Самая долгая ночь

Его куда-то тащат — сквозь снежную пургу, холод и ночь. При каждом шаге подбородок ударяется о чужое плечо — почему-то это сводит с ума больше, чем ноющие раны. Боль где-то на втором плане, он забывает о ней, как забыл почти обо всем. Кто его ранил, где, в какой битве? Он проваливается во тьму и выныривает в нее же: внизу — снег, наверху — непроницаемое черное небо. Ему холодно. Он проиграл. Снова. Станнис открывает глаза с этой мыслью, с трудом разлепляя смерзшиеся веки. Стиснутые судорогой челюсти не разжимаются, язык примерзает к небу, но он скрежещет: — Брось. Ответа нет. Они куда-то идут. — Брось меня, — повторяет Станнис громче. — Это приказ. Он не знает, в который раз это говорит — кажется, будто один и тот же разговор идет по кругу уже вечность. Он точно обученный мейестерский ворон. Зерно. Зерно. Зерно. Брось. Брось. Брось. — Не тратьте силы на разговоры, Ваша Милость, — надтреснутый голос Давоса — шепот среди завываний ветра. "Ваша Милость". Глупец. Ваша разбитая Милость. Ваша умирающая Милость. Он хочет рассмеяться Давосу в лицо, но даже запрокинув голову назад, видит только его затылок. Ночь не кончается. Когда Станнис открывает глаза в следующий раз, он все еще жив и они все еще куда-то идут. Ему все еще холодно, а небо над головой все еще черное. Эта ночь никогда не кончится. В ушах — только вой ветра. Вокруг — только небо, снег и деревья. — Давос, — складывает Станнис онемевшими губами. Его хватает только на эти два слога. Когда-то он сделал Давоса Сиворта рыцарем, потом — лордом и Десницей короля, но в конце концов — осталось только это имя. — Да? — шаг не сбивается ни на секунду. Давос переставляет ноги, двигаясь вперед с непоколебимой уверенностью человека, который знает, куда идет. И это невозможно — идти им некуда. Станнис собирается с силами, чтобы сказать фразу в четыре раза длиннее: — Ты слышал? Я отдал приказ. Давос молчит. Станнис стискивает ноющие от холода зубы. — Давос! — Замолчите, — говорит Давос. Без выражения, даже без намека на злость. Но Станнису, который думал, что холоднее уже не станет, кажется, будто его окатили ледяной водой. "Давос сошел с ума. Или я. Кто-то из нас." Или оба. Когда-то он говорил Давосу, что тот слишком полагается на его терпение. Когда-то он грозился вырвать Давосу язык. А Давос, с присущей ему невозмутимостью, ответил, что его язык, как и он сам, принадлежит Станнису и тот может использовать его как пожелает. Станнис помнил даже мелькнувшую тогда шальную мысль — мысль, из-за которой он потом полночи ворочался в постели, ломая голову над тем, что он себе придумал, что не придумал, а что — придумал, но не прочь придумать еще раз. Теперь — он уже ни о чем не может думать. Мысли смерзаются в большой ледяной ком бесполезного хлама. Старого мира больше нет — какой смысл дивиться невозможному? Роли поменялись, Давос отдает приказы, а Станнис — оставлен на его милость. "Ваша Милость". Все это уже неважно. Голова заваливается вперед, и последнее, что Станнис чувствует перед новым приступом небытия — как на чужой шее под его щекой пульсирует вздувшаяся от напряжения вена. Станнис просыпается от того, что ему тепло, и это тепло пугает его до смерти. Он открывает глаза и видит языки пламени. Несколько раз ему снились кошмары про то, как Мелисандра сжигает его — ради победы, ради великой цели, ради своего Красного Бога. Станнис не боялся смерти, но ненавидел просыпаться с эхом собственных криков в ушах и вкусом пепла на губах. Он пытается встать, но не может. Слабый, как котенок. Его хватает только на то, чтобы приподнять голову. Он в какой-то пещере. Все за пределами круга света вокруг костра тонет во мгле. В своде над головой зияет дыра, из которой веет холодом. Сквозь нее видно черное небо и степенно плывущие по нему темно-серые облака. Он опускает взгляд и видит Давоса, растирающего руки над огнем. Станнис зовет его — из горла вырывается только нечеловеческий скрип. Однако этого достаточно — Давос поворачивает голову и подползает к нему, не вставая с колен. — Вы очнулись, — шепот едва слышен за треском пламени. Станнис несколько раз сглатывает, пытаясь починить сломанное горло. К телу возвращается чувствительность, снова ноют раны, и он чувствует, как стягивают кожу тугие повязки. — Помоги мне сесть. Больше всего Станнис боится, что Давос снова не подчинится, но тот слушается. С его помощью удается полусесть-полулечь, привалившись спиной к растущему непонятно откуда древесному корню. После этого голова кружится так, что на какое-то время Станнис снова теряет связь с реальностью. Когда он приходит в себя, Давоса рядом нет, но вскоре тот возвращается. Давос подносит к его лицу сложенные лодочкой ладони. Станнис скашивает глаза вниз — талый снег. Он пьет — жадно, наплевав на то, что ледяная вода обжигает язык и горло. Зубы сводит от холода. Давос снова уходит. Возвращается. Все повторяется. Снаружи ревет ветер, у ног трещит костер. Вода слегка солоноватая, будто впитала с ладоней Давоса память о море. Третью порцию Станнис не допивает. Он говорит: — Умой меня. И не знает, зачем. Лицо стягивает смесь пота, крови и грязи, но какое это имеет значение? Здесь только он и Давос. Станнис сомневается, что когда-нибудь выйдет из этой пещеры и увидит еще хоть одну живую душу. Может быть, он просто хочет, чтобы к нему прикоснулся другой живой человек. Убедиться в реалности происходящего, что это не сон и не кошмар, что Давос — не мираж, пригрезившийся ему в предсмертном бреду. Давос вопросов не задает. На подбородок стекает вода. По щекам скользят широкие ладони, мозолистые кончики пальцев очерчивают надбровные дуги, стирая присохшую к лицу маску последнего испытания. Холод отрезвляет, но только на миг. Давос достает откуда-то кусок ткани и стирает с его лица остатки воды. Станнис находит силы снова посмотреть Давосу в глаза. — Зачем ты меня сюда притащил? Мы умрем здесь. Оба. Давос пожимает плечами. — Может быть. А может быть — Боги будут к нам милосердны. Станнис пренебрежительно кривит губы. — Посмотри вокруг, Луковый Рыцарь. Похоже это на место, где существуют Боги? Они покинули наш мир, что Семеро, что Красный Бог. Давос в ответ пристально смотрит. — Не могу согласиться, Ваша Милость. Но даже если так — мне все еще есть в кого верить. "Посмотри на меня!" — хочет рявкнуть Станнис. "Разуй глаза, слепой ты безумец! Все кончено." Нет больше ни цели, ни смысла. Утонули во тьме и законные притязания на трон, и великое предназначение избранника Рглора. Есть только холод и ночь. Темная и полная ужасов. Вместо этого Станнис стаскивает перчатки. Получается раза с третьего — пальцы не слушаются и ни в какую не желают сгибаться. В свете пляшущих языков пламени он рассматривает свои белые распухшие руки. На левой — кончики пальцев приобрели синеватый оттенок, кое-где виднеются волдыри. Станнис улыбается — жесткой невеселой улыбкой. — Гляди, — поворачивается он к Давосу. — Вот жизнь и совершила круг. Со вздохом Давос берет его побелевшие ладони в свои и принимается растирать. Кожа невыносимо зудит и покалывает. — Пустая трата времени, — говорит Станнис, но не пытается высвободиться. Он с детства ненавидел чужие прикосновения — может быть, поэтому его всегда сторонились и так редко любили. Он не был Робертом, каждого встречного готовым хлопнуть по плечу и заключить в медвежьи объятия. Или Ренли, еще ребенком радостно липнувшим ко всем вокруг. Супружеский долг был для Станниса испытанием. Ритуалы Мелисандры вызывали тошнотворный жар. Сейчас — весь мир сжимается до трущихся друг об друга ладоней. Чужое тепло — непривычно правильное и успокаивающее. Последняя живая частичка в их умирающем мире. — Эта ночь никогда не закончится, — говорит Станнис, вглядываясь в черное небо. — Любая ночь заканчивается, — возражает Давос. — Даже самая долгая. "Может быть, я должен ему поверить. Так, как он все это время верил в меня." — Мне холодно, — Станнис сползает ниже, выступы на древесном корне царапают затылок. Станниса бьет озноб, но, может быть, тело всего лишь подбрасывает предлог, чтобы оставить свои руки вложенными в чужие. Давос перетаскивает его ближе к огню, и Станнис не знает, кто из них в ответе за то, что его голова в итоге оказывается у Давоса на коленях, а пальцы — в его руке. — Я умираю, — думает Станнис вслух. Просто еще одно оправдание. — Вы не умираете, — говорит Давос мягко. — Вы устали и хотите спать, только и всего. Умирать на коленях у Лукового Рыцаря не одиноко. Не смерть, достойная короля, но смерть, достойная человека, сумевшего обзавестись по крайней мере одним другом. Станнис умеет довольствоваться малым. Луком и рыбой. Одним-единственным верным человеком. — Вы не умрете, — повторяет Давос. Станнис уже не понимает, что из своих мыслей проговаривает вслух. — Здесь нет Мелисандры, чтобы дать мне второй шанс, — он сухо улыбается. — Ты когда-нибудь видел, как жрецы Красного Бога это делают? — огонь трещит над ухом. — Они вдыхают пламя в нутро умершего и зажигают в них вторую жизнь. Поцелуй огня, — Станнис смотрит в усталое лицо Давоса, по которому пляшут желтые и оранжевые отсветы. — Жаль, ты этого не умеешь, Давос. Ты бы смог такое сделать? Поцеловать меня, когда я умру? Давос опускает на него тяжелый взгляд и вздыхает. Крепче сжимает его пальцы в своих. — Нет ничего, что я бы для вас не сделал. Вы это знаете. "А ты знаешь, что у меня жар, и думаешь, что все дело в этом. Не в том, что я умираю. Не в том, что я..." — Засыпайте, Ваша Милость. Как знать — может быть, когда вы откроете глаза, уже наступит день. Какие глупости. Но Станнис ничего не может с собой поделать. Ему хочется верить в каждое слово, которое Давос сегодня произнес.