О лисятах, родительстве и роботе-пылесосе

      — Ты знал, что лисы — прекрасные охотники, и могут услышать писк мыши за сотню метров?              — Олег.              — Ещё лисы необычайно осторожны, и прежде чем лечь отдыхать, они долго осматривают ближайшую территорию на предмет опасности.              — Оле-ег!              — Лисы необычайно пронырливы и изобретательны, умеют за секунду сливаться с местностью и прекрасно путать собственные следы, а их норы оборудованы двумя-тремя дополнительными ходами для отступления, поэтому выследить лису не так уж и просто.              — Волков! — Разумовский переходит на злобное шипение, точно придавленная сапогом кошка. Свет в коридоре выключен, но это не мешает Олегу видеть прелестную красноту, густо залившую лицо его мужа и даже кончики ушей. Пушистый рыжий хвост нервно дёргается и бьётся об ноги, показывая степень раздражения своего обладателя. Разумовский и раздосадован, и смущён, и взбешён одновременно, но Олег уже даже не парится — привык. Он зажимает ладонью рот, чтобы не ржать совсем в голос, но плечи всё равно трясутся от смеха; потому что умора. Его не складывает пополам, но кажется, что вот-вот лопнет от глухого хохота живот.              Они с Разумовским стоят по обе стороны дверного проёма, ведущего в гостиную, и пытаются не спугнуть резвящихся детей. Вернее, не спугнуть их пытается Олег, Серёжа порывается перекинуться в полную форму и по-родительски возмущённо гаркнуть. С лёгкой руки Волкова, этого хочется ещё сильнее.              Просторную комнату заливает солнечный свет из огромного окна, а их крохотные лисята кучей-малой пытаются залезть на бездушно катающийся по ковру робот-пылесос, не желающий останавливаться ради подбора маленьких «зайцев». Гладкий пластиковый корпус то и дело ускользает из-под ещё не окрепших лапок, а лисята, которые то залазят друг на друга неуверенной башенкой, то пытаются запрыгнуть с пола или близ стоящей банкетки, то вскарабкаться по самому корпусу устройства, раз за разом падают на пушистые попы и недовольно тявкают. Робот-пылесос возмущению не внимает, но никого из рыжей пятёрки ни бездушность пластикового «друга», ни набитые шишки, ни даже перспектива грозного отцовского рыка не останавливают.              Вообще, когда в их доме появляются дети, последнее, что ожидает Волков — резкое обострение у его мужа родительского инстинкта. Серёжа, у которого всегда была нулевая совместимость с любой, даже мало-мальской дисциплиной, становится на диво ответственным, и даже суровым папашей — строго по будильнику укладывает их выводок спать и таскает умываться, может грозно шикнуть на возню или хулиганства. Да что говорить, пару раз даже сам Волков вытягивался по струнке и отходил по стеночке на кухню, когда нервозность брала в Разумовском верх, а дети — его маленькие копии и внешне, и по степени противности, скулили и ни в какую не желали укладываться на огромной лежанке под тёплым боком не менее огромного лиса-отца.              — Это точно твои дети — от горшка два вершка, а уже к технике, — Олег посмеивается едва слышно, тепло, по-домашнему; с нескрываемой нежностью смотрит на пушистую кучу-малу, снова и снова атакующую робот-пылесос, на котором пятерым, даже маленьким ещё лисьим попам слишком тесно; недовольное тявканье быстро перерастает в умилительно-злобное:              — Агр-р-рх!              и тягания друг-друга за хвосты. Вот-вот начнутся игры в Царя Горы, и тогда Серёжа точно пойдёт оттаскивать их за шкирки.              — Надо купить второй, чтобы всем места хватало.              — Надо дом купить, чтобы у них был двор и земля, а не робот-пылесос, — въедливо фыркает Разумовский, делая шаг в сторону мужа и совершенно беззастенчиво ввинчиваясь под руку — чтобы обняли. Олег, конечно же, обнимает, крепко и от души, кладёт руку на плечо и прижимает к себе, зарывается носом в рыжую макушку, пахнущую молоком. Кажется, у них сейчас весь дом пахнет молоком. Лисятами.              — Не ты ли громче всех верещал, что в гробу ты видел частный дом? Как там было, только квартира, только хардкор?              — А теперь я хочу дом. И участок. Чтобы они бегали по земле, как полагается лисам, а не по ламинату, — это было бы занудством, если бы Олег не знал Разумовского столько лет. Едва слышное мечтательное придыхание он слышит прекрасно, и от него в груди щекочет теплом.              — Смогут в траве валяться. И я глядишь тоже смогу перекидываться не только на кормёжку.              У Олега в голове живо собирается чудесная картина. Уютный домик где-нибудь в глуши, большой камин, у которого можно будет валяться зимой всем семейством; зелёный участок, где и малышня сможет резвиться всласть, и Серёжа сможет чаще пребывать в полном форме.              — У тебя период гнездования запозднился? — Олег обнимает мужа обеими руками за пояс, прижимает спиной к своей груди. Совсем недавно в таком же положении под ладонями у него был округлый Серёжин живот, под кожей которого отчётливо чувствовалось шевеление их лисят — подарок, который они привезли после почти полугода совершенно счастливой жизни в солнечной Мексике.              — Хочу, чтобы у них было всё самое лучшее, — Серёжа кладёт ладонь поверх Олеговой и переплетает пальцы.              «Чтобы не было как у нас» остаётся невысказанным, но Олег прекрасно понимает, о чём его муж говорит. Быть оборотнем в их мире — сложно, Серёжа банально не хочет, чтобы его дети прятались по подвалам, ища укромный угол, или сбегали в лес, потому что зверь бьёт в голову, а перекидываться так часто, как хочется молодому организму нет никакой возможности. Серёжа намаялся с этим в юности сам.              Хочется, чтобы у их детей всё было по-другому.              Они всё так же стоят в коридоре, наблюдая за самым дорогим и ценным в их жизни, их крохотным продолжением, за которое оба перегрызут глотки самому дьяволу.              — Ар-р-р-р!              — Авр-рв-вр!              — Ра-р-р-ар-р!              Тявканье-поскуливание у крох звонкое и пронзительное. Один из малышей снова навернулся и пытается «атаковать»              У Серёжи тонкие брови сходятся к переносице в родительском недовольстве. Ему неумолимо хочется приобщать детей к прекрасному — водить по музеям и рассказывать историю искусства, он уже планирует, как повезёт их в Италию через пару лет. Олег каждый раз закатывает глаза:              — Им только месяц, Серёж, не сходи с ума. Ну какое искусство?              Серёжа в ответ громко возмущённо пыхтит. Когда-то в детстве он так же пыхтел и на Олега, когда вместо книги про историю Ренессанса Олег предпочитал погонять с пацанами в футбол или полазить по дереву. За что конкретно на него пыхтели, для самого Олега так и осталось тайной.              Он каждый раз просит Серёжу не усердствовать так сильно, доказывая, что у них будет ещё достаточно времени, чтобы рассказать лисятам обо всех картинах в мире, но Разумовскому упрямо хочется начать прямо сейчас вместо того, чтобы тратить время на глупости вроде катания на роботе-пылесосе. У его маленьких рыжий копий, как и у второго отца, разумеется, на этот счёт совершенно другое мнение.              — Ар-р-р! — Серёжа перекидывается за долю секунды, проходит в комнату. Олег наблюдает, как солнце золотится в его огненно-рыжей шерсти.              Лисята при виде отца не разлетаются в стороны, но опускают головы, поджимают хвосты. Самый старший, с фиолетовым детским ошейником, скребёт маленькими когтями по пластику — он валяется пузом на роботе-пылесосе, даже не пытаясь спрыгнуть или сделать вид, что ничего не было. Какого-либо раскаяния или хотя бы оттенка стыда ни на одной рыжей морде, конечно же, нет и в помине.              Когда самого Разумовского в детстве ругали воспитатели — ему тоже не было стыдно ни капельки.              — Завтра купим ещё один, — Олег падает на пол рядом с семейством, забирая главного хулигана к себе на колени. Тот радостно трётся об его руку и играючи покусывает палец ещё только-только режущимися зубами.              — Чтобы все могли кататься, да ведь?              Лисята, наверняка, даже не понимая до конца смысл его слов, на одну только тёплую родительскую улыбку заходятся радостным тявканьем и тут же срываются с мест, пытаясь вскарабкаться отцу на колени.              — Да, папа со мной согласен, — Волков «отвечает» детям деловито, одновременно устраивая всю пушистую рыжую кучу у себя на ногах.              — Ра-ар! — Разумовский громко фыркает, чётко выказывая, что он думает на этот счёт.              Олег ловит его за морду и трясёт из стороны в сторону, словно треплет за щёки. Лис пытается отшатнуться назад, а его скуление похоже больше на звук закипающего чайника. Олег не может не смеяться — дети подхватывают весёлым дружным тявканьем.              — Вот видите, что я вам говорил? Завтра едем за вторым, да ведь, Серёж?              Серёжа обречённо закатывает глаза.