***
Закк стесняется, когда ей говорят комплименты. — Ты самая лучшая, Захара, — восхищается Рико, трогая её лицо, и обводит ногтем скулы. — Может, заткнёшься? — Ты самая-самая, правда, у меня ничего в жизни лучше не было. — Ну, пиздец у тебя, а не жизнь, — незло огрызается Закк. Рико — неумёха, но руки у него жилистые, сухие и крепкие, и обнимает он крепко-крепко. Закк вытирает рубахой бёдра между ног, трётся голым коленом об штаны Рико и чуть-чуть досадует, что побрезговала ухаживаниями Азуза: Азуз никогда ничего не обещает, но ни одна девушка из-за этого распутника не ревела, и у него нет никаких дурных болезней, — ни коросты, ни вшей. «А ещё он старше тебя, — свербит укором в ухе, — с такими всегда знаешь, чего ожидать». Рико моложе Закк на одиннадцать дней, и это значит, что они с Закк скорее похожи, чем нет, — Рико неуклюж и умом не блещет, каждый второй день бдит в дозоре, обняв ружьё со штыком, и порой засыпает прямо на посту, не разжав пальцев на цевье, и тогда Хранителю приходится его будить. — И волосы у тебя тоже красивые, — добавляет Рико, ероша её обрезанные лохмы. — Ты об этой мочалке? — Не-е, это ты их уже отрезала. Я же видел, какая у тебя раньше была ко… — Отстань! Закк бьёт Рико по руке, когда тот лезет дальше дозволенного, — в общем-то, Закк не против, но не намерена легко сдаваться: муж Закк пока не нужен, и детей она рожать не собирается. Альдекальдо родила в прошлом году и говорит, что это очень больно, а сама нянчится с ребёнком, как с сокровищем, — тот постоянно хнычет, когда у Альдекальдо нет молока, и Закк не понимает, зачем взваливать на себя эту обузу. — Давай залезем на крышу, посмотрим на звёзды, — предлагает Рико и, вытянув руку вверх, крутит под лампой зубастые тени. — Ты имеешь в виду прожекторы, да? — Ага-а. — Не хочу, — отрезает Закк, ловит Рико за запястье и переплетает его пальцы со своими. — Зачем себе врать, если это никакие не звёзды? — А я в книге читал, что раньше люди любили на них смотреть. И ещё, — Рико переходит на шёпот, — ещё там пишут, что солнце такое горячее, что даже бог Марс обжигается. Как думаешь, это правда? «Со мной всё будет хорошо, — смеётся Клементина, надвигая козырёк до бровей, — мы обязательно разведаем, каково там, снаружи, и будем жить в десять раз лучше прежнего». «С чего ты так уверена, Клемма? Может, там уже и нет ничего». «Там есть солнце, Закк. Збалтазару оно часто снится, и оно огромное, как большой-пребольшой генератор». Закк плюёт на всю свою гордость и залезает на Рико, задрав подол выше бёдер: Закк дрожит от холода, и Рико сгребает её запястья в пригоршню, прижав ко рту и дыша в озябшие пальцы. — Побудь сегодня со мной, — требует Закк, когда Рико берёт её во второй раз. — Может, хоть так согреемся.***
Закк не представляет себя в роли матери. — Я не справлюсь, — возмущается Закк, вертя в пальцах самокрутку, сплёвывает под ноги и, расстроившись, мнёт её в ладони. — Бабуль, это ведь не всерьёз? Я ещё молодая, мне только двадцать два года, я гулять хочу. — Я в твои годы уже трижды матерью была, Захара, — утешает Бабушка, широко раскинув руки для объятий, и Закк, недолго думая, бухается к ней на колени. — Говорила же я этому дураку, что не пронесёт. — Хочешь, помогу избавиться? Какой у тебя срок? — Может быть, шестая декада. — А почему раньше не пришла, глупышка? — Не знаю, — жмёт плечами Закк, сминая курево в конопляную труху, — не хотелось. Закк не может понять, расстроена она или нет, но всё-таки чувствует себя виноватой. Закк не просила отца и мать, чтобы они рожали её здесь, в Крепости, — даже спустя пятнадцать лет на лице Закк темнеют рубцы от коросты, и эти рубцы не устают напоминать, что у Захары из семьи Малахии не будет лёгкой жизни: Захаре из семьи Малахии суждено прятаться от паразитов, копаться в теплицах, прясть из собственных волос и рассказывать своим детям о мире, который у них давным-давно отняли, а потом они съедят её тело до последней жилы, — во всяком случае, если её дети выживут, и их будет чем кормить. Закк не хочется думать о том, что ей, возможно, доведётся варить мясной суп из того, что растёт в её животе. — А если оно родится и умрёт? Так ведь тоже бывает. А вдруг у меня не будет молока? Что тогда, м-м? — Ну, на всё воля божья, Захара. — Бог мой, и ты туда же? Рико тоже волнуется, когда мы об этом говорим, — помолчав, жалуется Закк, изучая ногтем узоры на шарфе Бабушки. — Считает, что я могу заболеть, как Франсина. — Захара, девонька, так ты хочешь рожать или не хочешь? Закк достаёт из-за пазухи вторую самокрутку, чиркает спичкой об каблук сапога и прикуривает, протяжно выдыхая в сторону дым. — Хочу, не хочу, невелика разница. Боюсь я, вот что. Что мы ему вообще дадим, бабуль? — Вы научите его жить. И читать, — строго добавляет Бабушка, неодобрительно поджимая губы, когда Закк суёт самокрутку в рот, и перехватывает её за пальцы, — потому что мы не дикари, чтобы быть неграмотными. Моруск расскажет ему о нотной грамоте, а Косма — о Рембрандте и Вермеере. А ещё тебе стоило бы поменьше курить и не лазать по крышам, Захара! — Когда захочу, тогда и перестану. Отстань! — Э-э, да у тебя нос заложен? Поплачь, легче станет. — Ага, ещё чего! Я что, нюня какая-то? Закк всхлипывает, давится, сморкается в рукав и трёт ладонью мокрое лицо, — когда Закк было десять, она сломала локоть и ушиблась виском, и это было очень больно, но даже тогда Закк так не рыдала. — Бабушка, моя жена у тебя? — стучит Рико костяшками по вывеске: Рико расстроен, подавлен, сбит с толку и мотает на палец шнурок с железным кольцом, и на его скуле темнеет кровоподтёк. — Она до сих пор сердится, да? Закк выдыхает, успокаивается и, сопливо шмыгнув, протягивает ему самокрутку.***
Закк считает, что бог давным-давно позабыл о них, и зверь по имени «кот» кажется ей не благословением, а упрёком. — Ну же, Закк, не бойся, смотри, какой он славный, — говорит Хранитель и, привалившись к стене спиной, подхватывает урчащего «кота» под мышки; «кот», такой же худой и глазастый, скалит зубы, не выказывая к Хранителю никакого почтения, и тянется потрогать его нос растопыренной лапкой. — Он совсем тебя не боится. — Он же вшивый! — Нет у него никаких вшей, сама посмотри. — И грязный! — Он вылизывается. — Звери разносят заразу и чуму. Так всегда бывает! — возмущается Закк, кутаясь в клетчатую шаль по самые брови, и взвизгивает, когда соскочивший с рук Хранителя «кот» трётся боком об её ногу. «Кот» выглядит замухрышкой, и его ржавая шерсть торчит клочьями, но он принадлежит к совершенно другому миру, — не к тому, где ткут из волос, пьют из пригоршни и едят плоть собственного соседа: «кот» требует внимания, но Закк боится даже притронуться к нему, и Азуз гладит его, умирая со смеху из-за того, какая же Закк трусиха, и в конце концов «кот», пихнув Хранителя лбом в лодыжку, всё-таки запрыгивает к нему на руки. Закк не собирается отрицать, что она трусиха, — ей рожать через несколько декад, и Закк очень из-за этого переживает. — Знает, зараза, какая из двух сломана была, — замечает Хранитель, запустив ногти в его шерсть. — А это правда, что Макула умел говорить с такими «котами»? — интересуется Рико и, приникнув к «коту» ухом, слушает, как тот начинает урчать. — Почему бы и не уметь? Видишь, он лежит и слушает. — Збалтазар рассказывал мне и Сванито, что Макула приходил к нему во снах, и за ним шло солнце. И ещё у Макулы были косы, такие же, как у него! — А кого нам ещё видеть во снах, кроме себя самих? — Мр-р-в, — с достоинством отвечает «кот», подобрав лапки. — Прямо как мотор. Клемме он бы понравился, да? — Понравился бы, — соглашается Хранитель. Корни у Хранителя вьетнамские: во всяком случае, так говорят в его семье, чей род можно проследить ещё до девяностого года, — и Закк гадает, почему у него чуть косые глаза, так похожие на кошачьи. Может, по той же причине, по которой у Моруска смуглые руки, а у неё — светлые волосы? «Я читал, раньше люди всегда спорили из-за того, что не похожи друг на друга, — заявляет обритый налысо Эллиот, с недовольным видом глядя на себя в отражении чайника. — Вот кто-то, например, бледный, а ты — не очень, и поэтому тебя за человека не считают. Глупо, да?» «Глупо, — соглашается Моруск. — Думаю, мы бы не жили под землёй, кабы люди не были такими глупыми». — Как ты думаешь, с ней всё хорошо? — Клемма не дура, она справится. — Клемма не дура, да-а-а, — говорит Хранитель, глядя со снисходительностью старшего. — До сих пор уверен, что она умеет думать наперёд? — Конечно, не умеет! Иначе бы не сбежала, — подхватывает Закк. — Иногда дуракам везёт, Захара. Закк, нарочито громко цокнув языком, делает вид, что ей наплевать: разве ей не должно быть плевать на тех, кто не возвращается? — но «кот» продолжает мурлыкать, так что Закк бережно чешет его меж оттопыренных ушей. — Откуда он вообще взялся? Раньше такие звери у нас не водились. Почему его не сожрали зурки? — Раз не сожрали, значит, не по зубам, — предполагает кто-то. — Это знак божий! — радостно кричит Сванито. «Кот» тёплый, от него пахнет чем-то резким и кислым, и Закк думает, что именно так пахнет солнце.***
Закк двадцать три года, и она впервые видит небо, когда Крепость разевает перед ним свою пасть, — солнце похоже на перегревшийся генератор, оно обжигает глаза и губы, и без него всё погружается в сумрак. «Смотри, Рико, — ахает Закк, немного расстроившись из-за того, что небо ничем не пахнет, задирает голову и тянется к нему руками: без солнца небо похоже на колодец, в котором нет дна, и Закк удивляется, насколько же этот колодец большой, — я думала, оно будет поменьше». «Ты вообще не думала, так и скажи!» «Пф! А ты что, верил, что мы когда-то его увидим?» «Нет», — честно отвечает тот, и Закк, помедлив, всё-таки берёт его под локоть. — Смотри, — наставительно говорит Рико, подняв ребёнка на руки, — это небо. — Ты уверен, что он нас уже понимает? — со скепсисом интересуется Закк, и ребёнок, пока что безымянный, с самым серьёзным видом играется с её пальцем: когда ему исполнится двадцать декад, то в книге учёта у него появится имя, а к двенадцати годам Збалтазар умоет его и спросит, верит ли тот в бога, и ребёнок скажет «да», вряд ли всерьёз раздумывая о своей вере. — Во всяком случае, ему это не повредит. Только больше не ругайся дома, ладно? Закк не самая лучшая мать: у неё вечно не хватает в груди молока, она сквернословит при ребёнке и порой забывает с ним нянчиться, — но Закк очень старается. В конце концов, всем ведь свойственно учиться на ошибках, — Клементина то и дело лазает наверх, забывая прихватить с собой сварочную маску, и Хранитель сердится, промывая её воспалённые глаза, а Збалтазар целует руки всем подряд, плачет и просит у бога прощения. — Хер с тобой, не буду, — соглашается Закк и ложится на плечо Рико, не сводя взгляда с колодца, полного россыпью зёрен. Закк и Рико не приспособлены к миру, — вот только мир плевать хотел на всю прежнюю жизнь, сломанную напрочь и срастившуюся заново, а «кот» время от времени без спросу занимает их вязаное покрывало, с важным видом намывая уши, и у тьмы больше нет над Крепостью никакой власти. А мир… что ж, хочешь или не хочешь, вот он.