Шаг
Чуть ближе. Стук ногой о каменный пол отдаётся в пространстве как нота.Всхлип
И это уже целая симфония. Симфония что растекается в венах, стучит в ушах и в сердце, в том что пока ещё бьётся. Симфония, чья-то навеки незаконченая. Предпологающая свой конец лишь когда прольётся чья-то кровь. И слезы капают на выступ. И Квакити думает о крови. О крови, по которой так изголодался извращенный разум. И ты ничего не сделаешь с этим? Слышишь меня? Ты правда будешь продолжать смотреть? И он делает ещё один шаг, вниз с крыши. Ближе к небу. Чуть выше земли, и чуть ниже звёзд. Ветер свистит в ушах, вырывая из головы ненужные мысли. И звёзды начинают падать, горячие и острые, ползут по телу, обвивая не расправленные крылья. Сжигают и светятся, вместе с неоновыми лампами. Пару минут назад живое, тело живое, не душа, не разум. Лишь тело и воля.Воля к жизни.
И приближаясь к земле, Квакити расправляет саднящие крылья. Взмывает вверх, чуть ближе к звездам, но поднявшись над землёй на пару метров, не успев поймать их в ладошки, и падает снова, в траву. Земля встречает Квакити с распростертыми объятьями, царапая щёку. —Ауч Квакити переворачивается на спину, сверля взглядом пространство. Он дышит глубоко, вырывая воздух. Сегодня он опять ничего не поймал. Но он все равно улыбается сквозь прерывистые вдохи. Ничто так не заставляет хотеть жить, как близость смерти, близость холодного асфальта, что разобьет больную голову. Квакити не хватает ощущений иногда. А адреналин работает не хуже любого наркотика. Поэтому когда однажды счастье ушло от него, Квакити начал искать свои пути. А ведь когда-то у счастья были имена. И были голоса. Тёплые, нежные. Два голоса: высокий и низкий, нежный и горячий. Наверное лишь с ними двумя Квакити чувствовал себя настоящим, живым, правильным. Хорошим, в кои-то веки. А самое главное сытым. Сытым без крови. Голод был привыше боли. Голод был привыше чести и совести. А любовь была привыше голода. Любовь была неотъемлима. До такого неотъемлима, что без неё у него начиналась ломка. Квакити живёт с дырой в груди. Глубокой и зияющей, она даёт трещины и истекает дёгтем, или может тёмной венозной кровью. За годы Квакити научился различать их оттенки. Дыра в груди отдаётся в тело ноющей болью, постепенно поглащает его по кусочкам, съедает разум, подрывая отчаевшегося, что панически пытается заполнить её всем чем можно. И когда вырывают кусок любви, заполняет беспорядочными связями, дальше пьянством и разгулом, дрожащими руками хватается за всё, сжимаясь. И боль на секунды растворяется со снюханной дорожкой, растворяется в ветре перед взлетом. Заполняет её извращенными фантазиями о чужой крови, чужом теле, по кусочкам, с тарелки. Получается так, что он просто выбирается из одной зависимости, лишь найдя себе новую. Но теперь ему осталось лишь собственное имя. А потом вернулось и ещё одно. Горечью текущее на языке. По буковкам. У-и-л-б-у-р. И носитель сносит всё к чертям, как карточный домик. —Если так ссышь, только скажи, могу тебе помочь. Чёрта помянешь. Квакити не оборачивается на источник звука. Он продолжает лежать, раскинув руки в траве. И дышит. Ветер не колет, как на вершине небоскрёба. Здесь, в траве, у подножья, ветер нежно ласкает щёки, отрезвляя от прошибающего адреналина, что всё ещё гуляет по телу, колет в пальцах. —А у тебя какая-то страсть к привлечению сторонних лиц к своему самоубийству. Как там твой папаша, кстати? У Уилбура сжимаются кулаки, и сводятся брови к переносице. И так хочется пнуть тяжёлым ботинком это маленькое распластавшееся тельце. Но он лишь покажет что слова его задели. Он знал, что Квакити не сможет разбиться. Но дух предательски сперло, и расширились зрачки за секунду до взлёта. Он проходил случайно, оглядывая местность, а нашёл Квакити в разгаре импульсивной попытки справиться с выгоранием. Уилбур садится рядом. Не слишком далеко, но и не слишком близко, чтобы стать частью его переживаний, будто если лечь вплотную, можно услышать чужие мысли. Уилбур поправляет под себя плащ, доставая пачку сигарет. Сейчас они дышат одним воздухом, сидят на одной земле. Темноту прорезает огонёк, только что щёлкнувшей в пальцах Уилбура зажигалки. Квакити поворачивает голову, наблюдая. Ветер ерошит его кудрявые волосы, а пламя освещает острые черты лица. И брови сдвигаются домиком, мужчина сосредоточился на сигарете между губ и сохранении огонька, прикрывая его ладонями от ветра. Квакити засматривается. Его глаза как туман в дымке опьянения. Как самовыращенный табак в самокрутках. И как шторм по ночам, когда закрывшись от всех на замки, в одиночестве, он роняет слёзы безысходности на кафель. Они как пламя, лагерных костров и как пламя охватывающее разрушенные нации. Как грязь. И в конце концов как гашиш. Может лишь разбив его голову о землю, изуродовав, скинув в то море, в котором мог утонуть, из них можно выбраться. Но как бы не заманчиво было убийство, его глаза все равно будут преследовать во снах. Во снах о доме, о тепле, о его улыбке и о всех его родных и нежных чертах. В кошмарах, одним словом. И ещё когда-то в детстве смерть намотала волосы Уилбура на холодные пальцы. Вот как у него появились тёмные кудряшки. Каждую ночь она в виде ветра перебирала их нежно, как умеет только мама. Даже после стольких лет, когда у него ничего не осталось, даже так он по прежнему оставался её любимым ребенком. А потом и тёмные мысли и тёмное прошлое взвило их. Но в руках его по прежнему вселенская нежность. Он тёплые ночи. Прямо как эта. Квакити протягивает руку к пачке сигарет, покоющейся у Уилбура в ладоне. —Дай. Уилбур хмыкает, доставая ещё одну сигарету, протягивая Квакити. Парень привстаёт на локтях, тянясь лицом к мужчине напротив, с зажатой между губ сигаретой, без слова прося огня. И Уилбур снова возвращает темноте огонёк. Приближается к Квакити, в ожидании от тесноты услышать его мысли. Но не слышит. Но слышит свои, когда Квакити затянувшись, поднимает затуманенный взгляд из полупрекрытых век. И ради сохранности их отчужденности друг друга, Квакити отводит взгляд к небу, к звездам, которые он сегодня не поймал. —А с чего это вдруг ты меня караулил? — Дым наполняет лёгкие, проганяя из груди пустоту. И Квакити дивится тому, как сохраняется затянутость дыры. Как оказалось её можно заполнить звёздным небом и чужим дыханием рядышком. —На свидание хотел позвать. — Уилбур фыркает. —Мне стоило надеть платье перед тем как прыгать? И ради сохранности их отчужденности друг друга, Уилбур льёт горечь с языка. — Ага, лучше сразу свадебное. Хоть кто-то бы тебя в нём увидел. —Иди нахуй, Уилбур. Мужчина облакачивается на локти, придвигаясь к Квакити. Его так забавляет как тот злится и дрожит. Они могут задеть друг друга за живое, а раз так, знают больные, чувствительные места. Знают все закаулки больных воспоминаний друг друга. Так уязвимы, а значит чуть ближе, чем кто-то другой. Они отсекают эту близость, но та неоспорима. Но всё же, чуть эмоционально взрослея, они могут нащупать связь. Тянет. —Хах, да ладно тебе. Уверен... — Пальцы скользят под рубашку. — ...С твоими ножками... — Шепчет. — ...Ты бы просто ахуенно смотрелся в подобном дерьме. Им не хватает тепла. Не хватает жара. Воздух нагревается от грязных слов и соприкосновения кожи. Квакити улавливает этот настрой. Эта ночь заполняет пустоту. И её завершение согреет сильнее. Квакити хрипло хихикает и резко тянет Уилбура ближе, чтобы тот лёг рядом. — Ты же зануда, знаешь карту звёзд. Покажи мне. — Квакити указывает пальцем вверх. Может, завтра они снова будут плевать друг в друга желчью. Может быть, но сегодня, пожалуй, можно отдохнуть от мерзкого кома ненависти. Сегодня можно отдохнуть от пустоты. Пожалуй, сегодня в этом мире только они. Они и звёзды. —Там, созвездие тельца. — Уилбур нежно берет Квакити за подбородок, чтобы повернуть его голову к указанному месту. — И самая яркая звезда — Альдебаран. Ярчащая во всём зодиаке. — Уилбур водит пальцами выше, к щеке и обратно, вырисовывает невидимые узоры. Только они. Они и звёзды. Уилбур говорит шёпотом. Нежно, вкрадчиво, его голос течёт как мёд. Он придвигается ближе, опаляя горячим дыханием ушко. И Квакити тает в этих руках, в этом голосе. Он растекается в траве, врастает и тянется сам. —Если провести прямую через пояс Ориона. —Уилбур чертит пальцем в воздухе, будто бы сам вырисовывает всё звёздное небо. Сейчас оно в его ладонях. Космос в одной руке, а в другой целый мир, чудо создания, с жёлтыми перьями. — То Альдебаран будет на западе. — Квакити слушает, будто бы ему читают сказку на ночь. — И в том же Созвездии, смотри, пятнышко. Туманность Ориона. Один самых ярких объектов глубокого космоса — Кудрявые волосы щекочат щёку, Уил касается кончиком носа виска и прикусывает кончик уха. А потом чмокает в щёку, нежно, по детски. Сегодня они могут расслабиться в руках друг друга, растекаться, таять, касаться. Квакити поворачивает голову к Уилбуру, столкнувшись носом. И смотрит в глаза, в которых сейчас уместился весь космос. Где-то в них умирают звезды. Падающие звезды, да. Они сияют даже после стольких лет. Уилбур это пазл со смешавшимися деталями, с вырванными и потерянными, совсем неподходящими. Картинка когда-то выцвела. Выцвела от пороха. И от слёз, в которых покоились осколки мёртвых звёзд, слезах, пролитых в пещерах, пролитых на краю смерти на плече отца, пролитых над путями метро. И побелевшие кусочки он разрисовывал заново, от руки, на свой манер, чтобы создать новую угодную ему картинку. Но склеивая их дрожащими руками, он все больше замечал как изуродовал весь этот пазл. Изуродовал сам, от руки. Но после стольких лет, в этом уродстве, до боли красивом, звёзды рождаются снова, трепещут огоньками, и светят так ярко, что если провести подушечками пальцев по следам бессонницы под его глазами, можно собрать звёзды в ладошки. Те самые звёзды, что Квакити так стремится поймать. — Я замёрз. Квакити поднимается, пересаживаясь на бедра Уилбура. В нем все ещё зияет бездна, он все ещё несчастен. И под грудью что-то переворачивается, когда Уилбур поднимает торс, прижимаясь, охватывая бедра Квакити ладонями. Квакити кажется, что он никогда не был так близок к звездам, так близок чьим-то горячим губам. —Согрей меня. — И Уилбур целует грубо, остервенело, нуждаясь. Сминает чужие губы своими, проникает языком глубже, вылизывая десна и сплетаясь с языком. Жарко, слишком жарко для Октябрьской ночи. Холодные руки проникают под рубашку. Уилбур оглаживает оголеную кожу. Квакити дрожит. От холода, от прилива адреналина, но все же больше от холода. Уил поднимает его на руки, держа за бедра, Квакити не может отстраниться от губ, продолжая кусаться и вылизывать. —Боже, угомонись ты. — Уилбур пытается поставить его на землю, нужно затащить его в здание. —Уил... —Квакити скулит, зарываясь пальцами в волосы. Ему нужно заполнить пустоту, он не справится один, ему нужен Уилбур, ему нужен хоть кто-то. Притягивая Уилбура ближе, шепчет в губы. — Я хочу тебя. —Я не собираюсь трахать тебя на улице, озабоченный. Пойдём. — Уилбур сплетает их пальцы и тащит за руку, в направлении высотки.***
Боль отдаётся в голове, когда Квакити прислоняется ею о стену, в порыве страсти прижимая к себе Уилбура. Они врываются в комнату, не удосужившись закрыть дверь. Квакити не слышит ничего, кроме мокрых звуков сплетения языков и шуршания уже надоевшей, крайне лишней среди них двоих одежды. Он притягивает Уилбура за ремень, чувствует твердеющий в штанах член. — Жестче. — Квакити беспорядочно трогает, там и здесь, гладит, сжимает, царапает. — Тише, Алекс. — Уилбур мурлычит на ухо. Он ведёт так нежно, так обычно. Он слышит как Квакити раздражённо хнычет, и непонятно от чего. Уилбур хихикает. — У-го-мо-нись. — Уил. Уил. Уил. — Квакити рвёт на части. Он хочет забыть обо всем. Дыра снова цветёт в груди. Теперь она цветёт от этой нежности. Она цветёт от когда-то желанного светлого будущего, от того что Квакити так хотел поймать звезды. И от того что может, отдавшись в эту нежность, он наконец сожмет их в свои ладошки и никогда не отпустит. Никогда не отпустит Уилбура из своих объятий. — Ты меня выебешь прямо сейчас или нет? Ну же. — Квакити рывком переворачивает Уилбура, седлая его. Трется о чужой пах, как сука. Так, будто об этом кричат инстинкты. — Ну же, Уил, скажи что я шлюха. Трахни меня, как последнюю шлюху. Я твой. — Квакити растегивает рубашку. Его плечи подрагивают то ли от холода, то ли от желания, то ли от адреналина, или на отходах. Квакити продолжает снимать одежду, неотрывно смотря в эти уставшие, карие глаза. — Я весь твой, Уилбур. Весь. Делай со мной все что захочешь. — Дыру в груди нужно заполнить. Квакити хочет ощущений, Квакити хочет Звезд, Квакити хочет Уилбура. Тот молчит. Квакити полностью раздет, стоит рядом с ним. Что-то захватывающе унизительное есть в полном обнажении. Квакити закусывает губу, водя рукой вниз-верх по телу, от груди до бедра, невесомо касаясь вставшего члена. — Я вижу что тебе это нравится. Даже если тебе не нравлюсь я. Уил резко тянет Квакити за руку к себе. Притягивая голое тело в плотную к себе, одетому. Уил целует напористо, мокро. Растегивает ширинку, доставая вставший, истекающий член. — Весь мой, да? Квакити только стонет в ответ, надрачивая себе. Уил переворачивает его на спину. Напоследок оглядывает тело в созвездиях из родинок и шрамов. Слюна худшая смазка, но лучше чем никакая. Уил вылизывает свои длинные пальцы. Он улыбается, пытаясь поймать чужой взгляд, но не ловит. Телом здесь, мыслями Квакити где-то дальше. Уил сгибается, водя пальцами у входа. Трется щекой о член Квакити. Он хочет показать ему что он здесь. Хочет, чтобы никто не был таким хорошим в постели Квакити, как он. И он может это сделать. Уил заглатывает член до середины, вводя тонкие пальцы внутрь. Уил хорошо постарается, для того, кто на эту ночь назвался только для него. Квакити стонет, неприлично громко. — Такой хорошенький для меня. — Уил щебечит, с лёгкостью вводя пальцы, сгибая, ускоряет и замедляет темп. С такой лёгкостью, что... — Цепляешь незнакомцев или трахаешь себя пальцами одинокими ночами, а, Алекс? Шлюха. — Уил ускоряет темп пальцев, уже найдя простату, доводя парня под ним до вскриков. — Так что же? Думаешь о своих ненаглядных бывших? Интересно, тебя реально в два смыка ебали? — Заткнись. Заткнись блять. — У них свои способы... Любить. Квакити притягивает Уилбура к себе, вгрызаясь в его рот. Так больно. Уил низко смеётся, так привлекательно, что сводит коленки. Ублюдок. Вставляет свой член в Квакити сразу до основания, протяжно стонет. Квакити взвизгивает и громко дышит. Боль пронизывает все тело. — Какой ты, мать его, тёплый внутри. — Уил делает ещё один резкий толчок, за ним другой, снова и снова, вдалбливая разгоряченное тело в кровать. Вскрики смешиваются со стонами. Брюнет надрачивает член Квакити в такт толчкам. Для Квакити никто не будет так хорош в постели, как Уилбур. Никто не сделает ему так больно, как он. Так приятно, так нужно. Этой ночью они только друг для друга. Так близки, так больны, и так озабоченны. Они лежали друг напротив друга, мокрые, на мятых простынях, и заполненные до краев. Что здесь, в этой комнате, между ними? Этой ночью они даже могут любить. Квакити тихо плачет. — Не затопи квартиру. — Уил хихикает, притягивая Квакити за затылок, и целует в угольно-чёрную макушку. — Ну, ну. Тише.