Don't run away

Бакуго всегда ставил под сомнение тему истинности. Он не хотел подчиняться какому бы то ни было альфе просто из-за того, что это предназначено какой-то нелепой судьбой. Поэтому он со всех ног бежал от Тодороки и зажимал нос, как только ощущал его запах. Так велико было желание сбежать, что, сам того не осознав, оказался в руках Мидории. Деку — друг детства, всегда казался жизнерадостным, чересчур эмоциональным идиотом. Он улыбался и мечтал стать похожим на Олмайта, но в тот роковой день, когда всё поменялось, это был не Деку. Кацуки, несмотря на помутнение течки, помнил грубые прикосновения, болезненные укусы и сквозящее отчаяние, наполнившее всё его тело. Он ни черта не мог сделать с трясущимися конечностями и подавляющим феромоном альфы, который физически давил к полу, не позволяя высвободиться. Изуку не улыбался тогда, поглощённый гоном, а просто пришёл и, впервые за многие годы, просто взял то, что хотел. От воспоминаний о том дне у Кацуки бежал холод по позвоночнику. Исцеляющая девочка сказала, что для гона это обычное явление, что им просто нужно поговорить, но Бакуго ни черта не хотел разговаривать. Он винил Мидорию в том, что тот не смог контролировать свои жалкие низменные желания, винил себя в том, что даже не смог оказать сопротивление, а теперь сжимал саднящую метку на шее, мечтая содрать её с себя, избавиться и больше никогда не видеть. Хуже всего было то, что весь класс знал о случившемся. Включая Тодороки — его истинного — Шото. Слишком уверенный в себе, слишком спокойный, слишком сильный. В нём всё было «слишком». Для многих он был эталоном настоящего альфы. Его внешность и запах были безупречными, даже ожог на половину лица его не портил. Разобравшись со своим проблемным прошлым, он поставил перед собой цель и шёл к ней с ошеломляющим успехом. Бакуго видел в нём соперника и не мог позволить подавить себя. И всё же в тот день Тодороки спасовал, уступив своего истинного Мидории, размыв в глазах Бакуго свою идеальность. Разумеется, никто не винил Кацуки в произошедшем. Они пытались остановить Изуку, когда тот рвался в комнату омеги, но никто в этом не преуспел. От внимания красных глаз не могло скрыться, что Шото ходил с перебинтованным плечом. Никто из них не ожидал такого поведения от Деку. В очередной раз Бакуго задумался о смысле истинности. Что за судьба такая, если в тот день его истинный отступил и позволил Мидории войти в его комнату? Неужели зеленоволосый был настолько сильным альфой, что подавил даже волю истинного? Тодороки был бесполезен, раз даже не смог помочь в такой ответственный момент. Разумеется, Бакуго не принял бы его жалкие потуги помочь, но это было обидно — его истинный отступил слишком легко. Хотя, возможно, тут он виноват сам, ведь всеми силами отбрыкивался от их связи, демонстрируя, что не нуждался в альфе. А в итоге? Оказался под Мидорией, получив воспоминания, разъедающие душу и нежеланную метку, перечеркнувшую всю жизнь. Ему нужна была свобода, чтобы исполнить мечту становления героем, а не привязанность к жалкому альфе, который решил, что с его мнением можно больше не считаться. Единственное, что помогало держать себя в руках — то, что Изуку больше не приближался к нему и прятался по углам общежития, тревожа лишь тяжёлыми взглядами. Кацуки привык всегда держать ситуацию под контролем, но тот беспомощно вытекал меж его пальцев, не оставляя возможности ухватиться. Было чертовски обидно, что это произошло именно с ним. Уж лучше бы Деку пускал слюни на Круглолицую. Разумеется, Бакуго сам был виноват, что довёл ситуацию до такого. Перед своей течкой он нервно сооружал себе гнездо из вещей Мидории. Его тёплый запах позволял почувствовать спокойствие, ощутить себя в безопасности, но тёмная аура его гона перечеркнула все светлые ассоциации. Теперь его запах вызывал лишь отвращение, раздирающее лёгкие на кровавые ошмётки. Кацуки хотел бы просто задохнуться, но такая роскошь была для него непозволительной. Всё чаще он стал ловить себя на том, что бросал пустые взгляды в окно, погружаясь в кокон самоистязания убийственными мыслями, прокручиванием в голове одного и того же. Боль, вина, пустота — и так по кругу. Одноклассники бросали на него сочувствующие взгляды. Киришима, кажется, истязал себя вместе с Бакуго, ведь тоже ничем не смог помочь в тот день. Каминари тоже крутился вокруг них, желая поддержать обоих. И если в случае с Эйджиро это работало, то Кацуки это было не нужно. Пусть не признавал, но он ценил своих друзей, но сейчас они не могли помочь ему. Он предпочёл бы остаться один, чтобы покричать и позволить чувствам вылезти наружу, но безмолвно позволял Мине показывать смешные, по её мнению, картинки, ел пироги, которые подсовывал ему Сато, пил химозный чай Момо, слушал шутки Серо, и никак не реагировал. Ему было жалко смотреть на себя со стороны. Никогда ещё его никто не видел таким спокойным. Внутри его разрывало от чувств, но он продолжал смотреть в чёртово окно. День шёл за днём, эмоции накладывались друг на друга, не находя выхода. Кацуки был рад, что неугомонные одноклассники наконец оставили его в покое. Айзава разрешил ему позаниматься одному, предоставив пустой зал для тренировок. За целую неделю после происшествия Бакуго ни разу не воспользовался квирком, словно теперь был недостоин его, проявив удушающую слабость. Взрывы всегда были его гордостью, но разве он теперь имел право использовать их, когда позорно проиграл? Осев на пол, он уставился вниз, до боли впиваясь ногтями в метку на шее, как вдруг услышал звук открывающейся двери и тут же вскочил с места. Он не хотел, чтобы кто-то видел его ещё более слабым, чем он есть. В дверях оказался тот, кого он ожидал видеть меньше всего. Там стоял Тодороки, продолжая сжимать ручку двери. — Какого хрена тебе надо? — устало спросил Кацуки. Он надеялся, что Айзава позаботился о том, чтобы сюда никто не приходил. — Я хотел спросить, как ты себя чувствуешь, — замявшись на входе, Шото всё же решился войти в зал и закрыл за собой дверь. Кацуки постарался отогнать свежее воспоминание, как Изуку зашёл в его комнату и запер за собой дверь, перед тем, как… — Лучше всех. Разве не видно? — едко выкрикнул Бакуго, ощущая небывалое желание взорвать чужое лицо. — Почему ты не хочешь видеть меня? — неожиданно задал вопрос Тодороки и сделал пару шагов вперёд, приближаясь. — Потому что ты бесполезный кусок дерьма, Половинчатый придурок. От альфы в тебе одно название. Зачем мне такой слабак? Кацуки кричал. С непривычки его голос срывался, будто он был готов разреветься прямо здесь. Он отказывался принимать, что, возможно, так и было. Всю неделю никто не мог добиться от него живой реакции, а сейчас, услышав один нелепый вопрос, его будто прорвало. Сжимая кулаки до побеления костяшек, он продолжил: — Ты даже не смог поставить тупого Деку на место. Отвали от меня и не приближайся. Шото смотрел на него, опешив и больше не двигался с места. Его вечно безразличное лицо окрасилось эмоциями. Кацуки хотелось стереть их кулаками, чтобы хоть кому-то доказать, что он не слабак. В глубине души он понимал, что его злость направлена не на Тодороки, даже не на Мидорию, а на самого себя. — Мы ведь истинные, почему… — Какой из тебя истинный? — перебил его Бакуго, не позволяя договорить. — Ты был там, но дал тупому Деку зайти ко мне в ебучую течку. Он уже не мог остановиться. Слова неконтролируемым потоком лились сами. Кацуки не собирался говорить всё это — ему и не нужна была защита Шото, но что-то в его сердце тяжело сдавливало. Омега внутри него, чёрт бы её побрал, бесилась из-за того, что он оказался не нужен своему истинному. — Ты такой слабак, что спасовал, стоило ему показать свой бесполезный квирк? Бакуго не видел, что тогда произошло между альфами, но понимал, что Мидория использовал силу, чтобы показать своё превосходство и прорваться к омеге. Иного объяснения бинтам на плече Тодороки не было. — Ты бы был рад, если бы я использовал свой? — резко встрял тот. — Твоя комната пропиталась запахом Мидории, и я решил отступить, потому что думал, что этого хочешь ты. Кацуки осёкся — это было настоящим ударом под дых. Он замолчал, не зная, что ответить. Запах его истинного медленно распространялся по всему залу. Бакуго бежал от него, но сейчас неосознанно вдыхал. Несмотря на метку, он мог чувствовать эмоции Тодороки, и они были до боли знакомыми — то же отчаяние, та же боль. И вина. Этот придурок не должен был испытывать вину. — Ты никогда не хотел близости со мной. Почему я должен был останавливать Мидорию? — продолжил Шото, загоняя Кацуки в угол. — Да, я, блять, облажался, — выкрикнул тот. Он не мог признаться, насколько боялся стать зависимым от альфы. Теперь, с меткой на шее это было глупо. Во время течки он искал успокоения в знакомом запахе Деку, но напоролся на свихнувшегося из-за гона альфу и теперь не мог разгрести дерьмо, в которое вляпался. Он не должен был винить Тодороки, существование которого старательно игнорировал всё это время. Ему хотелось выть от отчаяния. Как он мог объяснить, что до жути боится чужого контроля? *** Тодороки никогда толком не углублялся в размышления над истинностью, но было приятно думать, что где-то есть человек, предназначенный тебе судьбой. Когда он встретил Бакуго, понял, что тот явно не разделял его мнение. Видеть, как он показательно морщился от запаха альфы и избегал его, было неприятно, но не критично. До определённого времени. Он ничего не чувствовал и не выражал недовольства по поводу того, что Кацуки принял негласное решение за них обоих. Всё было хорошо, пока он не понял, что его тянет. Не только как к истинному, но как к человеку, которого он мог бы полюбить. Его притягивала чужая сила, стойкость, уверенность, стремление побеждать. Но даже после принятия чувств он не пытался посягнуть на ответные. В тот день Шото ощущал себя по-настоящему жалким. Понимать, что твоя истинная пара отказывается от тебя и вожделеет твоего лучшего друга — то ещё испытание. Когда феромонами течки Кацуки пропахли сразу три этажа, он не мог не поддаться влиянию инстинктов и пошёл на запах, вот только Изуку тоже был там и не был намерен делиться. Он сжал плечо Шото до слышимого хруста, используя квирк и подавляющей силой альфы дал понять, что тому лучше уйти. Никто не видел вечно весёлого Мидорию таким. Тодороки ужаснулся, но ещё больше его пугало, что запах другого альфы уже доносится из комнаты Бакуго. У него складывалось ощущение, что прямо из-под носа увели что-то очень ценное. Если подумать, друзей детства связывало нечто гораздо большее, чем истинность. Шото сжимал зубы, но понимал, что дракой ничего не добьётся. Кацуки не было нужно его внимание, и он отступил. Только потом он понял, какими ужасными последствиями обернулось его решение. Закрывшись в своей комнате, он вспоминал болезненный след от зубов на шее Бакуго и его пустой взгляд. Всю неделю тот не издавал никаких звуков, почти не отвечал на занятиях и едва реагировал на попытки друзей его расшевелить. Так не выглядел человек, который был рад соединиться со своей парой. Тодороки не понимал, что должен был делать. Один лишь болезный вид Бакуго вызывал у него тяжесть на сердце, будто то вырвали и растоптали. Он не понимал, почему Мидория отдалился от всех и игнорировал омегу. С того дня они тоже ни разу не заговорили, хотя раньше общались каждый день. После случившегося Шото не мог заставить вести себя с другом так, будто ничего не было. Сам он тоже едва справлялся с тем, чтобы не выбиться из колеи. Ходил на занятия и ел механическими движениями. Он чувствовал, что Кацуки ещё хуже. Представлял, что было бы, окажись он на месте Изуку в тот день. Были бы последствия ещё хуже? Бакуго не желал его, но Тодороки, по крайней мере, не причинил бы ему боль. Момо настоятельно советовала ему поговорить с Бакуго. В самом деле, они ни разу не обсуждали тему истинности. Тодороки больше не мог смотреть на безжизненный вид своего омеги, пусть тот ему никогда не принадлежал. Он должен был сделать хоть что-то. Его бездействие никак не помогало. Тодороки нужно было во всём разобраться и, по возможности, попытаться помочь. Айзава подсказал, что Кацуки находится в тренировочном зале, и совсем скоро Шото оказался там. Пусть его и пометил другой альфа, Шото ярко чувствовал запах Кацуки. Тот не использовал подавители после сцепки за их ненадобностью, но альфа всё равно ощущал каждую нотку аромата. Такой клубок спутанных сложных эмоций ужасал. Раньше он не замечал этот острый запах, потому что его перебивали другие, но сейчас они были одни, и никто не мешал прочувствовать всю гамму сполна. Тодороки никогда не был силён в разговорах. Понимание своих и чужих эмоций давалось ему тяжело, но даже он понимал, что поговорить им стоило уже давно. Момент стал откровением для обоих. Шото был напряжён, когда шёл в тренировочный зал, и сам от себя не ожидал, что выплеснет то, что мучило его так долго. Признание далось Бакуго тяжело. Он бросался грубыми фразами, бьющими тяжелее самых страшных ударов, но сознался, что возненавидел Мидорию за тот поступок, что ненавидел метку на своей шее, но самое страшное — ненавидел себя за слабость. Он кричал, бесился, но хотя бы больше не молчал. — Мне не нужно, чтобы какой-то тупой альфа заявлял на меня права. Я, блять, отлично справлюсь без этой хуйни. — Я бы никогда не поступил с тобой так, — возразил Тодороки. То, что восхищало его в Бакуго — это его рвение идти вперёд. Он бы никогда не смирился со вторым местом. Теперь Шото понимал, что связь с альфой для него равнялась оковам. Поэтому он столько времени бегал от их истинности. — Я так же думал про ебаного задрота, — выпалил Кацуки. Его глаза блестели от влаги, и больше всего Шото хотел приблизиться, но что-то подсказывало ему, что нужно действовать по-другому. — Я — не Мидория. Говорить об этом вслух было рано, и Шото мысленно пообещал себе, что больше никогда не отступится от своего истинного. Даже, когда Кацуки направил на него взрыв. Его сила впечатляла даже без наручей и была по истине смертоносной. Тодороки ударил в ответ, потому что давно успел понять, что Бакуго не терпит жалости к себе. Сцепившись в схватке, тот выкручивал способность на максимум, демонстрируя впечатляющие приёмы. Шото не знал ни одного человека, который использовал свой квирк так умело, и старался не отставать. Каким-то образом он понял, что Кацуки нужна была эта битва, чтобы выпустить всё наружу, чтобы дать себе понять, что он всё ещё способен постоять за себя, и намеревался дать истинному то, в чём тот нуждался. Бакуго успокоился только после того, как измотал их обоих до состояния, когда даже шаг казался непосильной задачей. Тодороки испытывал боль во всём теле, но отчего-то был рад. Никогда раньше он не испытывал такой близости со своей парой, несмотря на то, что на его шее были следы укуса другого альфы. Он чувствовал связь на эмоциональном уровне и наконец понимал, что чувствует Кацуки. Оба лежали на полу со сбитым напрочь дыханием, с новыми синяками. Айзава был очень зол, когда застал их в таком положении. Выслушав порцию криков, они, шатаясь, отправились к Исцеляющей девочке. До следующего дня они не разговаривали, но Шото ощущал уверенность в том, что скоро всё изменится. Кацуки открылся ему, подпустил к себе, и это должно было что-то значить. Утром он сидел за своей партой едва не за полчаса до начала урока. Поджидать Бакуго у его комнаты не хотелось из-за свежих воспоминаний о недавнем событии, поэтому Тодороки намеревался поговорить в классе. Сперва заметив светлые патлы, привычно торчащие в разные стороны, а потом уже подбитое лицо, обклеенное пластырями, по настоянию Исцеляющей девочки, Шото поднялся с места, направляясь к чужой парте и игнорируя недоумевающие взгляды одноклассников. — Чё тебе? — недовольно спросил Кацуки, но ожидаемой агрессии не последовало, и это был хороший знак. Он так же не выглядел опустошённым, как ещё днём ранее, и Шото нескромно посчитал это своей заслугой. — Ты в порядке? Все присутствующие в классе тут же затихли, обращая внимание на двух особ. Они знали об их истинности. Учитывая поведение Мидории, никто не ждал, что эти двое теперь когда-нибудь заговорят. — Нормально. Убери это выражение со своего лица, — фыркнул Бакуго и сел на своё место. — Это моё обычное лицо. Облизав губы, Тодороки неуверенно развернулся и опёрся задницей о парту, чтобы поймать взгляд рубиновых глаз. — Ха? Хочешь сказать, на всех так смотришь, Половинка? — хмыкнул Кацуки. Пусть это была привычная всем напускная злость, Шото был рад видеть эмоции на лице истинного. Это было намного лучше пугающей холодности и безразличия, преследующих Бакуго всю прошлую неделю. Никто из одноклассников не решался встрять в разговор. Каждый из них переживал за Кацуки, и Шото был им благодарен. Однако, ответить он не успел. В класс заполз Мидория, тут же направив взгляд на образовавшийся тандем. Что-то в глубине его зрачков потемнело. Он снова выглядел так, как в тот день, однако теперь Тодороки не был намерен отступать. Выдержав давящий взгляд, он ощутил запах феромонов другого альфы. Изуку делал это неосознанно, всё ещё испытывая остаточный гон. Доминирующему альфе не нравилось, что рядом с омегой, которого он пометил, находился кто-то другой. Шото было больно от того, что ему приходится конкурировать с собственным другом, но тот не имел никакого права претендовать на человека, который не желал связи с ним. — Кач-чан, — произнёс он, остановившись у парты Бакуго. — Иди нахуй, Деку. Тодороки был готов вмешаться в любой момент. Он стоял между ними двумя, не отводя взгляда от Мидории, но тот больше ничего не сказал, лишь молча прошёл за свою парту. *** Мидория не мог понять, в чём провинился перед судьбой, раз влюбился в чужого истинного. Он всегда хотел следовать за Бакуго, находиться рядом, и однажды его желания сыграли против него. В сознании он никогда не поступил бы так с другом детства, но гон овладел его разумом полностью, уподобляя животному, которое вольно следовать одним лишь инстинктам. Всё, чего он хотел тогда — заявить права на желанного омегу, сделать его своим. Изуку не соображал, когда вонзал клыки в его шею, ведь тогда это казалось правильным. Он не слышал просьб остановиться, и только многим позже понял, какую ошибку натворил. Надругаться над любимым человеком — самое ужасное, что он мог совершить. Кацуки не выносил, когда кто-то ставил себя выше него, а в тот день Изуку унизил его, заставил подчиниться, демонстрируя свою силу, оставил следы по всему телу, не прислушиваясь к желаниям омеги. Во что бы Бакуго не влезал, он всегда стойко принимал это и никогда не опускал руки. Теперь он напоминал отдалённую версию себя, когда тихо, безжизненно лежал на кровати в медпункте. Исцеляющая девочка перебинтовала его шрамы на теле, но не могла вылечить раненную душу. Мидория никогда не знал, как подступиться к другу, а теперь понятия не имел, что делать. Он безвозвратно всё испортил. Не смог взять свои желания под контроль и причинил возлюбленному столько боли. Сидя в классе, он ловил на себе задумчивые взгляды одноклассников. Киришима пытался остановить его, но Мидория повёл себя так, словно они никогда не были друзьями. Тогда ему хотелось избавиться от любого, кто вставал на пути к его омеге. Тодороки. Тодороки был его лучшим другом. Изуку ценил их дружбу, но растоптал всё в один миг, так же, как с Бакуго. Он не был готов принять их истинность и, во власти гона, видел в Шото лишь соперника. Он избегал любых попыток заговорить с ним, огородившись ото всех, потому что не заслуживал дружбы всех этих людей. Больше всего он старался не трогать Кацуки. Загладить вину перед ним было невозможно. Изуку принял бы любое наказание, с радостью позволил бы избить себя, подставился под самый сильный взрыв, но Бакуго даже не смотрел на него. Он больше не кричал, не прожигал яростными взглядами. В тот день Мидория переломил в нём что-то. По закону его не могли осудить, потому что он находился в гоне, а омега в течке. Каким бы ужасным поступком это ни было, подобная связь не была преступлением, но легче от этого не становилось. Теперь их связывала насильно поставленная метка, но пропасть между ними была бездонной. Весь класс пребывал в тяжёлом расположении духа из-за происшествия, тем не менее, все пытались расшевелить Кацуки, но тот ни на что не реагировал. Изуку лучше всех понимал, что с ним происходит, ведь был виновником случившегося. Однако, он понятия не имел, что могло вернуть Бакуго в колею. И было ли вообще что-то такое. Больше всего Мидория мечтал быть рядом с ним, уткнуться носом в горячую шею, туда, где теперь находилась его метка. Гон не отступил полностью, и безумное вожделение не отступало, но теперь Изуку мог контролировать своё желание и поклялся себе, что больше не притронется к Кацуки. Ничего не изменилось по прошествии недели. Всё свободное время Мидория отсиживался в своей комнате. Лишь на учёбе ему выпадала возможность задержать взгляд на Бакуго, но это не приносило никакой радости. Видеть его сгорбившуюся спину и редкие движения было сродни пытке. С того дня он ни разу не заговорил с Тодороки, испытывая вину и перед другом. Он даже не знал, были ли они друзьями теперь. Тот тоже избегал Мидорию и всячески отводил глаза, в те редкие случаи, когда они случайно пересекались взглядом. Единственной, кого Изуку подпускал к себе, была Очако. Она не пыталась говорить о проблеме, просто иногда закрадывалась в комнату к другу и молча сидела рядом. Иногда она рассказывала о чём-то своём — о каких-то беззаботных историях своей семьи или о последних новостях из мира героев. Иногда Мидория отвечал, позволяя себе робко приподнять уголки губ, благодарный за то, что она понимает. Если бы не её молчаливая поддержка, он свихнулся бы за эту неделю. Вина грузом лежала на плечах, тяга к Кацуки никуда не пропала, а лишь усилилась — это не давало спокойно спать. Долг героя заключался в помощи людям, а Изуку за один день сделал всё ровно наоборот, даже не задумавшись. Никакие инстинкты не оправдывали его действия. Под глазами залегли синяки от недосыпа. Каждый раз, когда он закрывал глаза, воображение рисовало гримасу боли на лице Бакуго, ужасные кровавые разводы от укусов по всему телу и самого тяжёлого на шее. У Мидории едва хватало сил, чтобы сосредотачиваться на учёбе. Он исправно ходил на занятия. Один день накладывался на другой, ровно до того момента, как что-то поменялось. Ещё до того, как войти в класс, он услышал голос Кацуки — не те пустые интонации, пародирующие его обычные ответы, а привычный всем бойкий и задорный тон. Оказавшись на пороге класса, Изуку увидел рядом с ним Шото — такого просто не могло быть. Они почти не разговаривали всё то время, что учились в одном классе, несмотря на истинность. Все знали, что они не ладят. Что изменилось теперь? Если раньше у Мидории были сомнения по поводу их возможной близости, то все они развеялись после того, как он заставил Тодороки отступить и поставил на Бакуго метку. Он не мог поверить, что те разговаривали так легко, словно не было всей последней недели. Кацуки не выглядел так, будто из него выкачали всё живое, а Шото будто не видел чужую метку на его шее. Остаточное влияние гона подняло внутри Изуку ярое недовольство. Он не хотел видеть рядом с желанным омегой другого альфу. Всё его нутро кричало о том, что это неправильно. Он неосознанно попытался подавить Тодороки своей силой, но тот не сдвинулся с места и упорно смотрел в ответ, тем самым, пошатнув уверенность Мидории. Как это произошло? Когда? Почему он не заметил? Он панически метался от одной мысли к другой, пока шёл вперёд. Первая за неделю попытка обратиться к Кацуки пошла крахом, и он просто опустился на своё место. Шото больше не поддавался его влиянию и выглядел гораздо увереннее, чем в тот день. Что-то между этими двумя поменялось, оставив Изуку далеко позади, продолжать тонуть в огромном чувстве вины. Потупив взгляд в парту, он больше не мог смотреть, как двое его близких людей чувствовали себя отлично без него. Он понимал, насколько это эгоистично и жалко, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Бакуго, казалось, действительно стало лучше, и это должно было радовать, но Мидория не мог заставить себя очнуться от шока. Тот просто игнорировал метку и о чём-то переговаривался с Тодороки. Изуку прошибло мыслью, что его метку может легко перекрыть укус истинного, коими эти двое и являлись. Все занятия он просидел, едва улавливая слова учителей. Он даже не понял, когда уроки закончились, пока Урарака не вывела его из пустого класса. В этот день она не отходила от Мидории. Тот не мог выбраться из фрустрации, не готовый принять, что Шото удалось разшевелить Кацуки, что он нашёл нужные слова, нужный подход. А он — тот, кто знает Бакуго с детства — оказался беспомощен. Урарака терпеливо заставляла его впихивать в себя обед, а затем ужин, молчаливо поддерживая своим присутствием. К вечеру Мидория не выдержал. Его прорвало на слёзы, которые он так отчаянно сдерживал всю неделю. Опустив голову на плечо Очако, он поддался очередной слабости и тихо скулил в её футболку, ощущая такие необходимые ему объятия. От падения его останавливало только осознание, что кто-то был на его стороне. На следующий день он чувствовал себя ненамного лучше, но теперь мог смотреть на то, как Шото то и дело оказывался рядом с Кацуки, а тот позволял нарушать своё личное пространство, хоть и показательно фыркал. Сегодня они сидели вместе во время обеда в школьной столовой. Спустя два дня Урарака уговорила его спуститься в гостиную общежития, настаивая, что вечно скрываться в комнате нельзя. Он с сомнением согласился, потому что не хотел расстраивать ту, кто всё это время вытягивала его из пучины тьмы и боли. Возможно, это всё-таки была не лучшая идея, потому что с дивана общей комнаты был хороший вид на кухню, на которой Кацуки с Шото что-то готовили. Очако тоже поняла, что выбрала не лучшее время и попыталась переключить внимание Изуку на фильм, но тот не мог оторвать взгляд от парней, которые то и дело случайно касались друг друга, пока перемещались по кухне, нарезая и сбрасывая ингредиенты в одну кастрюлю. Мидория не имел права претендовать на внимание Бакуго, но прямо сейчас ему было чертовски обидно, что оно так легко доставалось Тодороки. Он так жаждал заполучить Кацуки, но своим порывом во время гона лишь подтолкнул этих двоих к друг другу. Он видел, что Шото помогал омеге справиться со стрессом и избавлял его от переживаний, но не мог смириться с тем, что больше никогда не сможет прикоснуться к Бакуго. Урарака не отступала и продолжала следить за состоянием Мидории. Тот видел подругу чаще, чем своё отражение в зеркале и благодарно улыбался ей. Он не хотел оставаться один и действительно ценил все её старания. По прошествии месяца он уже легче реагировал, когда в очередной раз заставал истинных в объятиях друг друга. Кацуки подпускал Шото всё ближе к себе, и ни один из них не стеснялся проявлять чувства на глазах других одноклассников. Во время перерывов между уроками они могли украдкой обмениваться короткими поцелуями. Бакуго нравилось нависать над сидящим Тодороки сзади. Он обнимал альфу за шею, тычась носом тому в щёку, где здоровая кожа переходила в шрам от ожога. Шото нравилось целовать грубые от взрывов ладони омеги. Смотреть на это становилось терпимо. Мидорию постепенно отпускало. Сейчас он мог сказать, что рад улучшению состояния Бакуго, хотя глухая тоска не отпускала. Постепенно он начинал выходить на контакт с остальными друзьями. Тсую призналась ему, что скучала, а Иида заверял, что он очень сильный, раз справился со всеми пережитыми событиями. Однажды он застал Кацуки сидящим на подоконнике гостиной, а Шото, стоящим меж его ног. Руки омеги беспорядочно блуждали по телу альфы, их губы сплелись в тягучем поцелуе. Тогда Мидория поспешил уйти окутанный тяжёлыми мыслями. Сердце сжимало от осознания, что ни один из них не был под дурманом течки или гона. Бакуго действительно хотел близости Тодороки и отдавался ему со всей искренностью. Его Кач-чан всегда страшился контроля альф, не желая подпускать к себе даже истинного. В тот единственный раз он готов был открыться Изуку, но тот всё беспросветно испортил. Видимо, Шото удалось убедить его, что отношения между альфой и омегой могут существовать без преобладания одного партнёра на другим. Он сделал то, что не удалось Мидории, который потерял голову от ощущения вседозволенности, когда дорвался до желаемого в самый уязвимый для Бакуго период. Трудно было признавать, но Изуку скучал по общению с Шото. Их дружба много значила для него и оборвалась слишком резко. Он думал, что они уже никогда не заговорят друг с другом, пока не оказался на пустой кухне вместе с Тодороки, занятым нарезкой салата. Остальные одноклассники внезапно скрылись с поля зрения. Мидория, как обычно, хотел поскорее скрыться, но вдруг одёрнул себя. Он не мог вечно убегать от проблем и не должен был терять представившуюся возможность поговорить. — Кач-чан выглядит счастливым с тобой. Шото поднял на него тяжёлый взгляд, оторвав внимание от овощей. Теперь он тоже понял, что в помещении они остались одни. — Я рад, что метка не мешает ему быть с тобой. Изуку запоздало понял, как ужасно это прозвучало, когда увидел горящий огонь в глазах бывшего друга. — Я перекрою её своей, — грубо ответил Шото. — Но я сделаю это, когда Кацуки будет готов её принять. — Прости, Тодороки-кун, я не то имел в виду. Мне давно стоило извиниться. Вы истинные, я не должен был вставать между вами. Я только всё испортил, и потерял важных для меня людей. Я не… — Изуку осёкся, — я не знаю, что мне делать. Я буду надеяться, что ты сможешь простить меня когда-нибудь. Тодороки опустил напряжённые плечи, но молчал. Какое-то время они стояли в тишине, глядя друг на друга. Мидории приходилось прикладывать настоящие усилия, чтобы оставаться на месте и не сбежать, как он делал это последние два месяца. — Я смогу простить тебя, — наконец ответил Шото, разорвав звенящую тишину. — Когда-нибудь. — Этого достаточно. Изуку слабо улыбнулся и решил, что ему всё же стоит уйти. Стоило зайти к Урараке, чтобы сообщить хорошую новость.