Божественные обеты

«Спи, милая сестра. Сейчас твои глаза в слезах, но, прошу, пообещай мне, что во время своего путешествия ты не станешь плакать. Я никогда не желала твоих слез.» А я и правда плакала. Никогда ещё на моей памяти не было так темно и пусто – я ощущала каждой клеточкой своего тела, что что-то медленно умирает, что быть беде. Но пусть так, даже если мне придётся жить, не видя света, будет лучше... Чем если я уйду и не смогу достигнуть того, что ищу. Я сомкнула веки, слушая, как ветер уносит её шепчущий голос, как её волосы развеваются от сильных порывов и как она смеётся – тоже тихо, параллельно поглаживая меня по голове. Сколько ещё времени пройдёт? Тогда я заснула – вместе с мраком и холодом чувствовался запах вишни, успокаивающий. А ещё так пахло время. Поначалу, конечно, оно ничем не пахнет, но вот проживёшь сотню-другую, и начнёшь отличать – это время, оно есть – оно мимолётно, но ты уже потихоньку понимаешь, что это такое. А через тысячу лет его запах становится совсем чётким. Он похож на каркаде и концентрированный вишнёвый сок, кислый такой. Конечно, сестра ориентировалась в этом лучше, чем я, и могла бы привести миллион схожих ароматов, тогда как мне приходило в голову только это, сколько не думай. Вот бы она научила меня… Я проснулась рано, но времени я знать не могла – теперь его перебивала свежая кровь, принесённая издалека. Увы, но Боги не могут видеть снов – мы притворяемся, что нам доступно всё то, что доступно людям, также, как и притворяемся Богами. Старые Боги умерли, завещая свои иссохшие тела окровавленной земле, а душу оставили светлому новому миру. На их место пришли мы – юные ребята, жаждущие сохранить вековую мудрость в своих сердцах. До Богов небесных нам и действительно было как до неба, как бы то не прозвучало. Но мы делали все, что было в наших силах, для того, чтобы однажды коснуться рукой звёзд. Мой путь только начинался, а я еле стояла на ногах и тихо всхлипывала, возводя очи к черному дну. Дно было сверху, снизу, сзади, справа, слева. Лишь впереди был длинный-длинный тоннель, тоже чёрный, но не безвыходный. Наверное. Я всё время шла прямо, по той простой причине, что больше было некуда. В принципе, за последнее время я перестала нуждаться в свете. Последнее время… Сколько это? Последнее. Им больше не пахло. Вязкая грязь, сухая осыпающаяся тропинка, холодная вода, влажные камни. Я полагалась на слух и тактильные ощущения. В конце концов мне почудился новый запах. Вода. Солёная вода. И свет. Он был тусклым, но при выходе из нашей «обители» аж режет глаза. Я присела на промерзшую землю и попыталась отдышаться. Давненько я так хорошо не ходила. Когда ты проживаешь первую тысячу лет, немного теряешь ощущение настоящего. Час, день, месяц, год, столетие. То, что прошло, не имеет значения, и уж тем более непонятно, долго ли идешь. Долго – тоже чуднóе понятие. Море. Его волны шумные, возвращают слух обратно. Должно быть, сотня лет прошла, и как понять, много или мало то. Тридцать шесть тысяч пятьсот дней тишины. Я поднялась и подошла к воде. Не хотела я уходить из «обители», даже если она никчемна и тосклива, даже если в ней нет ничего святого. Как и в нас – всё, чем мы обладаем – долгой жизнью, непрочным телом и неустойчивой душой. Всё святое исчезло в паршивом мире, и, если нам дарована сила и жизнь, придётся идти. Придется стать всем святым и даровать надежду тем, кто слаб и несчастен. Сестра сказала, что нет ничего лучше, чем сила воли. Она определяет, можем ли мы стать истинным божеством. И потому я отвернулась от блестящей водной глади и продолжила путь. Не прошло и месяца, как я очутилась на поле боя, единственном светлом месте. Очищать мир от тьмы и очищать его от людей – близкие вещи, и, если бы я имела на то право, я непременно выбрала бы искоренить проблему раз и навсегда, чтобы нам, мирным существам, едва ли покидавшим «обитель», никогда не пришлось петь прощальный гимн и всей «семьёй» молиться, стоя на коленях, об ушедших, надеясь, что их души вознесутся к небу и станут там святыми. Я ненавидела молиться за упокой с того момента, как была избрана. Мы не можем умереть, нам некуда возвращаться, когда наша душа освобождается, и мы никогда не найдём дом лучше «обители», потому что лучше быть не может. Хочешь света – добудь его, стань тем, кто может осветить весь мир. Добудь его, даже если не знаешь, сколько жертв необходимо принести ради пары лучей или года тепла. Уж лучше темнота и жизнь в треклятой пещерке, честное слово! Наша божественная семья состоит из совершенно разных существ. Я к войнам не имею ровным счётом никакого отношения, хоть как такового разделения деятельности у нас нет. Просто были те, кто выбрали своим призванием защиту смертных и управление их жизнью, как моя сестра, или те, кто предпочли борьбу за право на существование для всех. Как тот юный бог. Самый молодой, всего сотня лет. Я мельком видела его, когда он только прошёл Божественное Становление, и недавно, когда мой путь привёл меня сюда. К слову о пути, я так и не знаю, что бы я выбрала, будь у меня возможность, но раз сестра старше и взяла на себя защиту, то, как её напарнице, мне полагалась боевая учесть неумелого воина. Смешно, но грустно. А последнее десятилетие я всё в бою, и даже кое-чему научилась, и меч в руках стал послушнее, и кровь в жилах не так стыла от вида чьей-то гибели. Других «родственников» я не встречала особо, вот человеческих тел стало всё больше. Проходя мимо мёртвых солдат я часто останавливалась и осматривала одежду, проводила пальцами по волосам и держалась за их руки. Так не принято. Для Богов уж точно. Но и за пример для подражания я никак не сошла бы, любопытства мне было не занимать. Последний труп мне запомнился больше всего. Это была девушка (само по себе интересно, нечасто встретишь юную леди на поле боя. Стереотип, а так-то оно так) лет восемнадцати-девятнадцати, внешне не сильно примечательная – чуть бледная, с островатыми чертами лица и большими серыми глазами, обладательница коротких тёмных волос, спутанных и грязных, форма помятая, а высокие сапоги, очевидно, были ей малы. Меня привлекал ещё почти живой вид. Она не дышала уже как полтора часа, но её щеки были слегка розоватыми, как и губы, а веки малость приоткрыты. На шее серебряная цепочка с каким-то амулетом из цветов, неаккуратный, собранный неловкими детскими руками. Может быть, младший брат или сестра… Ах, милая, милая леди! Ведь кто-то дожидается тебя? Кто-то будет скорбеть по тебе и плакать, исполняя гимн? Поете ли вы, люди, гимн? Надеюсь, что нет. Будет печально, если этому ребёнку придётся тоже стоять на коленях и молиться, запрокинув голову. Если бы наша жизнь была короче, мы бы точно всё успели… Я напоследок касаюсь её плеча и стремительно покидаю сие неприятное место. «Яблоней цвет. Лепестков аромат раздаётся над серой землёй. Окроплённый кровью, жить будет наш маленький сад, ведь рождён он безмолвною тьмой.» На днях мне удалось поговорить с одним из членов семьи, старшим на данный момент. Он выглядел таким задумчивым, словно я спрашиваю о чём-то несусветном, но сейчас ставшем почти вероятным. Я спросила его о конце света. Если время заканчивается, то и свет может. У нас в обители уже давно закончился. Разумеется, точного ответа я не получила и была мигом направлена обратно в самую гущу сражения, куда подступала непроглядная тьма. Каких-то там двадцать-тридцать лет назад, тогда всё это началось, я любила мечтать, что мы с сестрой не сможем повзрослеть. По сути своей, конечно, так и было, но мне нравилось, что мы можем просто жить и увлекаться бесполезными вещами, будто они имеют смысл. Удивительная страсть ко всякой ерунде. Мы жили в пустоте, там, в этом маленьком несчастном мире, делая всё то, что считали нужным. Когда в твоих руках божественная сила и власть, ты можешь сам решать, что будет иметь значение. Самым важным были воспоминания. В наших силах было сделать всё, чтобы ничто не было забыто. Организованная сестра вела дневники, в которые заносила людей, события, места и время. Я же сажала деревья. Не умея делать абсолютно ничего полезного, я сочла правильным оставлять что-то о себе и о других людях. В чертовой «обители» ещё тогда всё стало бледнеть и увядать, и было что-то благородное в моём занятии. Первым посаженным деревом была вишня, которую мы с сестрой выращивали вместе. Она – символ вечности и надежды, к тому же запах… Мне всегда хотелось, чтобы от меня осталось именно что-то такое. Разве не лучшее, что мы можем оставить после себя – что-то, что принесёт пользу? Ещё становилось холоднее. Я видела, как у сражавшихся смертных заканчивались силы, их руки сводило от холода и они испускали дух, упав на покрытую инеем траву, я видела, как они плакали и слезы застывали прямо у них на ресницах, видела, когда их товарищи безмолвно скорбели, склонившись над телами павших, и потому переставала останавливаться, переставала перебирать чужие вещи. Я стала держать себя в руках и проводить больше времени в сражении, чтобы только поскорее вернуться обратно, к своим деревьям, своим людям и своей сестре. Серьёзно, я устала от этой ерунды и хочу домой, в «обитель». Спокойствие… скучаю по нему. Пока я бежала через выжженную рощицу навстречу новой битве и параллельно рассуждала, с чем мне придётся столкнуться на этот раз, периферическим зрением я заметила шевеление, а запах был слабым, но свежим . Запятнанное кровью, в почве, усеянной мёртвыми людьми, распускалось крошечное ярко-зеленое растение. Маленькое и беззащитное, с мою ладонь, оно было единственным живым пятнышком здесь. Оно продолжало расти, когда всё вокруг загнивало и разлагалось, отчаянно стремилось вверх, когда всему остальному было суждено быть похороненным под землёй. Я остановилась и подошла к нему. Его воля к жизни заворожила меня, прорастание на такой бесплодной почве само по себе было маленьким чудом. Бережно отряхивала миниатюрные листочки от запекшихся следов, потом налила ему немного воды из дорожной фляги. Я твёрдо решила, что, когда наша война будет окончена, я посажу его на самом видном месте, и оно станет символом нашей надежды и решимости. Оно станет деревом – я знала это, самым прекрасным и самым прочным деревом, одним из тех, которые я бы обязательно оставила в подтверждение своего существования. И сестре бы оно тоже понравилось. Я напоследок посмотрела на него и устремилась дальше. Между тем наступила зима. Вместо инея на траве лежал тонкий слой первого снега, и я иногда засыпала прямо на нём – я спала коротко и чутко, отчетливо слышала каждую упавшую снежинку. Они покрывали мои волосы и одежду, и под этим лёгким покрывалом почему-то было теплее. Пару раз у меня мелькнула мысль о том, что, наверное, я такая же, как все – могу без колебаний променять всё, что имею, ради возможности остаться вот тут навсегда. Не важно, человек ты или бог, конечная цель любого путешествия остается такой же. Но, к сожалению или к счастью, мой путь ещё не был пройден до конца. Я каждый раз отряхивала заледеневшую одежду и влажные пряди волос, вдыхала морозный воздух и бросалась вперёд. В моем дорожном рюкзаке удачно нашлось место для стеклянной банки, в которой сейчас красовалось найденное мной растение. Я старалась позаботиться о нём как следует, но после того, как пару дней назад я снова услышала колокол и гимн, оно поникло, и ни вода, ни свет, толком не влияли на состояние. Чего я только не пробовала – садоводом я тоже была бездарным, только вот при нахождении в «обители» всё было просто и понятно, – успеха так и не достигла. Я просто смотрела, как оно умирает, и сетовала на свою бесполезность. В отличии от погибающих смертных, оно не могло плакать. Я поливала его, наблюдая, как капли стекают вниз по увядающим листьям, и представляла, как рыдает моё несложившееся деревце. Я поднимаю его к небу, даря ему жалкие просветы. Швырнуть бы его обратно в снег. * * * Война была окончена, но никакой радости не ощущалось. Я упала в траву, повалялась немного, перевернулась на спину, следя за облаками. Все порядком выдохлись. Прошло, наверное, лет тридцать с начала этих событий и лет двенадцать с моего прибытия. Сущая чепуха по сравнению с тысячами лет жизни и сотней лет в темноте и страхе, предвкушая, как произойдёт что-то ужасное, но пока непонятно, что. Однако это всё же самые насыщенные годы в моей жизни. Никогда ещё я так не уставала. Интересно, как там моя сестра? Всё ли с ней хорошо? Худшие мысли угнетали меня теперь, когда я думала обо всех принесённых жертвах, о гимнах и молитвах, деревьях и народе, темноте и свете, тишине и звуках смерти. А моё растение выжило – как была я удивлена, когда оно распустилось у меня на глазах вчера! Это была акация – ничего не понимаю в акациях. Красивая. Ничем и не хуже вишни. Я снова чувствовала время. Его вишнёвый запах ощущался сложнее, и я слышала мяту, корицу, снег, свежие листья, чай и камень. Странно это признавать, но кое-что новое я вынесла. Я могла привести тысячу примеров разных ароматов, схожих с тем, что я ощущала. Не такое уж и потрясающее чувство, а мне нравилось. Я не торопилась в «обитель», сама и не знаю, отчего. Воспоминания, которые мы усердно хранили, угнетали, и я не могла поверить, что тоннель, через который я пробиралась наощупь, мог стать светлым и тёплым, тишину заменят давно забытые звуки людской суеты и тихого шелеста моего сада, а небо будет меняться – будут и дожди, и ясные солнечные дни, и такие облака, как сейчас. Это ведь ни капли не привычно. Как нам жить по новому? Не сомневаюсь, сестре придётся завести новый дневник, свидетельство новой эпохи. Всё было не так. Да, когда я шла по дороге, было светло и тепло, но щемящее ощущение в груди заставляло почти задыхаться. Шум тоже был, но вовсе не счастливый. Я вошла в «обитель», где шёл ливень, и рванула с места в сторону моего сада. Я ничуть не ошиблась со своими мыслями. * * * Я заплетала волосы лежащего на моих коленях трупа. Ветер уносил мой тихий голос, негромко напевающий мелодию из гимна, и я слегка посмеивалась, рассматривая её лицо. Оно было похоже на моё, и оно было прекрасным. Закончив с прической – растрепанной косой с вплетенными вишневыми цветами, я сомкнула веки. Спи, милая леди, утопившая весь город в своих рыданиях и своей крови. Тебе было очень больно, но я знаю, что ты не сдалась. Ливень уже который день идёт, сдаётся мне, неспроста. Он ведь нравился тебе? Спи, милая сестра. Сейчас твои глаза в слезах, но, прошу, пообещай мне, что во время своего путешествия ты не станешь плакать. Я никогда не желала твоих слез. Свет, отражающийся в очах твоих, куда ярче, чем тот, что вижу я. «Темнее, чем обычно.» - усмехается она, отряхивая своё платье от поблекшей листвы. Пряди волос падают ей на лицо. Прекрасная и пустая, она не обращает внимания. Может ли тьма оставаться навсегда? Теряясь, мы забываем, что было названо «божественными обещаниями». Прощайте, все те, кто больше никогда не будет здесь. И мы поднимаем наши глаза к небу в прощальном молитвенном гимне.