Хлеб и мед

От него причудливо пахнет свежим, хрустящим хлебом, от горячей мякоти которого тянется нежный пар, и золотым, тягучим медом. Такой обычно топится в горшке на печи. Кристиан рассказывал, как в детстве, едва заболевал кто-то из младших, матушка тут же начинала свои хлопоты. Травяной мед, репа, старательно очищенная Кристианом от земли, горячая печь с мурчащим огненным сердцем и больной, которого заворачивали в одеяло и лелеяли, любили, веря, что это тоже очень, очень действенный способ вылечить родную кровь. Поцелуй матери был действеннее любого зелья или отвара. Кристиан тихо рассказывал, а Билл слушал и скромно сравнивал его детство со своим. У Кристиана были мозоли, было хозяйство в виде кур, гусей и двух коров, был огород, в котором он трудился с серьезными инструментами, как самый старший, одиннадцатилетний ребенок. У него была любящая семья, он трудился и уставал, помогал отцу в мастерской. У Кристиана все было хорошо, но взгляд мрачнел, а пальцы барабанили по бедру, так что сразу было ясно — он многое не договаривает, не хочет договаривать. Не готов и не будет, и потому Билл узнал все сам — надо признать, не без помощи заработанной за четыре года обучения репутации и бутылки хорошего вина. Узнал и сам напился. Оборотни, лужи крови и маленький Кристиан, прячущийся в повозке и понимающий, что оборотни найдут его по запаху… У Билла в детстве было все. Слуги, какие угодно яства, балы и нежная любовь обоих родителей. И все так смешалось, причудливо перекрутилось, что Билл и не помнил, в какой момент запахло дымом; не мог вспомнить, как испуганно бродил по руинам некогда прекрасного замка, теперь уничтоженного драконихой, как кожу разрывало ожидание боли и безумное одиночество, как он, не помня самого себя, забился в угол своей полуразрушенной комнаты. Слезы, уставший сон, а потом и теплая рука рыцаря с седыми волосами и добрыми, безумно добрыми и печальными глазами. Кристиан даже молитвы читает… Нет, не красиво. Скорее, тепло. Словно за закрытыми веками он видит своих маленьких брата и сестру, между соединенных в молитвенном жесте ладонях чувствует тепло от их рук. И нараспев читает им молитву. Молитву за упокоение их душ на том свете. После этого Кристиан вздыхает, облизывает губы, склоняет голову чуть ниже и продолжает тихо напевать слова, которые он, безусловно, не выучил — пронес сквозь свою душу и пел не губами, но сердцем. Сначала невинные младшие, затем — родители, после, едва заметно нахмурив брови, — дядя. Билл увидел его молитву лишь однажды, и ему этого хватило, чтобы понять одну маленькую истину: Кристиан абсолютно чист, целиком и полностью. Подлинное солнце, блеск ручья. У Билла был зáмок, после — змеиные переплетения дорог и троп, которые он исследовал вместе со своим названным отцом, годившемся ему в деды. В его сознании смешалась музыка придворных музыкантов и переливы одинокой серебряной флейты, огоньки свечей и дарующий спасительное, ночное тепло костер. Кристиан сидит рядом, бедром к бедру и плечом к плечу, и сбрасывает с себя всю шелуху. Кристиан уверенный, стойкий и умелый, светлый и с мягкой, утешающей улыбкой на губах; и неизменно от его выглаженной одежды и причесанных, стянутых в хвост волос пахнет мятой и лавандой, жесты всегда четкие и спокойные, отточенные часами нахождения у зеркала и подчерпнутые из десятка книг. Но при одном лишь Билле Кристиан кусает губы и со стоном трет лицо ладонями с зажатым между пальцев пером. Кристиан любит ужасно горький чай с душицей, а мармеладу, леденцам или вишням в шоколаде предпочитает золотой, тягучий мед, в который он, на мгновение оторвавшись от страниц книги, опускает кусочек свежего, с хрустящей корочкой, хлеба. Кристиан теплый и домашний, и мозоли у него не прошли, и своих родных он любит все так же крепко. Трудится теперь, правда, не на огороде и не в мастерской отца, а на занятиях и на тренировочной площадке. Трудится так, что ловит судороги и разминает ноги или руки; берет на себя какие-то прочие поручения и бегает туда-сюда, помогая преподавателем и даже другим ученикам Рыцарской Школы; плетет заклинания и отрубается от изнеможения прямо за столом, забыв затушить свечи. Кристиан серьезно ругает Билла за богохульные шутки, а Биллу становится стыдно по-настоящему и так горячо, что аж в груди тянет. А Кристиан смотрит с великим осуждением и почти что болью, а тем же вечером вдруг шепчет тихое «Я надеюсь, они гордятся мной». Билл никогда не отличался особой верой, но всю ночь ворочался с боку на бок. Они узнавали друг друга, кипя исследовательским интересом; один стрижет темные волосы на воинский манер и усмехается не только тонкими губами, но и карими глазами, второй же заплетает песочные волосы, отливающие солнцем, в хвосты и пучки, а взгляд его — как касание луны; вечное бурление эмоций и страсти и, напротив, легкость и тонкий юмор. Вот ведь где противоположности!.. Спустя пол года напряженных исследований они поссорились, потому что еще не умели понимать немые просьбы заткнуться. У них разные олицетворения страха. Пламя и луна, огонь и кровь, руины и горы трупов. Только вот ожидание чуда одинаковое. Сжаться в комок и трястись. Кристиан в какой-то момент начинает посещать храм чуть чаще обычного, пару раз пропуская даже тренировки. Биллу тревожно, но он не знает, не видит, насколько другу плохо. Тяжело помогать больному тогда, когда, во-первых, ты сам при смерти, а во-вторых, не можешь понять, что с больным, собственно, не так. * На берегу реки спокойно и тихо, особенно с книгой и субботней, пыльной усталостью. Билл читает вслух, то и дело комментируя читаемое довольно едкими, насмешливыми комментариями. Кристиан никак не реагирует, и Билл возмущенно поворачивает к нему голову, тут же натыкаясь на закрытые глаза и приоткрытые губы. С опаской и осторожностью Билл опускает его голову себе на плечо, сам ложится щекой на его золотую макушку и вздыхает, наблюдая за вечерней гладью реки и первыми звездами на небе. В таком положении их увидел парнишка, на один курс младше Билла и на столько же старше Кристиана, и молча, испуганно поклялся молчать. Билл умел убеждать одним только взглядом, да никому и не хотелось попортить себе лицо об его кулаки. Когда Кристиан проснулся, в деревне вдали за рекой уже зажглись окна. Оба наблюдали за этими домишками, думая каждый о своем — то есть, об одном и том же. У них разные олицетворения страхов, но объединяет их желание сжаться в комок и пытаться перенести страхи и усталость. Благо, теперь могут прижаться друг к другу. Лорд и простой сын кожевника, пахнущий для Билла почему-то домом.