Этапы

За веками было светло с красным отливом и, когда глаза медленно-медленно открылись, перед ними были стена холодного серого цвета, белый стул и множество бело-золотых линий, на которые падали крохотные полу-прозрачные хлопья, как в январе или феврале. Он повернулся, надеясь увидеть Олега, отворачиваясь от солнечных лучей. Было пусто. «ПОГИБ» И все внутри оборвалось. Вспоминался вечер, в районе четырёх часов, вспоминалась похоронка, вспоминалось вино и вспоминался виски. И, Господи, так больно, что нет слез, что нет ничего внутри. Все ведь, совершенно точно, совершенно точно и бесповоротно, будет как раньше, Олег ведь просто ушёл сделать ему, им, кофе. Он не плакал тогда, как отрубило все эмоции и все воспоминания, что были с ними — это ничего, это не с ним совсем. Не с ними. Не с ним, Серым, и не с ним, Волче. Не с ними. Все приснилось. Он всегда был один. Только он и зябкий Петербург. Или приснилась похоронка? Он уже не знал что снится, а что нет. Все эти воспоминания были ли на самом деле? И столько всего сказать, но совершенно некому. Чёрные тени текущие снизу-вверх, из зеркал в ванной, будто, выползали мелкие пауки, тараканы, да черт пойми что. Не хотелось понимать и он просто принял это как совершенную данность. «Опустить руки? Разве Серёжа Разумовский так делает?» — громко внутри головы, будто с ним говорит кто-то, такой приятный, но одновременно мерзкий голос, будто к уху, нет, внутрь головы поместили плеер и он с небольшим эхо говорит что-то, говорит-говорит и ждёт реакции, действий. Все путано, хочется закрыться, забаррикадироваться ото всего. Он ведь даже не плакал над похоронкой. «Серый, ты чего?» — Олег? — он ведь с кухни это сказал? И быстро на кухню, пока никто не забрал, не украл. А на кухне только плитка, столешница из темного камня, две кружки. Значит не приснилось, значит был, значит правильно, что больно. Моргает и не верит, что правда. И в один момент только одна. И на кухне уже не утро, совсем за полдень, солнце вот-вот начнёт убирать свой свет, смущаясь, ведь вечер. — Господи, какое все странное — голос меняется, веки закрываются — как будто — он смотрит на собственные руки и они расплываются, пол под ногами точно зыбкий песок — во сне. Медленно, борясь с собственным, хоть и не таким большим, весом, кое-как отрывая ноги от пола, он двигается от кухни до кровати и с каждым шагом пол все больше засасывает ступни, белые носки уже, наверное, совсем не белые, но, чтобы проверить это, требуется слишком много сил. Медленно-медленно он заползает на своё место. Стоит только закрыть глаза как сотни голосов внутри головы шепчут, говорят, кричат «проснись». И снова солнечные лучи на длинных рыжих ресницах, подушка почему-то мокрая, наверное, от слез. А что плакать? Олег же вот-вот вернётся из Сирии. Олег. «ПОГИБ» И он вспоминает. Похоронка. Алкоголь. Боль. Не хочется больше вставать, не хочется дышать больше. Просто не за чем. Кому нужны все эти стартапы, соцсети, когда нет Олега? Блять да никому. Никому ничего не нужно, ему ничего не нужно. Ни один человек больше не имел для него ни малейшей важности, потому что Олега уже не было. Зачем вставать с постели теперь? Зачем делать хоть что-то? Разве это что-то изменит? Так хочется вернуть все, даже недопонимания, даже ссоры, да хоть что, что угодно только с ним. Сука как же несправедливо, разве может быть вот так? Разве такое может быть с ними? Он резко встаёт, настолько резко, что в глазах темнеет, заходит на кухню, на их кухню. Сука почему все так? Разве нельзя по-другому? Разве нельзя? И он бьет стену кулаками со всей силы. Ещё, ещё и ещё раз, сбивая костяшки. Он продолжает, даже когда кожа начинает гореть, когда больно, когда на стене появляются красные следы. Прекращает только когда начинается истерика, когда дышать становится невозможно из-за рыданий. Олега больше нет. В глазах все плывет, он шарит по шкафчикам кухни в поисках алкоголя, но не находит. Все выпил. И он просто кричит «блять блять блять», продолжая плакать, садится на холодный пол. Все внутри болит, зудит, ноет. Все такое инородное, только и нужно, что выскрести. Но он держится, ради Олега. И на этой мысли уже почти успокоившийся Серёжа вновь заходится в рыданиях. Неосознанно бьет себя, тянет за волосы. — Ну ты и тряпка — снова этот голос внутри — ты же не думал, что я тебя отпущу. Теперь мы вместе, разве не прекрасно — и смеётся, смеётся так отвратительно, что каждый смешок будто два пальца в горло. И снова смех пропадает где-то внутри, голова пустая, будто колокол. А что если Олег не умер? Что если они ошиблись, что если это неправильная похоронка, что если с его Олегом все в порядке? На минуту, всего лишь на минуту стало легче дышать, появилась надежда на то, что все ещё может быть как надо, правильно. — Ты просто идиот — голос стал громче, ощутимее, теперь было понятно: он знает каждую мысль, видит каждое движение и некуда деться, совсем некуда. Понимание произошедшего накатило новой волной, сшибающей с ног, закрывающей с головой. «ПОГИБ» Зачем все это теперь? Собирать себя, как разбитую кружку, по кусочкам, понимая, что теперь не склеить, только в мусорное ведро. Подниматься с пола медленно, как побитая дворняга, чтобы доползти до их кровати. Выплакать все слезы, но понимать, что завтра новый день и они ещё появятся. А зачем им появляться? Зачем просыпаться? Чтобы что? Щеку приятно грело такое редкое в Петербурге солнце и было так тепло-тепло. Олег. Серёжа резко сел в кровати. — Ты чего? Кошмары? — взволнованно спросил Волков. — Господи, ты жив — и рухнул на Олега, заключая в крепкие объятья, хотя костяшки на руках саднило, он не помнил почему, да и это было сейчас совсем не важно.