***
Пит начинает ненавидеть добрых людей после того, как встречает Вегаса. Всё, чего ему хочется — выбиться из системы. Чтобы Вегас не улыбался ему так же, как всем. Чтобы Вегас вообще ему не улыбался. Пит хочет, чтобы однажды Вегас с ноги раскрыл дверь его номера и молча вдолбил его лицом в умывальник. «Наконец-то, — сказал бы Пит, сплёвывая выбитые зубы в утекающую воду. — Наконец-то наши отношения стали более близкими». — Ты выглядишь на все тридцать, — говорит Пит в интервью. — Завещай мне свою коллекцию радужных брюк, — просит Вегас, бухаясь рядом на стул. — У тебя такая большая семья, чувак. Я всегда подозревал, что у тебя есть тайские корни, — задумчиво говорит Пит. — Я обнимаю тебя, потому что ты похож на моего дедулю, — Пит обнимает Вегаса со спины и кладёт подбородок на его плечо. — Он умер от рака яичек. Представляешь. Пит выёбывается и хлопает его по щеке. Бьёт по заднице. Чешет в затылке. Вегас ни на что не обращает внимания. Всего этого дерьма из начальной школы просто нет в жизни Вегаса. Он улыбается, и помещение наливается тёплыми оттенками весенних красок, хотя минуту назад это был душный прокуренный кабинет в тонах грязно-серого белья. Все улыбаются Вегасу. Когда Пит ведёт себя хорошо (если он накануне напился, излил душу Поршу, трахнул какую-нибудь девочку и разбил о стену пару бутылок) — ему тоже перепадает немного тепла. Пит приходит к нему в номер под вечер. Обдолбанный, промокший, с кипой колючего декабрьского снега в капюшоне куртки и заснеженными кроссовками. Вегас удивлённо смотрит на него и тут же подходит. — С ума, что ли, сошёл? Там нулевая температура. Он не спрашивает, что Пит тут делает. Не говорит ему выметаться. Он в первую очередь беспокоится, что Пит подхватит простуду. Пит мог бы подумать, что это что-то значит, но нет. Такой уж Вегас человек. Дружелюбный и заботливый. Если бы Стивен Хокинг вкатился к нему в номер в двенадцать ночи и предложил нажраться, от Вегаса последовал бы тот же вопрос, что и сейчас. — Ты невыносимый, — вздыхает Пит, стягивая куртку, — я тебя ненавижу. — Всё ясно, — Вегас помогает ему, вешает куртку на крючок. — Не-на-ви-жу. — Хорошо, дурень. — Сдохни. Ладно? Вегас молча улыбается. Пит развязывает свои шнурки и поднимается в полный рост, уставляясь на него. — Ну, давай. Скажи, чтоб я валил отсюда нахуй. — Можешь посидеть здесь, — разрешает Вегас, — выйдешь мокрый — застудишься. Сходи в душ. Я дам тебе тёплую куртку. Баба, которой, в конце концов, достанется этот мужик, будет самой счастливой женой на свете. Пит уверен в этом. Как и в том, что заставить Вегаса любить кого-то одного сможет только комната без окон, наручник, приковывающий Тирпанякуна к батарее, и большое светлое чувство. — Ты въебёшь мне, если я тебя сейчас поцелую? — спрашивает Пит. Он пьяный. Ему можно. Вегас улыбается. Даже смеётся. — Иди уже. Он не верит. Пит подходит в два шага и толкает его к стене. Наверное, больно. Вегас перехватывает его руки. Он не выглядит рассерженным, даже удивлённым. — Чем я не красотка из клуба? — Пит. Кончай дурью маяться, — Вегас держит крепко, но не болезненно. — Могу отсосать, — Пит приподнимает одну бровь, — могу трахнуть. Или подставить зад. Ты как предпочитаешь? Ему кажется, что улыбка окончательно сходит с лица Вегаса. На какую-то секунду Пит понимает, что надавил на правильное место. Он раздражает Вегаса. Между ними повисает настоящее напряжение. Пит абсолютно — на сто пятьдесят процентов — уверен, что никто больше не способен достать Вегаса. Кроме него. Ведь он уже давно старается. Пит ударил уже по всем опасным темам. Осталось только дождаться, когда Вегас использует все резервы терпения. — Я предпочитаю, чтобы съёмки не сорвались из-за тебя. Душ — вон та дверь, — Вегас слегка отталкивает его, чтобы пройти. Пит толкает его обратно и прижимает к стене, с обеих сторон перекрыв пути отхода руками, упершимися в стену. Он не такой хилый, каким рисуют его персонажа сценаристы. Пит дрался не раз и не два, рука у него тяжёлая, хватка крепкая. Дело не в самой физической силе, а в умении её применять, в психологической расположенности к насилию. Вегас — не из тех, кто любит удерживать и причинять боль. У Пита в этом смысле более широкие взгляды. В первую секунду Пит ловит действительно рассерженный взгляд. Во вторую — Вегас делает глубокий вдох и расслабляется. Его глаза снова спокойны. — Блять, да ты с нашей планеты? — удивленно спрашивает Пит. — Ты вообще можешь постоять за себя? — А есть повод? — усмешка. — Я езжу по тебе, как хочу, а тебе похуй. Приятель, я этого не понимаю, объясни. Ты ведь не ударишь в ответ, даже если я сломаю тебе нос. — Не ударю. — Почему? — Не опускайся. Дальше — уже некрасиво. Чувство, вызванное короткой фразой Вегаса, похоже на инсульт. Ишемический, в районе души. Пит решает забить на это болт. Нет никакой души. Есть стояк в джинсах. Пит очень задолбался. Он просто хочет трахнуть Тирпанякуна. Больше ничего не нужно от жизни в этот отвратительный вечер. — Под чем ты? — спрашивает Вегас. — Кокаин? — Я держу грабли при себе, — говорит Пит, шмыгнув носом и хмуря брови, — не трогаю тебя. Но мне действительно интересно. Ты сверху или снизу? — Я не гей, Пит. — Я знаю. Никто не гей. Только Кинн и Элтон Джон, все остальные вообще не геи. Ну так? Ему действительно интересно. И он верит, что Вегас не гей. Он не может с уверенностью сказать, какая из воображаемых картин ему больше нравится. На одной он сам втрахивает в постель это потрясающее тело, податливое, горячее, слушает хриплые стоны, от которых нутро скручивает невыносимыми спазмами. На другой он лежит под ним, нога закинута на плечо Вегаса, капли пота бегут по его груди, пока он плавно двигается, не давая Питу кончить. Он представлял это так часто, что готов и к тому, и к другому, в любое время суток, несколько раз подряд. Вегас, скорее всего, тоже "универсал". Бесплатная психотерапия, снятие сексуального напряжения для всех желающих. Любая позиция, любой пол и возраст партнёра. И ослепительная улыбка утром, к завтраку в постель. Будущая жена Вегаса сдохнет от переизбытка эндорфинов в крови. Она будет лежать в гробу, а гормоны любви и счастья будут литься у неё из носа и ушей. Вегас не отвечает, и Пит прижимается к нему вплотную. Он проводит кончиком языка по сомкнутым губам. Одновременно кладет ладонь на ширинку джинсов. У Вегаса, что и не удивительно, не стоит. — Я тебе действительно не нравлюсь, — грустно говорит Пит. Пит любит Вегаса. Вегас любит всех. Кроме одного уёбка. — Я отведу тебя в твой номер, — Вегас отворачивается, убирает его руку и идёт к шкафу верхней одежды. Питу кажется, что его голос звучит слегка хрипло. — Больше не разрешаешь мне тут ночевать? — Ты упоротый. Включи порнушку, подрочи, только без моего участия. — Ве-егас, — Пит преграждает ему дорогу и резко обнимает за шею, норовя придушить, шумно дыша на ухо, — Вегас. Трахни меня, — шепчет он эту просьбу. — Да, я упоротый. Один раз. Переступи свой моральный кодекс натурального натурала, у тебя слишком охуенная задница для такой байды. Один раз — не пидорас. А лучше, дай мне тебя трахнуть. Моим членом сейчас можно добывать изумруды в шахтах, точно тебе говорю. Порнушка не поможет. От Вегаса пахнет ментолом, жаром и имбирным гелем для душа. Ещё немного — чёрным кофе. Пит запускает руку под ремень его джинсов. Какой бы несгибаемой волей ни обладал и какое сильное отвращение к нему ни испытывал Вегас, он, в первую очередь, мужчина. Есть моменты, когда мужчины думают членом. Пит прекрасно знает это на собственном опыте. Дыхание Вегаса слегка сбивается, Пит почти повисает на нём, целуя и надрачивая свободной рукой. Он снова толкает Вегаса к стене и опускается на колени, расстёгивая джинсы. — Остановись, — сквозь стиснутые зубы. — Что будешь делать, когда придёшь в себя? — Блевать, — говорит Пит, возясь с его джинсами. — А потом почищу зубы, помоюсь, причешусь даже, и приду к тебе сосаться. Я от тебя без ума, мудак. Честное слово. С самого первого дня. — Ты невменяем. — Именно это позволяет мне говорить правду. Вегас не верит ни одному слову. Спустя несколько минут ритмичных движений он сгребает волосы на затылке Пита и тянет вверх. Питу хочется, чтобы он брал крепко, стискивал сильно, причинял боль, но Вегас, кажется, несмотря на внушительные руки и суровый вид, никому не причинит боли. Пока его разворачивают лицом к стене и лишают нижней части одежды, Пит думает, что если когда-нибудь ему доведется трахнуть Вегаса, он оторвётся вовсю. Качка здания вызовет локальное землетрясение. Неторопливость и ласковые руки оказывают эффект сильнейший, чем могли бы грубость и жесткость. Вегас только растягивает его, а Питу уже хочется кончить. Башка кружится, хорошо, что стена как раз рядом, есть на что опереться. Наверное, дело не в магических прикосновениях, а в мартини, кокаине и Вегасе. Эти вещи определённо нельзя смешивать. Пит хотел этого столько месяцев, столько дней, что готов дать отодрать себя всухую. — Всё, нормально, давай, — говорит он, поглядывая через плечо. — Будет больно. Подожди. — Блядь, Вегас. Ты самый заботливый парень в мире. Выеби меня. Прошу. Вегас сжимает ладонями его бёдра и входит одним медленным толчком. Это настолько хорошо, что хочется выть. Кончить с одного движения — это был бы немыслимый позор. Только опасение и удерживает его от этого. Это действительно больно, член у Вегаса и в диаметре, и в длину побольше, чем у Пита — а у того при последней мерке в сортире с упоротым Поршем было сантиметров не меньше, чем годно для работы в порно-индустрии, — но Пита только возбуждает эта боль. — Быстрее. Он слышит сбившееся дыхание Вегаса и подается бёдрами навстречу, потому что ускоряться тот всё ещё не собирается. Этот толчок срывает с губ Вегаса едва слышный хриплый стон. Пит повторяет движение, и Вегас, наконец, отпускает себя, срываясь на более резкий, ритмичный темп. Пит перестаёт соображать, что происходит, где он находится, сколько он выпил и принял накануне — весь мир замыкается на упоительных ощущениях, болезненном преддверии оргазма, который всё никак не наступит из-за прожигающей с каждым резким толчком боли. Он не помнит, когда ему в последний раз было так хорошо. Никто его так не трахал. Пит прогибается, улучшая доступ, еле стоя на немеющих ногах. Вегас уже почти держит его на весу. Пит кусает пальцы, чтобы не орать, потому что аккурат рядом с номером Вегаса комната Бига, а тот умрёт от отвращения, если поймёт, что это за звуки. «Впрочем, а не насрать ли на нежные чувства Бига в такой момент?» — думает Пит, когда Вегас распрямляется и начинает трахать его под новым углом, каждый раз долбясь в простату, насаживая его на себя так, что Пит слепнет, жмурится, ломая ногти о стену и захлёбываясь стоном. Он кончает, чувствуя, как сильно впиваются чужие пальцы в бёдра, дурея от ощущений, его выворачивает, кажется, несколько минут подряд. Его бьёт дрожь, он сжимается, чувствуя, что Вегас кончает тоже. Чтобы так его выебать, наверное, Вегасу понадобилась вся ненависть, которую Пит взращивал в нём за время их совместной работы и редких вылазок. Или Пит действительно многого не знает о партнёре по съёмкам. Он сползает по стене вниз, но Вегас удерживает его, обняв за талию, навалившись сверху и прислонив к стене. Нужно отдышаться. — Я, — говорит Пит. Вдох. Выдох. Сглотнуть, не капать слюной на руку Вегаса, — не ожидал. Что будет так классно. Ты был... охуителен. Чёрт подери, я не могу стоять. — Пиздец, — выдыхает Вегас, обращаясь, видимо, к карме, к богу или ни к кому вообще, выпускает Пита из рук и уходит в ванную. Пит слышит, как он выбрасывает в унитаз презерватив, и громко говорит, что так делать нельзя. В ответ ему раздаётся звук смыва и короткий треск застёгиваемой ширинки. Пит плетётся в ванную. Свести ноги несколько труднее, чем обычно. Что делать с пятном на стене, он так и не определился. Он ни о чем не думает, потому что эту способность ему, видимо, отшибло. Вегас выходит из ванной, и они встречаются только через двадцать минут, потребовавшихся Питу, чтобы смыть смазку, свою сперму и пот. От Вегаса всё ещё пахнет их сексом. Пит старается обходить его и даже не смотреть в его сторону. Ещё одного раунда его задница не выдержит, даже если очень захочет. Пит обнаруживает, что Вегас постелил ему на диване. Пока Пит стоит над этим диваном в тяжёлых раздумьях относительно того, что, по ходу, их отношения не сблизились, Вегас в ужасе от произошедшего, и его совесть жрёт его живьём — Тирпанякун ходит под душ. Пользуясь случаем, Пит ковыляет к спальне и заваливается в его кровать, перетащив туда свои одеяло и подушку. Когда он просыпается и рассветные лучи беспощадно жгут его сетчатку, пробиваясь сквозь жалюзи, — Вегас спит на диване.***
— Не первокурсницу обесчестил, — говорит Пит в трубку, — мне есть восемнадцать. Я трахнул тебя в мозг, ты просто трахнул меня. Мы в расчёте. — Я знаю, Пит. — Мы увидимся? — В следующей же совместной сцене. Береги себя. — Вег... Короткие гудки. Пит готов сожрать свой телефон. Он готов сожрать свою руку. В запахе холодного декабрьского ветра под окнами Старбакса Питу чудится привкус озона и дерьма. Ничего не наладилось. Жизнь пошла под ревущий бетоноукладчик, как маленький осенний листок, упавший с дуба, бесконтрольно и безвозвратно. «Это же надо, — думает Пит, сжимая в руке мобильник и уставившись в одну точку, — как он умудрился урвать кусок от собственной мечты, а потом запороть даже те крохи, что были у него раньше». Улыбка Вегаса сияет для всех, кроме него. Его больше нет в жизни Вегаса. Этот мудак оказался мастером по вычёркиванию из памяти людей. Пит не выдерживает и рассказывает обо всём Поршу. Зовёт его в кафе, говоря, что у него проблемы: «Я ебал эту жизнь, друг, господи, как же я её ебал, вместе с Вегасом, вместе со всеми съёмками, серьёзно, я поссу на всё, Порш». Порш приезжает через двадцать минут. Вот это — отношения. Это — дружба. Поддержка. Уехать в Швецию и обвенчаться, твою мать. Провести счастливую старость в вытрезвителе и умереть в один день от передоза нейролептиков. Пит открывает дверь, сутулясь и докуривая сигарету, пропускает Порша внутрь. Естественно, Пит не курит. Никто не курит на ONE31 и вообще на любом канале. Телевизор смотрят нервные беременные дети, объясняет устав цензуры. Им нужно подавать хороший пример. Пит давит бычок кроссовкой и заходит в кафе. Порш плюётся своим сладким латте с сиропом, когда Пит, проводя рукой по лицу, сообщает: — В общем, Вегас меня трахнул. Порш смотрит на него, как на сбежавшего из закрытой больницы душевнобольного, опасного для окружающих, когда Пит уныло добавляет: — Это был лучший трах в моей жизни. Хочу ещё. Хочу его сам выебать. Господи, это всё, о чём я думаю. Порш накрывает лицо рукой, когда Пит заканчивает: — Он духовная шлюха. Трахает всё, что шевелится, потому что все этого хотят, а потом забивает. Может, поэтому его Саманта и не дёргается. Что он пользует каждую новую бабу всего один раз. Может, у него гормоны ещё не доиграли, или он сексоголик, или, не знаю, просто мудак, а я всегда думал, что он хороший. Самый хороший из всех, и я недостоин его. Пит накрывает лицо ладонью тоже, не в силах вынести сопливости своих пиздостраданий. Так они и сидят с минуту, разделяя его скорбь, как полагается лучшим друзьям. Потом лицо Порша отлипает от руки, он задумчиво трёт подбородок, глотает латте, бросает взгляд на Пита. И следует еще одна минута молчания. — Пит, — говорит наконец Порш, — я думаю, всё будет нормально. — Когда-нибудь. У кого-нибудь. Где-то далеко отсюда, — в голосе Пита и его полуприкрытых обветренных глазах сквозит безысходность. — Если бы ты оглянулся, ты бы заметил, что каждая девушка и каждый... ну, пятый парень, хотят построить с тобой семью и жить в домике у моря, с гаражом и клумбами, — подбирая слова, говорит Порш. — Ты зациклился на Вегасе, а он, ну, знаешь... он мужик. Во-вторых, он твой коллега. В-третьих, ну, не знаю, мне всегда казалось, он натурал. Пит усмехается. — Порш, натурал бы меня так не выебал на трезвую голову, — в глазах Порша мелькает ужас, — он бисексуал, или, как там называется, амбисексуал. — Расскажи ему о своих чувствах, — предлагает Порш. — Я пытался, — Пит тоскливо опускает голову. — Ты же наверняка был упорот в жопу. — Ну да, — Питу ещё тоскливей. — Так попробуй рассказать, когда не упорот. Сделай что-нибудь романтичное. Они оба представляют, как Пит стоит на одном колене под дверью комнаты Вегаса и играет балладу на гитаре, сжимая в зубах розу и шепеляво распевая: «I like your smile, I like your vibe, I like your style». Порш сначала тихо и осторожно, а потом громко и неприлично ржёт. Пит складывает руки на столе и роняет на них голову. — Скотина, — бубнит он. — Нет, друг, прости, я что-нибудь придумаю... — Ты хуёвый психолог! — Я не психолог... — Хуёвый друг, — Пит вдавливается переносицей в предплечье и пытается выдавить себе глаза. — Нет, Порш, прости, друг ты что надо. Если бы ты рассказал мне, что тебя трахнул Вегас, я бы убил тебя, — следует тишина, рушимая только глотками Порша и ненавязчивой музыкой из колонок под подвесным потолком. Пит напрягается. — Он же тебя не трахал? Порш опять давится. Пит принимает это за ответ, наклоняется через стол и стучит его по спине. — Извини. Просто мне иногда кажется, что он трахал всех. — Ну, знаешь ли. Вегас, как бы, клёвый, но — не на мой вкус, — говорит Порш, — так что об этом не волнуйся. А вообще, если хочешь, я с ним поговорю. Скажу, что ты не в себе от горя. Исстрадался, бухаешь, в плохую компанию можешь попасть, где с тобой сделают всякие страшные вещи. Вегас добряк, его большое сострадательное сердце не выдержит, и он придёт тебя того... пожалеть. — Жалеть надо бездомных и инвалидов, а я любую плохую компанию испорчу так, что пиздец, — вздыхает Пит. — Но вообще-то идея неплохая. Тем более, что я действительно подумываю уйти в запой. Попробуй. Порш кивает и заказывает еще один латте для Пита. Эта смесь — переслащенная дрянь, Пит пьет её, запивая сигарету, по пути из кафе. Думая, что к его тёмным очкам, капюшону и узким джинсам необходима футболка с принтом "ванильный хуй", черепками и розами. Ниже падать некуда.***
Представь, что ты не пил три дня и три ночи. Трое суток, семьдесят два часа, четыре тысячи триста двадцать минут. Во рту ни капли воды. Даже слюны нет. Но потом наступает четыре тысячи и триста двадцать первая минута. Очко! Кто-то начинает вливать в тебя рыжую кипящую лаву. Ты захлёбываешься ею, думая, как же здорово, наконец, утолить жажду. Горло распухает изнутри, и ты умираешь от удушья быстрее, чем умер бы от лопнувших внутренностей. На самом деле нет никакой жажды. На столике среди всяких гелей для волос и флаконов со штукатуркой стоит пара бутылок чистой воды без газа. Эту воду набирают в горных источниках. В садах Эдема. Никто не пьёт алкоголь и газировку на ONE31. И на всех остальных каналах. Пит сидит на стуле с его фамилией, читает твиттер, новая гримёрша метёт по его лицу кисточкой. На стенах геральдические тюльпаны. Ультрамариновый фон. Дикое сочетание, от которого слезятся глаза, как и от едкого запаха духов гримёрши. Некоторые женщины воспринимают термин "сногсшибательная" чересчур буквально. Вегас сидит через кресло и разговаривает со своей гримёршей. Его вряд ли раздражают все эти запахи. Пит представляет, как сегодня ночью Вегас трахал эту девушку, приставив её к зеркалу в полстены, в котором отражались геральдические цветы, ультрамариновый фон, её колышущиеся сиськи и его напряжённое тело. И как потом он её заботливо проводил. И поил своими улыбками, пока она не согнулась и не заблевала свои туфли от Лабутен и колготки, купленные на распродаже в Париже. Она даже похожа на француженку. Высокая, худая, с тяжёлой костью, длинными ногами и тонкой талией. Маленькая грудь и лошадиное лицо с оленьими глазами. По доброте душевной Вегас трахнул бы даже это чудовище. У Пита и Вегаса много общего. Они оба сидят под тюльпанами. Персидскими символами совершенной любви. Кто-то постит в твиттере манип, склеенный из кадров гей-порно и лиц Вегаса и Пита из скриншотов сериала. Когда впервые такой увидел, Пит не испытал ничего, кроме отвращения. А потом отправил его Вегасу сообщением, когда тот разговаривал с Самантой. Пит — мудак. Он будет гореть в своём мудацком аду, и он принимает это, как данность. Увидеть лицо Вегаса в тот момент — вот, что было действительно важно. Пит развалился на стуле, качается на нём и отстукивает правой ногой тупой ритм. Порш сидит на соседнем и рассказывает, как будет выбирать апельсины в больницу Питу, когда тот, наконец, сломает стул и собственный позвоночник. Пит мог бы, Порш в этом уверен. Особенно в подобном взвинченном состоянии, когда все любовные переживания Пита, обычно хорошо запечатанные в ехидство и сарказм, оказались вне его контроля. Пит не знает, что с собой делать. Он мысленно застрял в моменте, когда проснулся после ночи с Вегасом и смотрел на него, мирно сопящего на диване. Лучи холодного зимнего солнца пробивались сквозь жалюзи и касались лица и груди Вегаса, придавая коже золотой оттенок, и это было самое прекрасное, что можно было увидеть в мире этот момент. В лучах танцевала пыль, а Пит сгорбился на краю кровати и смотрел на Вегаса взглядом, полным шекспировских мук. — Давай поговорим, — просит Пит. Ему пришлось бежать и едва не сбить Бига, чтобы "случайно" столкнуться с Вегасом на выходе из комнаты. Вегас не просто отказывает — он делает вид, что не замечает, ведь кругом шумно, суетно, не до того. — Вегас! — орёт Пит, спускаясь вслед за ним. Люди кругом оборачиваются. Вегас оборачивается тоже. Пит смотрит на него — сердце барабанит — он чувствует ярость и беспомощность. — Мобильник забыл, — говорит Пит. Сегодня, сейчас, после всего, что натворил, после бессонной ночи, проведённой наедине с бутылкой коньяка и двумя пачками сигарет, Пит более беспомощен, чем зол. Вегас подходит и берёт свой смартфон. Пит не придумывает, что сказать.***
Порш поговорил с Вегасом и теперь пришёл в комнату Пита рапортовать. Пока он возится на пороге, стаскивая с ног ботинки, Пит в ванной громко подпевает Джи Дрэгону. Музыку было слышно ещё из коридора, а вот Пита — только здесь. У него неплохо получается. Порш идёт к ноутбуку и выдергивает провода громыхающих колонок. Пит орёт: — Эй! — и кроет его забористым матом. Потирая ухо, Порш находит на экране проигрыватель и вырубает музыку. — ...приносит хоть немного счастья в этой ёбаной жизни, — Пит выходит на порог, замотанный в полотенце. — А, это ты. — А ты еще кого-то ждал? — Даже не надеялся. Порш рассказывает, что объяснил Вегасу про его разбитое сердце. Вегас слушал с молчаливой вежливой улыбкой, поблагодарил и похвалил за то, что Порш — такой классный друг, а потом сменил тему. — Без шансов, Пит, — говорит Порш, — прости. Пит кивает. Застёгивает джинсы, надетые прямо поверх голого тела. Какая уж разница, если он заработает воспаление или менингит. «Без шансов, Пит», — говорит себе Пит. Пора с этим как-то смириться и заставить себя взрослеть. Он как девочка, влюбившаяся в кузена. Девочке двенадцать, а кузен — взрослый, красивый, студент, любимец девушек. Его мелкая кузина пускает на него слюну и думает о своей ущербности. Всё это давит на него так, что Питу приходится опуститься в кресло. Он сутулится и смотрит в пол — блестящие доски лакированного тёмного дерева. Порш, единственный, кто общается с Питом хоть сколько-то дальше совместных тусовок, понимает, что всё серьёзно. Он искренне сочувствует другу и считает, что Пит достоин самых клёвых отношений в мире. Для других людей, может быть, он и задница, и много о себе думает, и не интересуется ничем, кроме концептуальных мест для пьянок и хорошего косяка. Настоящий Пит — вот он, здесь. Даже не говорит вслух о том, сколько дерьма сейчас у него на душе. Порш не знает, но ему кажется, что много, очень много. — Я вроде и пытаюсь полюбить свою жизнь, — подбирая слова, говорит Пит, — но куда бы ни пошёл, в итоге оказываюсь здесь. В кресле ёбаного одиночества. — Пойдём выпьем, — предлагает Порш. Он сегодня собирался сводить подругу в ресторан, но, в принципе, пожрать они смогут и завтра. Пит шмыгает носом, кивает и идёт собираться. Порш уходит к себе за курткой. Они торчат в клубе до рассвета, и к середине ночи Пит забывает имя Вегаса, но не может выкинуть из головы воспоминания о том, как классно к нему прикасаться, как хорошо смотреть ему в глаза, молча, минуты напролёт, какая это, мать её, привилегия в жизни. Они с Поршем обнимаются за барной стойкой, и Пит в пьяных слезах обещает бросить карьеру нахуй и уехать на север, жить в юрте из снега и купаться в проруби. Порш хлюпает носом и обещает писать ему письма.***
— Немыслимый кошмар, — сокрушается гримёрша — Пит с пятой попытки прочёл на бейдже, что её зовут Лора, — боже мой, немыслимо. Что мне с этим делать? От тебя несёт, как от бездомного. — Хватит уже, — Пит чувствует, как дёрнулись связки, издавая звук. — Я помылся. Он помылся, но не смог выгрести всё зловонное, что скопилось у него внутри. Коктейли, виски, коньяк, дурь, боль, ненависть, отвращение. От Пита несёт, как от бездомного. Он взял за негласное правило каждый день ходить предаваться грехопадению в клуб. Каждый день он обещает себе, что не будет много принимать, а лучше вообще не будет. У него почему-то всегда навалом дури. Сам не помнит, как достаёт её. После съёмок Пит идет к дому по хрустящему снегу и будто заранее видит темноту пары комнат, чувствует, как замедляется время в четырёх стенах, невольно вспоминает, как вчера не мог заснуть до утра и не знал, куда себя девать. Поэтому иногда он даже не доходит до двери. Сразу берёт машину и едет в клуб. Даже Порш не может осилить такой график. Вечерами он учит тексты, но у Пита фотографическая память. В одну из своих вылазок Пит звонит Вегасу, находясь в кондиции, когда уверенность в себе и своём красноречии затмевает рассудок и скандирует его имя, прося подвигов. — Что такого я сделал? — спрашивает Пит, повышая голос почти до ора, чтобы слышать самого себя за грохотом музыки. — Нет, я знаю, я был мудаком. Я исправился. Я походил на тренинг личностного роста. Меня там научили быть милым и ласковым. Вегас. Давай просто сходим выпить кофе. Мы не будем говорить о том, что было. Я вообще буду сидеть молча. — Где ты? — спрашивает Вегас. — О, ну я там, где ты хочешь меня видеть. В полной жопе, — говорит Пит, прижимая ладонь к лицу. Вегас долго молчит, а потом неохотно и так тихо, что Питу приходится заткнуть одно ухо, говорит: — Хорошо, давай выпьем кофе. Пит называет адрес кафе на N-стрит и назначает встречу на завтра, в полдень. Завтра у них выходной, и поэтому он позволил себе дойти до ручки. Чтобы привести себя в порядок, ему бы, наверное, потребовалось медицинское очищение организма, пара косметологических процедур и сутки грязевых ванн. Пит думает, как же ему всё-таки не повезло с тем, что Вегас добряк. Какая это, всё-таки, чёртова трагедия. Больше всего Пит ненавидит добряков и жалость, но сейчас он хочет увидеть Вегаса настолько, что готов и на это, согласен, чтобы Вегас смотрел в сторону и брезгливо держался на расстоянии, — лишь бы можно было сидеть с ним за одним столом и смотреть, как тень от его ресниц падает на чайные радужки. Несмотря на то, что они никогда не будут спать вместе и, наверное, даже разговаривать между собой на съёмках. Когда тебе срывает от кого-то крышу, ты цепляешься за каждый вырванный из повседневного мрака эпизод, в котором вблизи видишь объект своих идиотских чувств. Пит встаёт, прячет телефон в задний карман, оставляет на стойке деньги и, пошатываясь, плетётся к выходу.***
Кафе "N" выгодно отличается от остальных кафе в ближайших кварталах тем, что не бывает набито битком. Пит услышал от приятеля, что владелец забегаловки в восторге от итальянской кухни, но на нормального повара у него нет денег, поэтому шефом он записал свою бабку. Лучше подошву своего ботинка сожрать, чем пойти туда завтракать. Вчера, будучи в доску и руководствуясь только критерием людности, Пит ляпнул название наобум. Сегодняшним утром он проел себе мозги за то, что не выбрал что-то поприличнее. Он горел от стыда за то, что вообще взял с собой телефон и набрал чёртов номер. Нужно было сперва проспаться. Сходить в салон. Сделать из себя человека. К одиннадцати тридцати паршивое утро перетекает в паршивый день. Пит сидит под козырьком крыши, одной рукой подпирая подбородок, другой комкая розовую салфетку, пахнущую сортирными аэрозолями. Площадка на открытом воздухе перед кафе вмещает десять столиков, заняты только два. За одним Пит, за другим — сухощавая женщина лет пятидесяти в огромной плетёной панаме, юбке в пол, увешанная крупной дешёвой бижутерией. Надеется на знакомство. Шансы по нулям. Пит косится на неё и думает, что над ними обоими сгустилась одна и та же аура безнадёжности. После того, как Вегас пошлёт его, можно будет поставить этой даме пиво. — Привет, — слышит Пит и оглядывается. Это Вегас. Пит встаёт. Вегас, как всегда, похож на греческого бога. Футболка, джинсы, серый пиджак, норовящий треснуть на бицепсах. Люди, видя Вегаса, должно быть, думают: что ты делаешь в этой дыре? Вали обратно туда, где тебя сделали. На ёбаный Олимп. Пит думает, что поднялся зачем-то, как дурачок при виде красивой женщины. Мрачно здоровается в ответ и садится обратно. Вегас заказывает им кофе. Он смотрит на владельца кафе, исполняющего и роль официанта, улыбается ему: с сахаром, без молока, спасибо-пожалуйста. Пит наблюдает и думает, что зря пришёл. Зря он пришёл. Не сиделось ему вчера в сраном клубе, потянуло на подвиги. О чём он теперь будет говорить, когда в голове ничего, кроме похмелья и мыслей о грудных мышцах Вегаса. Вегас его не торопит. Он удобно облокачивается на спинку, смотрит в сторону дороги и слегка улыбается. Он мог бы сидеть здесь один и наслаждаться этим пасмурным, но по-приятному прохладным утром, потягивать кофе и жевать круассан. У Пита откуда-то взялось чувство, что Вегас и так сидит один. Пит как будто смотрит на него сквозь экран телевизора. — Позвал, чтобы побуравить меня взглядом? — Вегас отпивает кофе. — Я обещал, что буду молча сидеть. — Это необязательно. Я был с тобой довольно сух, извини. Пит открывает рот, и это даётся ему трудно, как будто за пять минут встречи в его челюсти начался процесс атрофии. — Не надо, я понимаю. Я несколько лет выносил тебе мозги, доставал, теперь таскаюсь за тобой по пятам и прошу посидеть в этом ебанутом кафе. Я сам был бы с собой сух. Может, даже врезал бы. Вегас приподнимает брови, кивает и опускает чашку на стол. Пит расценивает это как "я пытался сформулировать мягче, но, в целом, ты выразил мою мысль". — Я мог бы сказать, — продолжает Пит, — что в тот раз напился, как обычно, и меня просто занесло. Я бы сказал, а ты — поверил, потому что, ну, это в моем духе, да? Но на самом деле меня ведь не занесло. И это всё... это был я, понимаешь. Последние годы — это был не я, а последние дни... Пит прерывается, потому что тяжкий мозговой труд, требуемый для построения каждой фразы, превращает его признание в сломанный телефон. Он пытался накануне продумать, что говорить, да ладно — он мысленно перебрал сотню-другую вариантов, и пришёл к выводу, что лучше всего залепить себе скотчем рот. Вегас слушает молча, сидя в позе идеальной психологической защиты: нога на ногу, пальцы замком. Он не смотрит на Пита. — Я пытаюсь объяснить, что мне надоело тебе хамить за каждую девицу, которая вокруг тебя вьётся, — говорит Пит, — но если перестану, то начну избивать их. Не хочу под статью, поэтому давай разберёмся. Обозначь свои границы: на сколько метров мне нельзя к тебе подходить, в каких местах не появляться, сколько минут в день можно пялиться. И всё такое. Я запишу и, не знаю, повешу это над кроватью. И себя заодно. Вегас впервые бросает на него взгляд. Пит чувствует, как краска сходит с лица, и отчётливо понимает, что помешался. Влип по самое горло. Взгляд парня напротив действует так, словно кто-то пробивает рукой грудь Пита и стискивает его сердце. — Мне довольно трудно воспринимать это от тебя всерьёз. — Посмотри на меня. Я провёл весь вечер, всю ночь и все утро, отмокая в ванне, давясь рассолами и, блять, подбирая рубашку к туфлям. Я туфли только на фотосеты надеваю, под жёстким прессингом со стороны церкви, а сегодня сам надел. Я — самый серьёзный человек, с которым ты общался. Вегас долго молчит и смотрит на него. Пит диагностирует у себя приближающуюся тахикардию. — Можешь подходить так близко, как хочешь. Можешь пялиться. Это пройдёт. "Тебя вылечат". Вегас поднимается и достает бумажник. Пит пялится в стол. Сердце норовит выскочить через горло. — Не уходи. — Что? — Ты даже не допил. Посиди пару минут, сегодня же воскресенье. — Хватит, Пит. — У меня сейчас катится по пизде вся жизнь. Скажи ей "хватит". Ничего не пройдёт. У тебя всё проходит быстро, а я адепт моногамии. Я не сделал тебе столько говна, Вегас, чтобы ты сейчас взял и ушёл. Вегас смотрит на него ещё раз, и почему-то перестаёт собираться. Прячет бумажник, потирает подбородок, оглядываясь. Он выглядит, как человек, увидевший сбитого машиной пса. Он спешит на работу, но псина скулит так, что совесть честного гражданина не даёт ему отвернуться и уйти, и он прикидывает, как бы забросить её в ветклинику и не опоздать на совещание. — Если бы я знал, что для тебя всё серьёзно... — Если бы, — перебивает Пит, — но ты не знал. Я сам виноват. Знал, что для тебя это будет очередной сортирный трах. Не ожидал только, что это так вдарит мне по мозгам. — Ладно. Чего ты хочешь? Пит пожимает плечами. Он хочет много всего. Например, чтобы его не везли в ветклинику. Пит хочет, чтобы его повезли домой и сделали домашним любимцем. Но Вегас опаздывает на работу, а Пит не настолько трогателен в своей агонии. Ветклиника — оптимальный вариант. Пока он думает обо всей этой херне, Вегас обходит стол и кладет ладони ему на плечи. У него мягкие, не тяжелые руки, совсем не такие, какими кажутся. Пасмурное небо наваливается на "N" и всё никак не разразится грозой, а кожа Пита затвердевает цементом. — Не надо, — на автомате говорит Пит, — вот только не надо мне твоей жалости. Мягкие ладони слегка сжимают его плечи, касаются шеи, мочки уха. Если бы Пит стоял, у него бы подкосились ноги. У Вегаса потрясающие руки. Они как будто распространяют по телу Пита расслабленность и покой. — Я тебя не жалею. — А что ты делаешь? — Массаж. Действительно. — И этим массажем ты как бы говоришь, что у меня есть шанс, или что его нет, но ты не презираешь меня? Вегас не отвечает. Пит поднимается и поворачивается к нему лицом. Ему трудно разогнуться. Вегас обнимает его, и страшная боль в груди и под ключицами уходит из тела Пита, это лучше, чем целоваться под наркотой, чем по пьяни изображать порнозвезду; Пит деревянными руками обнимает его в ответ, и ему абсолютно насрать, что Вегас сейчас скажет. Ему насрать, даже если небо всё-таки упадет на землю и расшибет "N" вместе с одинокой посетительницей и отвратительной стряпнёй. Вегас его обнимает. Сейчас совсем не пугает перспектива оказаться погребённым под серой перисто-кучевой громадой. — Ты понятия не имеешь, что творишь, — хрипло говорит Пит. На "со мной" ему не хватает то ли воздуха, то ли комфорта в высказывании собственных чувств. Питу больно, но говорить об этом вслух он не привык. Поэтому он кладёт ладонь на затылок Вегаса, ухмыляется и целует. Пит ненавидит целоваться, как и носить туфли, и быть настолько же откровенным в чувствах, насколько голым может быть человек без кожи. Пит ненавидит беспробудно влюбляться без шансов на хороший исход. Но Пит любит Вегаса. И насколько плохо всё будет завтра — он подумает завтра. — Один вопрос перед тем, как я всё похерю, — говорит Пит. — Что ты ко мне чувствуешь? Что-нибудь? Вегас смотрит на него очень долго. Мягко, изучающе. Его ласковое объятие вытягивает силы даже на то, чтобы стоять: хочется растечься у его ног; Вегас смотрит так, как смотрят на самых любимых людей на свете. Он чуть улыбается и говорит: — Я тебя ненавижу.***
Если верить Библии, Христос в ходе своей рекламной кампании проявлял изрядную долю авторитаризма и был если не шизофреником, то ярчайшим нарциссом с выраженной манией величия. Ганди женился, когда ему было тринадцать, и морил жену голодом за пару заныканных копеек. У любого серийного убийцы обязательно найдутся глубинные мотивы и трогательные истории о неблагополучном детстве, которые по чистой случайности не убивали их, а всё сильнее разбалтывали гайки шатких крыш. Судьям небесной канцелярии должно быть охренительно трудно выносить свои вердикты. Они никогда не бывают абсолютно справедливы. Абсолютной справедливости не бывает. Если проводить доскональный анализ исторических событий и поступков обычных людей, придётся признать, что безукоризненно добрых не существует, как и персонифицированного зла. Люди не могут состоять из одного качества. В них намешано столько дерьма с бриллиантами, что придётся привыкнуть к регулярным сюрпризам: зловонным и не очень. Пит трахается с Вегасом второй раз в жизни и понимает, что этот парень, возможно, ещё больший ублюдок, чем он сам. Сгребая волосы Вегаса, чтобы оттянуть его голову назад и открыть доступ к влажной горячей шее, Пит больше не чувствует себя так, словно он — шлюха в постели священника. Он просто играет роль злодея, потому что роль героя занята. У них тут маленький драматический спектакль на двоих. Пит оставляет на шее Вегаса ещё один синяк и кусает мочку уха — почти всерьёз, сильно, чтобы сорвать с чужих губ неохотный болезненный выдох. Вегас заваливает Пита на спину, тянет на себя и закидывает на плечи его ноги. Пит пялится в потолок с глубочайшим ощущением победы в долгой и трудной игре. Он накрывает лицо руками и не дышит до тех пор, пока воздух, переполнивший легкие, не вырывается из губ с хрипом. Вегас трахает его жёстко и ритмично. Сегодня он герой, совершающий расправу над злодеем. Пит смотрит в потолок и чувствует языком кровь, потекшую из ладони, которую он прокусил зубами. Вегас улыбается ему в лицо и запечатывает его рот поцелуем. Пит не в состоянии сам дышать, так что ему делают искусственное дыхание. Или душат. Как дипломированный мудак, Пит выделяет главных людей в своей жизни исключительно тёплыми к ним чувствами — что в остальных случаях ему не характерно. Как заслуженный специалист в области пацифизма и филантропии, Вегас должен презирать кого-то, чтобы выделить из толпы. Значит ли это, что они идеально подходят друг другу? Пит не знает. В масштабе его собственных чувств совместимость не имеет никакого значения.***
У пожилой женщины из соседнего номера есть привычка громко вздыхать и говорить при этом что-нибудь в духе: «господи», «боже-боже», «ёбаные сукины дети». Она долго, протяжно стонет, как будто в этот момент получает свой последний старческий оргазм, глядя на плакат Боуи или кого-то такого, висящий на стене. Так что в своём номере Пит регулярно передёргивается и стискивает зубы, и всё нутро у него содрогается от этих богомерзких завываний. Когда Пит кончает, Вегас втрахивает его в постель так, что нельзя не захлебываться стонами вперемешку со слюной и бессвязным матом; старуха из соседнего номера подхватывает, злобно желая гореть в аду всем педерастам этого мира. Именно из-за этой старухи Пит говорит: — Давай я буду приходить к тебе домой. Надену капюшон, очки, марлевую повязку, противогаз. Никто меня не узнает. Я тихо проскользну мимо стоянки и поднимусь на твой этаж. Вахтершу припугну пистолетом. Водяным. Она ничего никому не расскажет. Но Вегас не соглашается. Коротко говорит, что так они светиться не могут. Вегас говорит мало и по существу. С тех пор, как они выяснили свои отношения, разговоров почти не осталось. Их взаимодействие сводится к бытовому минимуму: передать зажигалку или стакан виски, пропустить в дверной проход, поздороваться, спросить, в каком ящике мука или корица. В остальное время они занимаются сексом или находятся в милях друг от друга, каждый живёт своей нормальной глянцевой жизнью. Но иногда Пит пытается начать разговор. — Я ни хуя не понимаю, — он хотел бы сделать это тактично, как-нибудь невзначай, располагающим тоном, но, видимо, вся блажь природы, адресованная Питу, ушла в актёрский талант и хорошие волосы — со всем остальным у него проблемы. — Мы с тобой потрахаемся пару месяцев, и больше я тебя никогда не увижу? Или иногда ты будешь присылать мне открытки на Рождество? Или как? Вегас лежит на кровати, положив руку за голову, другой держит сигарету. В фильмах такие эпизоды всегда выглядят чересчур картинными: красивый мужик, его обмазанный лосьонами пресс, полный трагедии взгляд, печальный дым. Дым сигареты Вегаса не выглядит особо печальным. Он сам смотрится, как обычный парень, у которого куча проблем, которого подзаебало улыбаться в камеры и его совершенно не волнует, насколько выгоден ракурс, в котором Пит видит его небритое лицо. — А как ты хочешь? — Вегас переадресовывает вопрос. — Я хочу, ну, знаешь, любовь, цветы, поесть мороженого, поехать в круиз и наделать ужасных фотографий. Вегас смеётся. Пит тоже. Потом он говорит: — Без шуток. Я хочу жить с тобой. Он говорит это, спокойно глядя на Вегаса, улыбка ещё не сошла с его лица. Пита не пугает собственная откровенность. Способность испытывать яркие эмоции поизносилась, теперь его сердце только натужно ускоряет сокращения, обливая организм кровью и усиливая головную боль. Больше никаких волнений и бабочек в животе. Пит иногда не помнит, что делал прошлым днем — возможно, от бессонницы; он кажется себе измотанным и выдернутым из объективной реальности. Улыбка Вегаса сходит довольно медленно. Он затягивается, опускает взгляд, Пит смотрит на его ресницы. На левом глазу их около трёхсот, на правом чуть меньше. Белок покрасневший — Вегас устал и часто трёт глаза. Правому досталось больше, вот и ресницы поредели. Пит думает, что должен обратиться к врачу. Пока не поздно. Какой-нибудь хорошо рекомендованный психотерапевт должен услышать от Пита, сколько ресниц у Вегаса на веках. Иначе — всё пропало. Иначе ему конец. Пит вдруг чувствует ноющую, больную надежду, что Вегас скажет: «Я тоже». — Мы могли бы всё бросить и уехать, — говорит Вегас, не глядя на него. — На что бы мы жили? — Я бы заработал. В крайнем случае, мы бы охотились. На кабанов, медведей, лосей. Какая, к хуям, разница? Пит думает о вещах, на которые он мог бы пойти, чтобы быть с Вегасом. И думает, что через месяц, год, два, у него это пройдёт. Его вылечат. К этому моменту успеет пройти вечность. — Поживи у меня, — говорит Вегас, — пару месяцев. Посмотришь, как тебе. Думаю, быстро поймёшь, чего действительно хочешь от жизни. Выйдешь как-нибудь за сигаретами и не вернёшься. Потом я прочту в сети о твоей свадьбе с девочкой, которую ты встретил возле кафе. Это самая длинная словесная конструкция Вегаса, обращенная к Питу, за последние три недели. Пит будет думать над ней следующие три недели. Сейчас он поворачивается, поднимаясь на локте, и говорит: — Ты так нихуя и не понял, да? Вегас скашивает на него взгляд и приподнимает брови. — Понял, — успокаивает он, — любовь, не любовь — в один день ты уйдёшь и не вернёшься. Если не ты, то я. Так всё устроено. Больше всего на свете Питу хочется взять Вегаса за волосы и ударить о стену. Сломать ему нос, выбить зуб или глаз. Тогда на него, возможно, никто не позарится. Потом Пит сделает то же самое с собой. Просто из солидарности. Чтобы Вегас знал, что ему он нужен любым. Всегда. В любое время суток, в любом виде и состоянии. Вегас говорит ему спать и выключает свет. Пит выжидает полчаса, пока Вегас засыпает, и уходит на балкон. Он не может спать — его мучает бессонница. Пит не пьёт таблетки, почему-то он боится не проснуться.***
Вегас рассказывает, как всё устроено, а потом случается Суббота. И никому из них уже не нужно уходить и не возвращаться. Если бы у их отношений был рак, и Вегас говорил бы, что они всё равно умрут, то Суббота — это была бы стремительная внеплановая смерть в автокатастрофе. Она начинается с того, что Пит вылезает из постели на прохладу позднего пасмурного марта, пьёт кофе из пакетика, принимает душ, одевается, достаёт смартфон. Вегас не отвечает на его звонок. По их плану, сегодня Пит должен собрать свои вещи, загрузить их в машину, и отвезти две дорожные сумки и собственную жизнь в лофт Вегаса на девятом этаже супер-элитной новостройки. Сегодня они должны прожить первый день совместной жизни. По их плану, они сегодня смотрят фильмы, пьют коньяк и вместе готовят ужин. Вегас предпочёл бы роллы, но Пит настаивает на спагетти с мясом. Он стоит у окна своего номера и смотрит на немноголюдную улицу, думая о политых соусом макаронах, у него урчит в животе. Вегас не отвечает на его звонок. Старуха из соседнего номера поминает своего деда-гомосексуалиста, используя такие изречения, о которых вы не услышали бы даже на курсах матерной похабной речи для старшеклассников. Пит слушает гудки, и у него сосёт под ложечкой. Каждый гудок будто становится медленнее, Питу уже хочется начать подбадривать мобильник, чтобы гудел быстрее. Он звонит раз, два, в итоге начинает вслух препираться с телефоном, но Вегас не отвечает. Так суббота становится роковым днём. Между всей жизнью Пита и одним днём этой недели можно поставить знак "равно". В этот день Пит, наконец, разбивает лицо Вегасу, и это воспоминание занимает собой половину всей его эмоциональной памяти. Пит едет в тот же клуб, где они с Вегасом и Поршем любят тусить в перерывы между съёмками, и находит там Вегаса. Тот сидит за барной стойкой и заказывает себе виски, но Пит видел — он видел — как секунду назад от Вегаса отошёл какой-то парень. Этот парень, проходя мимо, провёл рукой по плечам Вегаса. Как сделала бы шлюха, получив свои деньги за минет. Не за что, позвони мне как-нибудь ещё. На самом деле, Пит не собирал никаких сумок. Он знал, что следует ожидать такого говна. В пятницу вечером, ложась спать, он, как будто читая молитву, сказал себе: сначала нужно убедиться, что Вегас не трахается с кем-то, пока он тут ищет второй носок от пары, чтобы уложить в свою Сумку Новой Жизни. Господи, если ты есть на небесах, пусть Вегас ни с кем не будет трахаться. Храни их грешные души: Пита, Вегаса, и той суки, которую Пит убьёт, обнаружив в их постели. Субботу он помнит смутно. Очень трудно держать в голове больше одной детали, если она своими размерами заслоняет Солнце. Это ощущение, с которым кулак Пита проходится по лицу Вегаса. Не чувствуешь ни щетины, ни кожи, ни мягких губ: только кость, череп, болезненное столкновение с чем-то твёрдым, разбивающим костяшки пальцев. Один раз, второй. Это самое потрясающее, самое отчаянное и страшное, что Пит делал в жизни. Старуха из соседнего номера, наконец, перестает выть на луну и слюнявить плакат Боуи. Теперь она кричит, что вызовет полицию. Она кричит, что будет кричать. Пит держит Вегаса за волосы, поворачивается к её стене и орёт: — ЗАТКНИ ПАСТЬ, СУКА. Никуда она не позвонит. У Пита хватит денег, чтобы хозяин отеля просто сказал ей: в соседнем номере два парня спорят о своих воззрениях на позднего Шекспира. Они коллеги по работе. Всё в порядке, там не происходит ничего, требующего внимания. Пит орёт старухе заткнуться ровно один раз, и больше из-за стены не доносится никаких звуков, кроме шарканья пластмассовых сланцев по ламинату — она прижимается ухом к стене, но Пит не слышит этого, так шумно у него кровь ревёт в ушах. Он держит Вегаса за волосы перед тем, как ударить в третий раз, и у того есть пара секунд и удобное положение, чтобы врезать Питу в солнечное сплетение или ударить по почкам. Хотя бы сказать что-нибудь. Вегас стоит на коленях, с разбитыми губами, багровеющей скулой, и Пит ловит только его взгляд из-под приподнятых бровей. — Ну, ударь меня, избей меня, физически, хотя бы один раз, — шёпотом говорит Пит, — я ж тебе сейчас нахуй морду разобью. Ни один хирург не поможет. Вегас опускает взгляд, как будто смотреть на Пита стало мерзко, и сплёвывает кровь под его ноги. Прямо на дорогой пушистый ковер, сделанный, как сказал портье, из новозеландской шерсти, ручная работа, с нескольких овец сняли шкуру ради того, чтобы здесь было удобно ходить и оставлять кровавые плевки. — Если к этому всё и шло, — говорит Пит, — то ты должен был послать меня сразу. Ещё когда я начал доёбываться до тебя, ты должен был один раз отшить меня, хоть бутылкой по голове, и это было бы милосерднее. Почему ж ты этого не сделал? А? Может, потому что ты ни хера не добрый и милый парень, за которого я, блядь, душу бы свою отдал, может, ты обычная мразь? Пит резко отталкивает его от себя, Вегас отшатывается и прислоняется к кровати. Пит восстанавливает дыхание. Ему было очень больно, как будто он разбивал лицо себе. Он заносил кулак, а по его щекам, судя по ощущениям, текли слёзы. Его, наверное, так перекосило, что никакая физическая сила не сделала бы его менее жалким в глазах Вегаса. Пит восстанавливает дыхание и уходит в ванную, задевая плечом косяк, наклоняется, плещет в лицо водой. Костяшки пальцев у него сбиты до синяков и измазаны кровью. Вегас сидит на кровати, сутулится и касается своего лица. Пит мимоходом думает, что единственным логичным завершением импровизированной драматической постановки было бы, если б Вегас зашёл сюда, взял его за волосы и выбил половину зубов об умывальник. Это было бы понятно, правильно. Это сделало бы жизнь Пита проще. Он умывает лицо, смотрится в зеркало: опухли веки, залегли под глазами тени, губы белые, щёки красные. Левая рука холодная, правая — горячая, обе трясёт, дышать трудно. Пит только что ударил самого дорогого человека в своей жизни. Его организм не знает, как с этим справиться, поэтому выдаёт все известные ему симптомы за раз. В этом сраном баре какая-то каштановая шлюха опять вертелась вокруг Вегаса, и Вегас не вздрогнул, не обернулся и никак не отреагировал, когда она провела рукой по его спине. Так бывает, только если вы знаете, кто касается вас. Если вы можете ожидать, что этот кто-то до вас дотронется. Если вы предлагаете одному парню жить с вами, а сами трахаете на стороне какую-то блядь. Пит собрался догнать этого шатена, но Вегас уволок его к выходу и усадил в такси. Они ехали в полном молчании. Вегас не пытался сказать, что это был один из его братьев в баре, или какой-то фанат, или чёрт знает кто, какой-то придурок. Пит мечтал, чтобы Вегас что-нибудь такое сказал, но — нет. Поэтому, когда Вегас закрыл дверь номера, Пит молча повернулся к нему и с размаху заехал в челюсть. Вегас врезался спиной в дверь. Старуха закопошилась, а через полминуты принялась материть их. Так всё и случилось.***
Субботним утром в барной части клуба, как всегда, не особенно людно. Стойка, три широких шкафа с напитками и нехитрой закуской, упакованной в герметичную полипропиленовую плёнку с подробным перечислением вкусовых добавок и ядов, в которых обваляли продукты при изготовлении. Пара одиноких посетителей в разной степени раздрая, глушащих одну стопку за другой. Рядом с Вегасом сидит вполоборота парень: метр восемьдесят пять, каштановые волосы, раскосые янтарные глаза, кожаная куртка. Вполне приятного вида, не учитывая немного кривоватого носа и родинок. Не всем понравится. Они сидят рядом, на соседних стульях. Со стороны кажется, что и пришли вместе, но ни один не говорит ни слова. Минуту назад Вегас всё сказал. Он обстоятельно разъяснил, что к чему — делал это и раньше, но, видимо, недостаточно ясно. Таван пытается осмыслить в очередной раз. Вегас не торопит, потому что такой он человек. Никогда не станет делать пилюлю ещё более горькой. Пилюля Тавана на вкус такая, словно он дерьма поел. Он кривится, пытается заговорить. Он выглядит так, словно в мучениях сидит на толчке второй час подряд и готов душу продать за слабительное. Когда он заговаривает, его полный отвращения голос звучит сдавленно и тяжело: — Он же тебя с грязью смешивал. Вегас молча смотрит вниз. Таван полностью поворачивается к нему и уставляется, словно надеясь сожрать своим тупым взглядом. — Сэнгтам. Который после средней школы ни на день не просыхает. Вот этот самый уёбок. Таван говорит: — Он что, так классно делает минет, что высосал из тебя мозги? И добавляет: — Я многое могу понять, Вегас. Я бы понял, если бы ты кинул меня ради Порша. Или Кима. Ради Брэда Питта. Но этот жалкий уёбок — я не могу понять. Ты конченый. Вы оба конченые. Запор прошёл, дерьмо льется из Тавана, как из прорванной канализации. Вегас думает глотнуть ещё виски, но смотрит в стакан и понимает, что усилиями Тавана у него теперь нет аппетита. Вегас подавляет вздох. — Я тебя только об одном спрошу, потому что мне вправду хочется знать. Ты что, любишь его? Вот этого уёбка? Вегас присматривается к какой-то пузатой бутылке с янтарной жидкостью на одной из нижних полок. Мартелль, кажется. Дистиллируется в шарантских медных аппаратах, настаивается в зернистых дубовых бочках, на вкус — юни блан и спелые фрукты. Справочник напитков девяносто шестого года. Питу бы понравилось. — Завязывай со своим "уёбком", — Вегас потирает уставшие глаза, — не хочу портить твою причёску. — Так ты его любишь? Сэнгтама? — Да. — Я просто охуеваю, — говорит Таван. — У меня нет слов, кроме мата. «Обычная ситуация», — думает Вегас. Он отрывается от разглядывания шкафов и бросает на собеседника взгляд впервые за вечер. Желания смотреть на Тавана у него нет в последние несколько месяцев, поэтому сегодня — их первая встреча за много дней. Не то чтобы Вегасу было стыдно, или не хотелось смотреть, чтобы не ранить собственные чувства. Скорее, это похоже на нежелание вблизи смотреть на насекомое. Без научного интереса в этом нет ничего приятного. — Ещё раз прости, — говорит Вегас, — если мы всё выяснили, то не буду задерживать. У тебя сегодня собеседование — успехов. Таван смотрит на него сухим, полным подавляемой злобы взглядом. У него карие глаза с тёмно-серыми крапинками. Вегас не может вспомнить, что его зацепило в этих глазах год назад. Возможно, всё дело в родинках. Сейчас и они кажутся уродливым узором из жирных коричневых точек. Таван смотрит на него с минуту, не меньше, Вегас успевает отвернуться и допить остатки виски в своем стакане. Потом Таван поднимается. Больше он ничего не говорит, и Вегас понимает, что больше никогда и ничего от него не услышит. Не получит ни единого сообщения. Никаких: «где ты», «давай поговорим», «я убью этого твоего уёбка», из-за которых Вегас держит звук в смартфоне отключённым. Эти сообщения никогда не впечатляли его уровнем агрессивности и обиды, которую в Таване взрастила, наверное, его мамаша, всё детство плевавшая на него. Он никогда бы не полез к Питу — не дошёл бы, потому Вегас при первой же попытке сравнял бы его с землёй. Тявкать — это всё, что Таван мог себе позволить. Уходя, он проводит рукой по плечам Вегаса. Это не вызывает в нём особой неприязни, или каких-то других чувств. Когда кто-то другой хватает его за плечо, Вегас как будто просыпается. Его словно будят, плеснув воды в лицо. — Какого хрена? — спрашивает тихий, но до предела раскалённый голос. Что это Пит, Вегас понял в долю мгновения. Как и то, что всё ломанулось в геенну огненную. За жалких полсекунды. Иногда столько и нужно времени судьбе, чтобы обернуться против вас.***
Иногда мир выворачивается наизнанку. Тотальная оптическая инверсия. Пол на месте потолка, запад на востоке, белое в чёрном, и всё, что можно противопоставить чему-то, противопоставляется чему-то по полной. Любовь — ненависти, сладость — горести, месть — всепрощению. Только нейтральные вещи остаются собой: стены, серый, равнодушие, равнодушные серые стены. Они находятся в центре вселенского равновесия. Если хотите пережить апокалипсис, одевайтесь в серый, пристёгивайте ремни, принимайте больше седативов. Если не хотите падать — не бегайте. Не хотите боли — не влюбляйтесь. Не перекрашивайте стены белой комнаты в чёрный, если у вас не идеально-крепкая психика. Вы там просто с ума сойдёте. Пит водит пальцем по экрану смартфона Вегаса. Он читает входящие сообщения. Много сообщений от одного и того же абонента, разного содержания, с общей исходной точкой. Пит читает: «Возьми трубку», «Я по-прежнему люблю тебя», «Гнида, гори, блядь», «Пошел нахуй». Маятник этого парня раскачивается из одной стороны до упора в другую. Питу кажется, что он сам посылал всё это. Это ведь в его духе. И всё-таки отправителем значится Таван N., Пит здесь ни при чём, просто у Вегаса вполне стабильный вкус. «Пожалуйста, давай встретимся». Пит читает, как какой-то Таван N. признается Вегасу в любви и обещает выдрать его трахею голой рукой в двух сообщениях, поступивших с интервалом в семь минут. Матрас бесшумно прогибается, когда Вегас садится рядом и достаёт сигарету из пачки Пита. В телефоне Вегаса действительно много неадекватных угроз. Если начать с этим разбираться, у Тавана N. могут появиться серьёзные проблемы. — Вы давно расстались? — спрашивает Пит. — Давно. Вегас выдыхает дым и без интереса смотрит на экран. — И он продолжал доёбываться, — говорит Пит. Вегас подтверждает его слова молчанием. Пит закрывает папку входящих. И говорит: — И что, у вас так же начиналось, как со мной? У нас закончится так же? Будешь игнорировать мои сообщения и позволять тебя бить какому-то другому мудаку? Это так напоминает маятник, что краем сознания Пит жалеет, что ввязался. Он мог и не подаваться в киноиндустрию. Мог стать экономистом. Мог бы выбрать что-то нейтральное, как стены, ремни, равнодушие, пил бы себе успокоительное на ночь и не разбивал кулак о лицо Вегаса. С другой стороны, если бы Пит его не встретил, он бы, наверное, умер однажды. Просто так, ни с того ни с сего. Как аквариумная рыбка, пережравшая одного и того же корма. Вся еда доставалась ей одной, потому что на личное счастье рыбки её хозяину плевать. Вот она и сдохла от этого равнодушия. — Нет, — негромко отвечает Вегас, — это твоя привилегия. Вегас мог бы сейчас очень многое рассказать. О том, что было до Пита. Начиная со школы, семьи, друзей, девочек, через пьянки, работу, попытки наладить личную жизнь, то есть, в сущности, ни о чем. Если бы Пит не появился, Вегас женился бы, завёл с женой детей, купил где-нибудь поближе к морю дом и прожил бы там мирную, нейтральную жизнь. Пару раз он разводился бы и женился по-новой. Если бы не Пит. Который появился и разнёс всё к чертям. Довёл всё до абсурдных пределов. Два года назад Вегас отчётливо сказал себе: «он ненавидит меня, я — его, и так будет всегда». Это подвело черту. Тогда появился Таван и его родинки. Нужно было справиться с тягой к пацану, который не давал Вегасу проходу и превращал его жизнь в ад. Тогда и появился Таван и его сообщения с угрозами и признаниями в любви. Но в день, когда Пит обдолбался и пришёл в его комнату, чтобы выразить протест мирозданию и потрахаться с гетеросексуальным партнёром по съёмкам, Таван отправился на хуй. В то же мгновение. Вегас остался один, а ещё — стал отлично разбираться в коньяке. Это он и говорит Питу. Пока он уничтожает все улики и угрозы в своём смартфоне, Пит уходит в кухню и возвращается. Присаживается перед кроватью и прикладывает к назревающей гематоме на скуле Вегаса кусок замороженной говядины, замотанный в полотенце. — Я дурак, — говорит Пит, глядя на Вегаса снизу вверх мокрыми глазами. — Я идиот. Ебанат. Я мудило. Я люблю тебя. Вегас чуть улыбается, и в трещине на разбитой губе скапливается кровь. — Ты замкнутая сволочь, — говорит Пит. — И я тебя люблю. Вегас улыбается кривой, но искренней улыбкой. — Ты можешь доверять мне, — говорит Пит. — Можешь ненавидеть, но доверяй. Это обязательно. Я хочу понимать тебя. Взял, синяков наставил. Можно же было без этого. Мог сразу показать чёртов телефон. Но Пит понимает, что это не прокатило бы. После бара он был в такой ярости, что любые слова Вегаса отдавались в голове белым шумом, не более. Эту ярость нужно было излить куда-то, и Вегас не нашёл более быстрого способа, чем позволить распустить руки. Потом, когда Пит успокоился и смог воспринимать связную речь, Вегас всё объяснил. Пит не прочь выпить. И не прочь провести неделю где-то очень далеко. Отдышаться и подождать, пока пройдут синяки. Найти Тавана N. и взять с него за все вырванные трахеи и пожелания гореть. Вегас мягко касается его шеи. Пит выпрямляется и обнимает его, неловко попытавшись сперва отдёрнуть руки, не зная, можно ли ему теперь, но Вегас сам подаётся вперёд. Вблизи Пит чувствует горьковатый железный запах. У него такое чувство, что, если на протяжении следующего месяца они не убьют друг друга или не сведут в дурдом, то они обречены быть вместе всю жизнь. Домик поближе к морю, собаки, мотоциклы, чёрные стены и белые потолки. Попытки объясниться, заканчивающиеся метанием предметов. Открытость и замкнутость. Разбитые скулы и сжатые кулаки. Объятие и исходящее от чужих рук тепло, предназначенное — ты уверен — только, исключительно для тебя, никому другому оно не подойдёт, как тебе не подойдёт никакое другое. Если кто-то попробует оттащить тебя от него, ты отгрызёшь эти загребущие руки. Если какой-нибудь Таван N. будет продолжать слать сообщения, Вегасу придётся держать Пита на цепи, в кладовке, пока он ходит за новой сим-картой, потому что иначе Питу впрягут пожизненное за убийство. — Один вопрос перед тем, как мы займёмся самым чувственным сексом в моей жизни, — шёпотом говорит Пит на ухо Вегасу. — Ты всё ещё меня ненавидишь? — Да, — таким же шёпотом отвечает Вегас, запуская пальцы в его волосы, делая это так, что Пит закрывает глаза и, как кот, тянется к его руке. — И всегда буду. Пока смерть не разлучит нас. Вегас смеётся. Пит тоже. Стремительная внеплановая смерть в автокатастрофе и вознесение на небеса. Вот, что написал бы Пит об этой Субботе, веди он интернет-блог. Трудно удержать в голове больше одного воспоминания, если это кровь на губах твоего персонального бога, которую он позволил пролить, чтобы противопоставить твоей мести своё всепрощение. Твою тёмную душу от жерла преисподней сберегло безукоризненно светлое чувство. С ним всё наоборот, поэтому иногда вас обоих будет утаскивать куда-то в ад. Утром в воскресенье Пит ходит по номеру в поисках чёртова носка, и обнаруживает его на ограждении балкончика старухи по соседству. Пит махнул бы рукой, если бы соседка не оказалась прямо перед его носом, укоризненно пялясь на него, и между ними — только изогнутые металлические прутья. — Доброе утро, — на всякий случай говорит Пит, и тянется за носком. Старушенция хлопает его по руке, цепляет носок длинными пальцами, обтянутыми дряблой кожей, и передаёт Питу через ограждение. — Спасибо, — говорит Пит, чувствуя себя как-то особенно по-идиотски. Старуха не отвечает, а только сверлит его настороженным взглядом. Она ещё старше, чем Питу казалось по голосу, ей лет восемьдесят. Он решает не прощаться и уходит, надеясь никогда в жизни не увидеть её снова. Суббота закончилась, весна, наконец, вспомнила, что пора бы прийти. Сияющее солнце слепит глаза, ветер отдает теплом позднего апреля. Пит слегка щурится, спускаясь по лестнице с двумя огромными дорожными сумками, но чувствует себя налегке и даже слегка торопится. Вегас ждёт его в машине прямо под крыльцом. Воскресенье обещает стать первым хорошим днём после долгой полосы редчайшей паршивости.fin.