того меньше, но Рамон всё равно хмурился, касаясь незнакомой отметины. Филипп выждал минуту, другую и поставил ногу на край кресла Рамона. Тот хмыкнул, погладил оказавшееся рядом колено и щёлкнул по голенищу сапога. Оба рассмеялись, и сапоги полетели на пол. Ступня Филиппа, всё ещё в чулке, вернулась на прежнее место, ладонь Рамона — на его колено, но быстро сместилась выше. Филипп толкнул Альмейду в бедро, и тот нехотя поднялся. — Раньше ты хранил всё под рукой, — вслед ему сказал Филипп. — Я же говорю — старею, — не оборачиваясь, ответил Рамон. Флакон с маслом со стуком опустился на стол рядом с Филиппом, Рамон посмотрел на него сверху вниз, чуть прищурился. Филипп не пошевелился, и Альмейда вернулся назад в кресло. Филипп взял флакон со стола, поднёс к глазам, вытащил пробку. Пальцы Альмейды легли на застёжки его бриджей и потянули их вниз, Филипп привстал, позволяя стянуть их с себя. Рамон улыбнулся, но его глаза потемнели ещё больше: Филипп мог хранить невозмутимое выражение лица, но тело его выдавало. Рамон протянул руку за маслом, но Аларкон отвёл флакон в сторону, и Рамон деланно вздохнул, поднимаясь с кресла снова. Руку Филиппа он отвёл, и спустя несколько мгновений оказался обнажённым, как и Аларкон. Филипп смотрел, сравнивая то, что он помнил, с тем, что он сейчас видел, и память проигрывала с треском, потому что настоящий Рамон был больше, мощнее и главное, его взгляд был таким, что Филипп должен был загореться. Он и горел, плоть уже наливалась кровью, твердела, касаясь бедра, но он кивнул на кресло. Рамон уселся и протянул к Филиппу обе руки, однако тот ушёл от объятия и соскользнул со стола на пол. — Я говорил, что я тебе задолжал. Он вылил на ладонь масло и обошёл кресло, оказавшись у Альмейды за спиной. Ладони легли на плечи, скользнули вниз, разминая. Рамон издал полустон и повёл лопатками. — Ты решил всё-таки сделать мне этот кошкин массаж? Сейчас? — Я могу подождать, пока ты разобьёшь каких-нибудь дриксов. — Липпе… Низкий голос Рамона словно гладил, заставляя кожу покрываться мурашками. Касаться адмирала только ладонями было невыносимо, но Филипп продолжал. Пальцы проходились по мышцам, намасленные ладони ласкали кожу. Рамон постанывал, и через несколько движений его рука легла на запястье Филиппа. — Хватит, я не железный. Филипп думал ответить, что иногда у него складывается совершенно другое впечатление, но Рамон уже оказался рядом: огромный, излучающий жар и желание. Его глаза горели, ноздри раздувались, грудь вздымалась так, словно он в одиночку поднимал якорь. Скользкая от масла кожа отливала бронзой в свете фонаря, и Филипп залюбовался, оглядывая стоящего перед ним человека, знакомого до последней чёрточки и желанного до подламывающихся коленей. Рамон наклонился, заставляя поднять голову, и поцеловал его, глубоко и жадно, одновременно обнимая и подхватывая на руки. Филипп обхватил его ногами за талию, вцепился в шею и плечи, задвигался, стараясь прижаться как можно теснее. Они опустились на кровать, беспорядочно целуя друг друга, лаская, прижимаясь. Филипп толкнул Рамона в грудь, и тот откинулся на спину, увлекая Аларкона за собой. Филипп поцеловал его, глубоко проникая языком, и распрямился, глядя на лежащего под ним Альмейду. Он вёл руками по его телу, наслаждаясь прикосновениями, и наконец дошёл до самого сокровенного. Бёдра Рамона напряглись, едва пальцы Филиппа коснулись его плоти. Он поднялся и потянулся к Филиппу, но тот перехватил его руку, отводя её себе за спину, опуская между ягодиц. Рамон вздрогнул, отдёргивая руку. — Липпе, нет. — Рамэ, за тобой долг. — Мне по-прежнему… — Нужен целый капитан? — Филипп сощурился и словно бы небрежно провёл пальцами по могучему стволу. Рамон задрожал, но его ладонь по-прежнему лежала на бедре Филиппа. Филипп поднял ладонь к лицу Рамона, погладил по щеке, потянул к себе, прислонился лбом ко лбу, заглядывая в глаза. — Рамэ, ты доверил мне свой корабль, свой флагман. Неужели ты не можешь доверить мне себя? И меня самого? Рамон глубоко вздохнул и поднялся, перехватывая Филиппа и с лёгкостью укладывая его на кровать. Наклонился, улыбнулся шалой, чуть неуверенной улыбкой, провёл ладонью по всему его телу, отдельно задержавшись на особенно горячем его участке, и потянулся к столу, за всё ещё стоящим там флаконом. Они быстро вернулись к прежнему положению, Филипп вновь оказался на коленях у Альмейды, но на этот раз ладони подхватили его под ягодицы, осторожно раздвинули их и жесткие, мозолистые подушечки пальцев очень аккуратно и нежно скользнули между ними. Рамон всматривался в его лицо, ожидая малейших признаков боли. Филипп не выдержал и просто увлёк его в поцелуй, отвлекая от происходящего. Он сам двигался, пытаясь расслабиться, непривычное тело сопротивлялось, не желая слушать разум, уверяющий, что дальше будет хорошо, лучше, чем хорошо. Боль притуплялась, Филипп раскачивался, впуская пальцы всё глубже. Ему хотелось больше, он тянулся к Рамону, но тот только поводил бёдрами, прижимаясь к животу Филиппа. Аларкон оторвался от него и требовательно сжал ладонь на, казалось, ставшем ещё больше члене. Рамон закусил губу, напоследок шевельнул пальцами как-то особенно глубоко и сладко, Филипп застонал, откидывая голову. — Хва-атит. Он приподнялся, расставил колени шире и опустился вниз. Боль прошила снизу вверх, едва не загасив возбуждение, но достаточно было посмотреть в глаза Рамону и напомнить себе, что причиняет эту боль, как тело ответило таким желанием, что Филипп опустился гораздо резче, чем хотел. Рамон захлебнулся вдохом, Филипп откинулся назад, на поддерживающие его под лопатки ладони. Внутри больше не было пустоты, он был заполнен так, что казалось, невозможно двигаться. Но он всё же качнул бёдрами, выпуская из себя Рамона, и тут же вернулся назад. Боль почти ушла, осталось упоительное ощущение полноты, осталось хриплое дыхание Рамона, срывающееся в ответ на каждое движение Филиппа, остались его руки. Филипп двигался то быстрее, то медленнее, ловя взгляд Рамона. Рамон держал его, подаваясь бёдрами вверх, он закусывал губу, сдерживая себя. Филипп мотнул головой, вцепился в его плечо, Рамон дёрнулся, входя глубже и задел то самое место, до которого дотронулись его пальцы несколько минут назад. Филипп вскрикнул, руки Рамона дрогнули, и он подхватил Филиппа, поднял, опустил, снова и снова, так, как хотелось: быстро, сильно, глубоко — и Филиппа выломало в вспышке удовольствия, настолько сильного, что в глазах не потемнело — побелело, словно внутри взорвалось солнце. Рамон прижимал его к себе, уткнувшись губами в мокрый от пота висок, он сам обнимал его руками и ногами, не желая терять чувство слияния и близости. Он не мог бы разомкнуть объятия, потому что тело, вымотанное избытком ощущений, отказывалось двигаться. Он не знал, сколько они просидели так, сплетясь в объятиях, но наконец Рамон очень осторожно приподнял его — сильные руки подрагивали, — опустил рядом на кровать, и встал сам. Его пошатывало, и почему-то это зрелище: высокий широкоплечий Рамон, неверными шагами идущий к умывальному столику, затопило Филиппа такой волной нежности, что на глазах выступили слёзы. Он быстро смахнул их тыльной стороной дрожащей руки. Свет играл на влажной от испарины коже Альмейды, он казался древней статуей, ожившей по прихоти богов, и в то же время он был потрясающе живым и реальным. Филипп произнёс это вслух прежде, чем сообразил, насколько странной покажется его реплика. — Вживую ты ещё красивее. Рамон повернул голову, продемонстрировав профиль, только усиливший сходство со статуей. — Ума не приложу, где ты видел меня неживым. — Ненастоящим, — поправил Филипп. Рамон не ответил, но Аларкон знал, что он понял. Кто, как не Рамон. Они вытянулись рядом на сбитых простынях, Филипп задумчиво вытянул руку, дотягиваясь до изголовья кровати. — Твоя койка стала больше. — А зачем, ты думал, я становился адмиралом? Филипп приподнялся на локте и заглянул Рамону в лицо. — Разве не затем, чтобы отдать самому себе приказ не носить шлем в бою? — И затем, чтобы ты командовал моим флагманом, а не чьим-нибудь другим.