forever in my debt

Дверь захлопывается за Чэном с глухим стуком. Цю тушит сигарету о пепельницу на прикроватной тумбе и свешивает ноги с постели. Он не знал, что Хэ Чэн приведет кого-то еще. Знал бы — натянул на себя что-то помимо трусов. — Это Мия, — говорит Хэ Чэн, расстегивая пиджак. Мия кланяется. Вырез на ее декольте почти не оставляет простора для воображения. Тонкая хлопковая ткань призывно обтягивает торчащие соски. Короткое платье едва прикрывает лобок и наверняка просвечивает — в номере недостаточно света. — Когда ты сказал о подарке, — Цю переводит потяжелевший взгляд на Хэ Чэна, — я подумал о носках и пене для бритья. — Чэн спокойно царапается о его раздражение и невозмутимо поджигает сигарету. — Не о шлюхе. — Она не шлюха, — Чэн усаживается на подлокотник кресла и закидывает ногу на ногу. Затягивается. — А профессиональный эскорт. Профессиональный эскорт разоблачается под недоуменно-недоверчивым взглядом Цю. Он замечает, что Чэн прав — для рядовой проститутки она, пожалуй, даже роскошна. Упругая стоячая грудь, пухлые губы, блестящие густые волосы, ровные гладкие ноги, округлая накачанная задница и едва выступающие кубики пресса под идеально-золотистым загаром. Благоухающая ванилью, сочная малышка, просто кремовый Ягуар среди шлюх. Цю не понимает одного — какого хера Чэн притащил её сюда. Он спрашивает прямо: — Чэн, какого хера? Газовые занавески, подхваченные ночным ветром, шелестят за бортами постели-траходрома. Мия спокойно стоит напротив, как голая статуя — двигаются лишь ее зрачки, когда говорит сначала Цю, потом Хэ Чэн: — Что, не нравится? — Я задал вопрос. — Надо было нацепить на нее подарочный бант, — щелкает пальцами Чэн. — Ты, — он кивает девушке, — отсоси ему. Мия убирает волосы назад и садится на колени, а Цю проглатывает не вырвавшееся ругательство. Он решает, что разберется с этим дерьмом после. Неудобно выяснять отношения перед посторонними — хоть бы это и шлюха. То есть, эскорт — профессиональный. Она раздвигает ему колени и свободно втискивается меж бедер. Стягивает трусы. Цю закрывает глаза и глубоко вздыхает — хорошо. Дареному коню в зубы не смотрят. Он будет смотреть на сиськи. Член с некоторым опозданием отзывается на прикосновение мягких девичьих рук. И губ. Она начинает медленно, смотрит внимательно — будто держит не пенис, а высокотехноличный прибор. Цю снова бросает взгляд на Чэна: он же прикалывается, да? Сейчас этой клоунаде придет конец и… они поговорят? Не-а. Чэн серьезен. И серьезно настроен насладиться шоу. Охуевший вуайерист. Хотя чего еще можно ожидать от долбанутого Хэ. Нет, он, конечно, всегда был с ебанцой, но — чтобы настолько? Хотя он не прогадал — Цю нравятся девушки с формами. Мия растирает между ладонями водянистый гель и обхватывает головку, ведет вниз, до самого корня. Когда головка открывается, подключает вторую руку, повторяет движения. Бесконечный вход — это всегда приятно. Было бы приятнее, встань она и уйди. Цю бы не пришлось смазывать очко Чэна, чтобы преподать ему урок — свой прибор уже достаточно обработан лубрикантом. Ее руки меняют положение — обхватывают основание члена и слегка сжимают, пока языком она вытворяет что-то невообразимое c чувствительной уздечкой. Кожа на декольте становится скользкой от смазки — пропускает, вдавливает ствол между сиськами. Интересно, сколько техник она знает?.. Цю сжимает в кулаке простыню — ему, на самом деле, так глубоко поебать. Он смотрит — на Чэна, на его липкую полуулыбку, сочащуюся сквозь сигаретный дым. Наслаждается. Чем же? Тем, что вывел на эмоции, которые — у, сука — толкаются в глотке, с намерением разорвать ее. Или?.. «Ублюдок», — думает Цю, поджимая губы. Сатанеет медленно, раздувая ноздри. В животе морским ежом набухает черный колючий гнев. Переводит взгляд на девушку, на свой член, плавно выскальзывающий из ее рта, и понимает: Мия — последний человек, который виноват в том, что Хэ Чэн — мудак. Но то, что именно она раскрыла новую грань его мудачества, Цю жаль. Правда, жаль. Не её — себя. — Красавица, — он наклоняется к уху и говорит тихо-тихо, — давай закругляться. Чтобы быстро. Она отзывается мгновенно — смотрит внимательно, кивает. Для проститутки у Мии чересчур осмысленный взгляд. Так, значит, работают профессионалы? Имитируют жизнь в идеально вылощенной оболочке? Хотят вызвать и эрекцию, и эмоции? Цю наматывает ее волосы на кулак, опирается на одну руку позади и задает нужный ритм. Вот так, девочка. Двигай головой. Быстрее. Сосредоточиться на ощущениях, не думать, не думать, не думать, не- — Что такое, А Цю? — хмыкает Чэн. Кажется, подошел ближе — судя по голосу. — Не можешь кончить? Цю приоткрывает один глаз. Его лицо перекошено — если у девчонки не свело челюсть, она скоро блеванет. Но — да. Не может. Потому что не привык мастурбировать, используя другого человека заместо правой руки. Не привык сдерживать порыва убить, пока собственный член находится в чужой глотке. Не привык, блядь, чувствовать себя обосраным настолько. Он придерживает ее за затылок и отстраняет. Мия с явным облегчением хватает воздух ртом и утирает затопленный слюнями подбородок. Выражение осмысленности на ее лице становится все серьезнее. Да что с ней, блядь, такое? К Чэну вопросов больше — он задаст их, когда разберется с остальными. — Зацени агрегат, Мия, — Хэ Чэн наваливается сзади и закидывает руку на плечо Цю — он напрягается еще сильнее. Если бы не голая, беззащитная девушка между разведенных колен — Цю не замедлил бы сдавить Чэна в удушающем, уебать, вонзиться зубами в сонную артерию и сплюнуть ошметок окровавленной плоти. — И как он в тебя только поместился? — Зайка, лучше уйди, — просит Цю. Его голос становится ниже и глуше. — Зайка, останься, — перебивает Хэ Чэн железным тоном. Тянется, чтобы потрогать её локоны. А Цю, совсем не внезапно, хочется вырвать. Тошнота зудит где-то в ключичной впадине. Мия, судя по выражению растерянности на лице, не понимает — кого слушать. Конечно, она будет слушать Чэна — он платит. — Я не хочу дрочить о шлюху! — взрывается Цю, наконец. — И я бы убил тебя сейчас! — А в чем проблема? — Хэ Чэн воняет куревом. Садится рядом, как ни в чем не бывало, расслабляет удавку под педантично накрахмаленным воротником. — Она тебе мешает? Подвинь ее. — Она не мебель, чтобы, сука, двигать ее, — он не видит выражения на лице Мии, но закипает от полной ебанутой абсурдности происходящего. — Она — живой человек! — Это твоя проблема? — Чэн достает из кобуры на портупее заряженный глок. — Проблема, Цю? — направляет в лоб проститутке. Взгляд Мии становится таким, каким становится взгляд любого, в чье лицо заглядывает пистолетное дуло. Щелкает предохранитель. Мия дергается, делает испуганный резкий вдох — инстинктивно скрещивает локти перед лицом. Цю хочет схватить его за руку, но Чэн опережает — перехватывает конвульсивно дернувшуюся ладонь и сжимает мертвой хваткой. — Если ты выстрелишь, — голос Цю не дрожит, но зажатая рука — да. От боли. — Я никогда тебе не прощу, — от злости и разочарования, от подступившей желчи во рту становится кисло. — Она так тебе дорога? — дергает бровью Хэ Чэн, не отрывая взгляда от девушки. — Подержала писю и стала ближе всех на этом свете? — Дело, блядь, не в ней! — орет Цю. Испарина на лбу становится жирной и липкой. Боль в запястье расползается по всей руке, затапливает кости и мышцы. Его сгибает, расплющивает — под осознанием, каким-то новым и невместимым. И это почти невыносимо. Цю не сомневается — Чэн выстрелит. Если посчитает нужным. Вот только — чего ради? — А в тебе, поехавший ты уебок! — М-да? — как-то безразлично, даже подторможенно отзывается Хэ Чэн. — Видишь, Мия? Даже Цю считает это ненормальным, — его хватка резко разжимается. Цю шипит, хватает горящую руку и валится на кровать спиной. Сука. Сука, сука. — Вижу, — ее голос звучит придушено. Всхлип. Шорох. Снова щелкает предохранитель — Хэ Чэн опускает пистолет. — Как тебе это нравится? — его — все также отстраненно. — Когда обращаются, как с куском мяса? Цю моргает. Темнота перед глазами рассеивается. Чэн встает с постели. — Я поняла… — Точно поняла? — Цю приподнимается на локте и наблюдает за тем, как Хэ Чэн, поддев стволом подборок девушки, наклоняется к самому ее лицу. — Хочешь быть дыркой — ляжешь с уебками, которые будут смотреть на тебя, как на дырку, — глок скользит по лицу и упирается ей между губ. Она приоткрывает их — широко раскрытые глаза блестят от набежавших слез. — И им будет глубоко похуй на то, что ты чувствуешь, как себя чувствуешь, и чувствуешь ли что-то вообще, — холодный металл сталкивается с белоснежными зубами, лязгает, разжимает челюсть. — Поблагодари братца Цю за то, что он не стал рвать тебе гланды, — Чэн хмурится, кивает в сторону кровати. Мия всхлипывает, вздыхает судорожно, переводит взгляд на Цю. Хэ Чэн выдирает пушку из ее рта и отходит на шаг. — Спасибо, что был деликатен, — шепчет сквозь катящиеся слезы. Кланяется неуклюже, тянется за черными стрингами, валяющимися на полу. Цю не знает, что ответить. Цю в ахуе. Когда Мия уходит, ему требуется еще пара минут, чтобы прийти в себя. Он сидит на кровати, облизывая кислые зубы и десна, ждет, пока растает противное гудение в руке. Желчь не уходит, толкается под корень языка и горчит. — Она не проститутка, — выговаривает он, выходя из оцепенения. — Конечно, нет, — фыркает Чэн из кресла. Он успел поджечь еще одну — дымит, выдыхая в сторону балкона. — Стал бы я класть под тебя шалаву. — И что это было? — так же медленно и раздельно произносит Цю. Ему хочется разобраться прежде чем он начнет реагировать соразмерно ситуации. — Воспитательная работа. Он переводит взгляд на Хэ Чэна. Хэ Чэн продолжает, ссыпая пепел в пепельницу: — Это дочь дядиной любовницы. Я давно ее знаю. Захотела в эскорт — вот, устроил ей небольшую показательную сессию. Цю поднимает брови и выдыхает шумно, встает с постели — выуживает из-под нее джинсы. Натягивает на голое тело. Проходит к балкону, хлопает по карманам — выуживает сигаретную пачку. — Ебанись, — произносит одними губами. Щелкает зажигалкой. Закрывает глаза. Мир становится на паузу. Пять минут тишины — никотин перебивает зловонную горечь во рту. Кислота разъедает зубы. — Злишься? — Чэн приваливается о противоположный косяк. — Я думал, ты обрадуешься — сколько баб в постели не было… — Хэ Чэн, — коротко и сдержанно. Не глядя в глаза. Не выдавая дрожь в голосе — как же, он, блядь, пересрался. — Иди нахуй. — Ты мне не доверяешь, — Чэн улыбается одним уголком губ. — Ну и кто тут должен злиться? — Используешь меня, как инструмент для воспитания младших братьев, собак и не удавшихся проституток, — нет, Цю, все же, выходит из себя. — Реально, — потрошит в пальцах недогоревший фильтр и стряхивает резким движением. Кулаки белеют — так сильно они сжимаются. — Реально, — Чэн подается вперед. — Я тебе въебу сейчас. — Давай. Поцелуй выходит смазанным. Цю дергается — Чэн ловит кулак, отпружинивший к его плечу. Сжимает — небольно. Притягивает к себе, утыкается ртом в губы еще раз. Цю кусается — сильно, до крови. Чэн обхватывает его плечи одной рукой, другой отпускает напряженно сжатые пальцы. Сдавленно усмехается, когда Цю отпихивает его к косяку и хватает за подбородок — крепко и до синяков: — С-сука, — плюется. — Ага, — Чэн слизывает проступившую сукровицу на лопнувшей губе. — Ненавижу тебя. Гондон. — Ты забываешься. — Да что ты? — опускает взгляд вниз — Чэн резкими движениями расстегивает ему ширинку. — Как ты разговариваешь с начальством? — подается вперед, вжимается в пах. Цю шипит — блядь, ну конечно. Кого вставляет боль и это яростное выражение на его перекошенной роже? Зажмуривается. Цю не хочет с ним трахаться — боль его, в отличие от поехавшего босса, не вставляет. Ни физическая, ни… — Да пош-шел ты, — тихо, отвернувшись. Пытается выкрутиться — кислота начинает разъедать не только рот. Он подумает об этом, когда вернется домой. Может, даже простит его. Позже. Не сможет не простить. Он хочет свалить, потому что колючая ярость в желудке сдувается, освобождая место для заливающей его теплой тошноты. Много места. Он отпихивает от себя Чэна, но: — Прости, — слышит шепот. Чувствует дыхание у шеи, руки на предплечье — чуть сжимают, перемещаются на спину. Обнимают. — Прости, — Чэн целует в висок, целует в ухо, спускается ниже — целует, целует, целует. — Прости. Заглядывает в глаза. Выражение на лице Цю — лучше оплеухи. Хэ Чэн отпускает его. Отступает на шаг, но не опускает взгляда. Он говорит: — Прости. — Я в душ, — Цю хочет соскоблить с себя с мылом. Это дерьмо. Оно случается — рядом с Хэ Чэном. Часто. Может, они даже трахнутся, как только Цю остынет и ему расхочется блевать. Может, он спросит, что чувствовал Чэн — собственник до мозга костей, которому голову отшибает в фарш, стоит Цю посмотреть — только посмотреть, — на женщин, на которых невозможно не смотреть. Может, он не будет вменять ему это в хитровыебанную вендетту, потому что темперамент у Хэ Чэна не итальянский, а вот будущий дон из него получится, какой надо. — Ты не кончил, — Чэн заходит в ванну, уже избавившись от портупеи и галстука. Его лицо по-прежнему невозмутимо, а Цю сощуривается, наблюдая за тем, как рубашка с летит на ворсистый коврик. — Я доделаю. Хэ Чэн на самом деле не умеет просить прощения и перегибает палку, даже когда осознает, что идет по краю. Хэ Чэн отмороженный на всю голову и, определенно, идет на хуй. На его.