Марципан

      Феликс всегда был изобретателен и разбалован.       Красивый, изящный и жеманный, до безобразия капризный, он очень нравился Графу Дашкову, который даже спустя век был способен наслаждаться запахом алебастровой кожи с россыпью мелких родинок и веснушек. Это был удивительный факт, о котором знали они оба, но предпочитали благоразумно молчать, сохраняя это подобие тайны в том самом миллиметре, на который всегда промахивался Феликс, вонзая клыки в шею жертвы там, где таилась её безболезненная кончина. Дашков знал, что стоит этому откровению слететь с его губ, и рыжеволосая бестия точно будет припоминать это при любом удобном и неудобном случае. А Юсупов… Он просто потакал любимому «цепному псу», ничего более.       Это ничего более уже больше года красовалось на его безымянном пальце, принеся с собой новую вредную привычку.       Привычка была совершенно безобидной, если по меркам Юсупова, так вообще входила в разряд детских шалостей. Он педантично запоминал или записывал, чтобы не забыть, Дашков не вдавался в детали, каждую мало-мальски важную дату и событие, после чего предъявлял факт их наличия супругу. Даты были абсолютно разными: в честь 100 дней с первой распитой в браке жертвы, 10 с посещения балета написанного знакомым вампиром в Мариинке, один из персонажей которого был списан с матушки Дашкова, ровно 7 недель с тех пор, как Феликс уменьшил свою ежедневную дозу белого порошка.       Ничего криминального или раздражающего.       Да, требовал подарка, но и сам не был скуп, он всегда, сколько Граф его помнил, отличался почти неприличной щедростью на презенты, абсолютно всегда угадывая, что понравится их получателю. Скорее всего эта способность затесалась глубоко в его ДНК, доставшись от далёких восточных предков, потому как объяснить феноменальное чутье тот не мог. ***       Сегодня было ровно 500 дней с их более чем скромной церемонии бракосочетания. И Феликс не напоминал мужу об этом событии, прекрасно зная, что тот уже сам готовит небольшой семейный праздник. И так как Дмитрий не обладал даром супруга, он открыто спросил о его желаниях ещё месяц назад.       Именно поэтому сегодня всё было великолепно.       — Вам очень повезло, что они согласились сделать этот вкус эксклюзивно для вас, — Дашков ещё раз провёл точильным камнем по лезвию и, удовлетворившись, вскрыл бумажную упаковку без опознавательных знаков с маленькой подписью-поздравлением сверху.       Марципан поддался ножу легко, спустя минуту на небольшой досточке лежал тонко нарезанный десерт, заботливо украшенный листьями мяты.       — Как они могли мне отказать, — с невинной улыбкой строил глазки бывший Князь, обхватывая тонкими руками колени. — Добавить в рецептуру кровь не так накладно, как очищать пол от того, во что ты превратил их незадачливого охранника.       Устроившийся на тёмно-вишнёвых простынях, он выглядит дьявольски красиво, словно сошедший с полотна прерафаэлитов. Облачённый лишь в женскую ночную сорочку царских времён, Феликс представлял из себя нечто неземное. Поэтому Дашков, повинуясь внутреннему порыву, опустил дощечку на постель у самых его стоп и склонил голову в непритворном жесте трепета и почтения.       — Вы, как всегда, правы, мой Князь.       — Прекрати, — Феликс зарывается пальцами в уложенные пудрой волосы супруга, слегка почёсывая кожу головы ногтями. — Я люблю, когда ты такой, но сегодня фамильярности ни к чему.       Он берёт с дощечки кусочек, аппетитно пахнущий металлом, и, не отрывая глаз от мужа, произносит, позволяя ноткам нежности расцвести в голосе:       — Сегодня наш день.       Он кладёт сладость на язык и тянет Дашкова к себе, обхватывая за голову уже двумя руками. Клыки им давно не мешают, оба привыкли. Феликс прихватывает его нижнюю губу, приподнимает голову и отдаёт всю инициативу в чужие сильные руки. И выгибается кошкой, стараясь стать ближе.       Чувствуя, как тот отпускает поводок, мужчина не может сдержать порыв, хватает рукой лодыжку, стискивая до синяков, и тянет себе за спину, заставляя рыжеволосого вновь откинуться назад. Приподнимает за ступню и проходится по икре, посылая по чужому чувствительному телу искры.       — Дим…       Феликс выдыхает сокращение в чужие губы, и Дашков валится к нему на постель, нависая, словно хищник над жертвой, он жадно глотает чужие стоны и смакует вкус марципана на их языках. Миндаль, сахар и кровь — всё, что Дмитрий может чувствовать сейчас, углубляя поцелуй. Он не любит сладкое, но его Князь столь часто отдаёт сахаром, что Граф привыкает и чувствует даже некую привязанность к раньше ненавистному вкусу.       Поэтому сейчас Дашков позволяет себе подталкивать оставляющий на кончике языка ореховую крошку кусочек в чужой рот, при этом проходясь по чувствительным клыкам. Заставляет Князя ловить его, а после, когда чужой язык прижмётся к нёбу, проходиться по его нежным сторонам, посылая волны трепета по чужим нервным окончаниям.       Юсупов всегда несдержан, он хватается за рубашку, оставляя заломы на накрахмаленной ткани, кусает чужие губы, с удовольствием наблюдая, как затягиваются ранки, и льнёт за каждым прикосновением.       Ненасытный. Вульгарный. Нежный.       И весь только для Графа Дмитрия Дашкова от кончиков клыков до тонких щиколоток. С рыжими ведьминскими локонами. С алыми и без помады губами. С его бледной кожей, на которой хочется оставлять следы. С чем никогда не возникает проблем. Они вампиры, кусать друг друга это что-то привычное, в приличном обществе им бы скорее всего предъявили обвинение в жутчайшем несоблюдении этикета, но приличное общество давно таково лишь на вид.       Приоткрыв глаза, он наблюдает за своей рыжей бестией, хотя сейчас в обиходе чаще звучало «сука». Феликс бледен, как и всегда, и дело даже не в том, что они вампиры. Просто никто из их знакомых и сам Дмитрий не мог предположить, что бы могло смутить вечно юного наследника аристократической семьи. Об этом иногда шла речь среди новоприбывших в их бессмертном сообществе, но ответ был всегда один. Тот не был невозмутим, вовсе нет, просто пресытившийся всеми удовольствиями был не способен на смущение. Любые ласки он встречал с жадным собственничеством, любые несдержанности в этикете сопровождал шутливой ухмылкой, а любые уличающие в развратном образе жизни слова снисходительным огоньком в глубине глаз, обещавшем сказавшему, что тот услышит ещё больше подобных слухов, если уж ему так интересно.       Дашков давно смирился, что его самого вогнать в краску проще, и понял, что случаев, при которых краснеет его муж, всего два.       Первый — это гнев. В нём «юный» наследник Юсуповых был подобен огненному урагану, когда что-то шло не по его плану, превращался в катаклизм индивидуального масштаба, сверкающий нервной краснотой на щеках и лопающимися в глазах капиллярами. И не дай бог попасть под горячую руку.       Сейчас, не обременённый обязанностями и прямой властью, он показывал эту сторону своей личности редко. Да и со временем сам Дмитрий научился гасить эти огненные вспышки.       Второй вариант был частью их личной, интимной жизни. То, о чём знали очень и очень немногие. Дмитрий хранил эту редкую диковинку глубоко в себе, и по-детски наивно надеялся, что был единственным, кому было позволено видеть Феликса таким. Нежным, мягким, уставшим, с ещё более алыми от частых поцелуев губами, исчезающими красными и синеватыми следами по всему телу, полуприкрытого смятым одеялом. Он был до боли красив после оргазма, разомлевший в кольце рук Дмитрия, с лёгким румянцем человека, только что упавшего на подушки из страстных объятий.       Пока Юсупов ещё бледен.       Они не разрывают поцелуй, он словно бесконечный, и Дмитрий лишь подпитывает его, отщипывая марципан и подкладывая в чужие губы. Словно подкармливает кровожадного зверька, чтобы тот во время их игры ненароком не откусил палец хозяина.       Но несмотря на все усилия, они то и дело то ли случайно, то ли специально ранятся о клыки друг друга, пачкая губы в собственной крови, смешивая ёе в страстном поцелуе со вкусом марципана.       Вкус крови заставляет обоих сходить с ума.       Изящные ноги сами собой разъезжаются, приглашая.       Дашков тянет рыжие пряди, целует подбородок, челюсть, место за чувствительным ухом. Ловит зубами маленькую серьгу-колечко и чуть оттягивает с характерным рыком.       Феликс открывает глаза и стонет, заглядывая в слепой золотой глаз супруга.       — Хватит играть, приступай, — терпеть не может долгих прелюдий, даже сегодня, в особенный день, он не готов мириться с этим.       Но слушать его, что пьяному пистолет давать — непонятно к чему приведёт. Поэтому в следующую секунду Феликс вскрикивает, шокировано приоткрыв губы.       Дмитрий не отпускает его, крепко сжав челюсть, клыки впиваются в крупные нервы на стыке шеи и плеча, пронзая хрупкое тело молнией. Прихватив партнёра за кожу, словно самец суку, он обеими руками раздвигает худые бёдра, шире задирая сорочку, и поглаживает мягкую внутреннюю часть. Проходится ногтями у самого паха, накрывает ладонью и перебирает пальцами мошонку.       Сверху доносится всхлип, и Граф отпускает добычу, прикладывается к раскрасневшейся плоти губами, собирает капли крови и размазывает её вниз по ключицам и груди, на которой, словно два лепестка, красуются острые соски, просвечивая сквозь ткань. Дмитрий хочет разорвать её, чтобы открыть желанное тело, но Феликс хватает его запястье и, бегая расширенными, словно от наркоты, глазами по красивому лицу, шепчет.       — Она действительно очень старая, просто помоги снять.       И Дмитрий слушается, поднимает подол, тянет вверх, и вот хрупкое тело само выскальзывает из столь мешавшего слоя ткани, который летит куда-то на пол.       Теперь они в неравном положении, но Феликсу плевать, он хочет вновь ощутить это давление, вновь почувствовать это желание подчиниться, наплевать на высоко аристократическое происхождение и стать беззащитным в чужих руках. Это задевает какие-то невероятные струны глубоко внутри, и бывший Князь откидывает голову, открывая нежное горло, и смотрит снизу вверх на супруга. «Делай, что душа пожелает» — говорит он взглядом, прекрасно понимая, что от такого него невозможно отказаться. И Дмитрий, хоть у него по общему убеждению и нет души, ухмыляется уголком губ и опускается сверху на мужа.       Вновь целует в губы, оглаживая ладонью мягкое бедро и переходя выше, чтобы пересчитать рёбра. Одно, два, три… Рывок, и Феликс уже не полусидит, а растягивается на вишнёвых простынях. Изворачивается, чтобы подтащить ближе досточку с марципаном, но удаётся схватить лишь пару кусочков до того, как запястья Юсупова оказываются прижаты по обе стороны от его головы. Дмитрий рычит, проходится носом по изящной кисти, собирая с неё запахи, и размашисто лижет пальцы, прихватывая зубами сладость. Он вновь нависает над супругом и дразняще смотрит в красивые глаза напротив: желтоватая точечная подсветка под потолком бросает на его лицо несколько неясных бликов с разных сторон и делает ещё больше похожим на себя из прошлого. Прекрасно же знает, насколько капризен его муж, но всё равно не может удержаться, тот рвётся вперёд, пытаясь дотянуться до приятно пахнущего марципана, но Дмитрий, посмеиваясь, отпускает его в самый последний момент и жадно прикладывается к раскрасневшимся губам. Это сбивает Феликса, он не понимает, что сделать в первую очередь: возмутиться, прижать сладкий кусочек к нёбу или ответить на поцелуй. Напрягает руки в попытке отстраниться, правда, слишком слабой, чтобы хотя бы походить на настоящее сопротивление, и просто расслабляется.       Всё это лишь игры, они оба это знают.       Дмитрий уже не удерживает руки Феликса, но тот оставляет их на месте, сжимая кулаки до полумесяцев от ногтей на ладонях. Скулит и подкидывает бёдра, пока Дашков мокро лижет его член. Аккуратно прихватывая губами головку, не задевая клыками тонкую кожу. Языком гладит уздечку и обводит аккуратную верхушку, собирая предэякулянт, отдающий терпкостью. Его руки в это время шарят по бледным бёдрам, давят на какие-то точки, сжимают и тискают. Он готов поспорить, что будь они людьми, Юсупов бы без перерыва ходил с сине-зелёными от синяков боками, вот было бы зрелище, достойное современного искусства.       Кажется, словно ощущений слишком мало, Феликс чувствует всё, но ему чего-то не хватает. Это нечто мечется внутри, задевая органы и вырываясь через горло скулёжем.       Напоследок Дмитрий целует ярко-розовую головку и поднимается вверх.       — Ты ведь подготовился?       Слова удаются с трудом из-за полностью вылезших клыков.       Феликс хотел бы рассмеяться, поднять руки и торжественно согнуть колени, притягивая их к груди, чтобы, ничего не говоря, ответить Дашкову, но сейчас он слишком возбуждён и способен лишь несдержанно махнуть головой и подкрутить таз, оглушая себя ощущением трения голой кожи о прохладный шелк простыней. Через секунду он уже оказывается лежащим на животе, утыкается носом в подушку и стонет. Дашков поднимает его бёдра, подтаскивает к себе, ставя на четвереньки, и целует выделяющиеся на пояснице впадинки. Всё, что может Феликс, это больше прогнуться и отвернуть голову в сторону, прикрывая глаза.       Пальцы оглаживают тазовые кости. Крепко держа чужиё бёдра, Дашков опускается ниже и широко лижет бледную ягодицу. Ему хочется укусить нежную плоть, клыки почти чешутся от фантомного вкуса любимой крови. И Феликс, словно чувствуя его желание, выдыхает:       — Давай.       Дмитрию хватает, он погружает клыки в мягкость чужой ягодицы и, удерживая теперь супруга лишь одной рукой, проскальзывает пальцами другой в горячее нутро по остаткам масла. Его концентрированный запах смешивается с естественным запахом Феликса и его крови, и Дмитрий не знает, чего ему хочется больше: вдохнуть поглубже или убить своё обоняние каким-то из любимых порошков его мужа. Сейчас Юсупов пахнет, как та самая мавританская гостиная в его дворце на Мойке, Граф ненавидел, когда Феликс принимал его в ней. Именно эта комната отличалась постоянным навязчивым запахом, восточные благовония поднимались струйками дыма под потолок и создавали ко всему прочему туманную занавесу, а от обилия золотых рисунков на стенах хотелось выколоть единственный видящий глаз. Хотя одно хорошее воспоминание у Графа о ней всё же было — это растрёпанный, словно после драки, с откинутой головой Феликс, растянувшийся на мягких подушках, кажется, это был один из их первых опытов друг с другом.       Замерев пальцами внутри, Дмитрий просто мягко потягивает расслабленную дырочку вниз, зная, как подобные движения действуют на супруга. Тот вздёргивает задницу выше и мычит, не размыкая губ, что-то умоляющее. Дашков с удовольствием отмечает поджавшиеся яички, к которым без промедления прикасается губами, чтобы услышать почти вскрик.       За годы их близких отношений Дашков, кажется, изучил это неизменное тело вдоль и поперёк, давно узнал все эрогенные зоны на чужом теле и научился грамотно ими пользоваться.       Феликс Юсупов — сложный многофункциональный механизм с тысячей деталей, рычагов и педалей, требующих особой инструкции, которая была выпущена в единственном экземпляре и находится у Графа Дмитрия Дашкова. Он сгибает пальцы, проходится по бархату тугих стеночек и нажимает на самую чувствительную точку внутри красивого вечно юного вампира. Феликс выгибается до хруста и задушенно стонет, приоткрыв рот, Дмитрий повторяет движение, с силой раздвигает пальцы и сводит их, подушечками оказываясь точно на простате, и быстро мелко двигает ими, посылая по хрупкому телу волну дрожи. Он продолжает пытку, пока тонкие ноги супруга не начинают разъезжаться. Это попытка опуститься ниже, угадывает вампир, попытка прибавить к проникновению ощущение трения о шелковые простыни.       Остановившись, Дашков делает лишь одно поступательное движение и улыбается, чувствуя в чужом запахе разочарование.       Феликс любит, когда быстро, он нетерпелив абсолютно в любом деле, включая секс. Но Дмитрий знает, что именно от резких глубоких толчков тот стонет громче всего, прогибается в спине сильнее и впивается ногтями в чужие плечи глубже. Это было одним из фактов их совместного времяпрепровождения, Юсупов, насаженный до самого корня на крепкий член Дашкова, кончал ярче всего.       Тихий стон вторит второму и третьему толчку. Дмитрий улыбается, припадает губами к растянутой вокруг его пальцев дырочке и проходится языком, увлажняя нежную кожу. Она мягкая и упругая под его прикосновениями, а от понимания, что при желании он может искусать и вылизать Феликса целиком, голова слегка кружится. Слыша, как вампир под ним почти задыхается, Дашков хочет улыбнуться, но он лишь толкается глубже, прикасаясь горячим языком внутри и прислушиваясь к затопившему уже, кажется, всё помещение запаху чужого тела и эмоций. На языке стойкий вкус марципана, крови и гранатового масла. Последний обволакивает весь язык и лишает возможности наладиться остальными, перебивая даже пряный с металлическими нотками вкус крови. Вероятно, главная проблема в натуральности этого масла. Юсупов слишком привередлив, даже не смотря на то, что при желании они могли бы пользоваться самым дешевым кремом для рук в качестве смазки, он бы не смог им навредить, тот всё равно предпочитал дорогие выжимки от проверенных мастеров. Дашков прекрасно знал разницу между отдушками, которые в настоящем, двадцать первом веке, стали столь популярны, и подлинным запахом. Поэтому сейчас, чтобы хоть немного избавиться от отвлекающего привкуса, слегка отстраняется и проводит языком по подсохнувшей на ягодице крови, осторожно ведя ладонью свободной руки к чужому напряженному члену, припадая ближе и царапая клыком кожу вновь, он небрежно собирает горячие капли и резко, по самые костяшки, вгоняет уже три пальца в Феликса, заставив того абсолютно не аристократически вскрикнуть и окончательно утратить силу в ногах.       — Готов? — выдохнув это у чужую покрывшуюся испариной поясницу, Дашков получает в ответ лишь слабый скулёж и нежно целует местечко между двумя милыми ямочками сразу над копчиком.       Ладонью, влажной от чужой спермы, расстегивает молнию, внутренне радуясь отсутствию ремня и белья, он проводит по собственному члену и, прихватив другой супруга под живот, делает резкий рывок, насаживая его на себя.       Перед глазами вспыхивают искры.       Феликс под ним воет от прикосновения к перевозбуждённому телу, сжимает в кулаках шёлк простыней до громкого треска, но не может сделать абсолютно ничего, чтобы отстраниться. Он сильный, в простой жизни может толкнуть Дашкова так, что тот отлетит в соседнюю стену, но сейчас слишком переполнен ощущением чужих прикосновений. Но вампир за его спиной ожидает, милует требовательного рыжеволосого бесёнка, не двигаясь, лишь беззвучно наблюдая за чужими острыми лопатками, усыпанными мелкими родинками.       Всего минута промедления. Её хватает, чтобы в шальную от наполняющих лёгкие запахов Дашкова голову пришла новая идея. Рукой, той, на которой ещё есть следы чужого семени, он тянется к дощечке с марципаном, и, отщипнув кусочек, заводит её со стороны приоткрытых губ Феликса. Тот слишком расслаблен, ему плевать, что с ним будут делать, лишь бы не прекращали окружать этим ореолом безграничного внимания. Он принимает пальцы с угощением в рот, без всякого сопротивления пропуская их по самые костяшки. И стоит Дмитрию нажать на корень языка, массируя его, слегка поддаётся бёдрами, самостоятельно проталкивая в себя чужой член на несколько миллиметров.       — Уверен?       Граф аккуратно проводит пальцами по кромке зубов и поглаживает большим пальцем острый угол челюсти. Кожа под его пальцами слегка влажная от слюны и пота.       — Хватит меня мучить, сукин ты сын, — невнятно из-за пальцев проговаривает Юсупов и пытается упереть ладони в постель. Но те совершенно не хотят слушаться, мышцы слишком расслаблены, чтобы оторвать тело вампира от шелка.       — Как пожелаешь, дорогой.       Всё происходит за одно безмерно долгое мгновение: Дмитрий отстраняется, практически выходя из растянутого тела, оставляя внутри лишь головку, и рывком врывается обратно, одновременно притягивая хрупкое тело к груди, надавливая ладонью на впалый живот. Когда в конце он замирает на пару секунд, всё, что может Феликс, это запрокинуть голову на крепкое плечо супруга и распахнуть губы в непрозвучавшем стоне.       Отпускать себя всегда сложно, Дашков делает это так редко, что почти слышит, как с рук и ног падают тяжелые цепи. Чувствуя, как при глубоких толчках тонкие клыки вспарывают кожу, он не может сдержать клокочущего в груди рыка, слизывая тонкую струйку крови с чужого перепачканного спермой и слюной подбородка. Отвращение даже не думает проявлять себя. Вампир жадно смакует вкус любовника на языке, ритмично двигаясь бёдрами. Феликс в его руках, словно хрупкая фарфоровая статуэтка, почти звенит под натиском. Порой кажется, словно он нереален, просто чья-то больная идея, воспалённое воображение, не дающее Дмитрию спать своими фантазиями. Вот-вот растает и просочится молочным дымом меж пальцев.       Феликс словно не знает, за что схватиться, всё, что его держит в вертикальном положении, это заботливые руки супруга и чужая твёрдая грудь за спиной. Ноги тоже слабая опора, он стоит с согнутыми руками, не замечая, как изломанно выглядят сведённые судорогами удовольствия кисти. Мычит и раз за разом сжимает кулаки, оставляя на ладонях заживающие спустя считанные секунды полумесяцы. Видя эту картину, Дмитрий хватает одну хрупкую ладонь, прижимает её своей к впалому животу и зарывается носом в вьющиеся вихры на виске, ожидая, когда тот почувствует. И Феликс чувствует, поначалу не понимает, что происходит, но спустя минуты заходится блаженным стоном, понимая, какая звенящая пошлость творится с его телом. Под длинными музыкальными пальцами в ритм глубоких толчков ощущается небольшая выпуклость в низу живота, где обычно во время возбуждения видны лишь вены.       — Чувствуешь? — шепчет граф, почти переходя на стон, и вжимает худую ладонь в мягкость живота сильнее, чтобы ощутил, понял, осознал и почувствовал себя бабочкой, насаженной на иглу.       Ответом служит лишь срывающийся всхлип. При давлении на живот Феликсу кажется, словно он точно не выдержит и прямо сейчас кончит, добавив пятен на дорогие простыни.       Дмитрий за его спиной, так близко, что пуговицы неснятой рубашки натирают в области лопаток. Даже дыша с открытым ртом, ощущая лежащие приятным грузом на языке пальцы, прикрыв глаза и видя лишь тёплые оранжево-жёлтые пятна, Феликс не мог перестать задыхаться. Кажется, абсолютно все рецепторы его тела были задействованы стараниями супруга. Всё вокруг пахнет ими, помещение явно придётся проветривать, чтобы не возбудиться снова. Дмитрий у его уха порыкивает сквозь зубы, даже не пытаясь держать какой-то темп, просто раз за разом впечатывает бёдра в уже раскрасневшуюся от трения грубой костюмной ткани брюк задницу Юсупова.       Кажется, Дашков мог бы делать это вечно. Но Феликс в его руках с каждой фрикцией всё натянутей, это ощущается и в его аромате, он становится словно более объёмным, сытным, так пахнут оргии.       Ему просто нужен толчок.       — Давай, — ускоряясь, шепчет Дмитрий, кисть в его ладони деревенеет. — Для меня.       И это всё.       Феликс замирает, его плечи слегка вздрагивают от пронёсшейся по телу дрожи, а бёдра инстинктивно вжимаются в чужие. И это божественное ощущение. Он слишком горячий внутри, пульсирующий, почти выжимающий, словно созданный только для этого. Дмитрий сам позволяет утянуть себя следом. Широко распахивает глаза и видит потолок, пока его руки почти до хруста сжимают Феликса. ***       Когда они падают на постель, Юсупов, кажется, даже не дышит. Своё собственное существование осознаётся с трудом, а положение в пространстве так и подавно. Простыни приятно холодят кожу складками. В голове нет ни звука, только застилающая уши тишина. Феликс млеет от остаточных ощущений, ощущая, как иногда вздрагивают мышцы. Он способен лишь выпрямить затёкшие ноги и расслабить челюсть, мёртвой хваткой схватившую чужие пальцы. Двигаться совершенно не хочется, хочется замереть на неопределённый срок и просто лежать, ощущая рядом чужое тело.       Но Дмитрий не даёт им даже пары минут, осторожно отстраняется, приподнимаясь на локтях и видя, как уже начинают заламываться чужие брови, мягко проводит ладонью по бедру любовника.       — Сейчас.       Он слишком ответственен. Поднимается, убирает пустую дощечку с постели, открывает окно и сбрасывает одежду. Только после этого позволяя себе снова устроиться рядом с мужем. Тот, уже хоть сколько-то пришедший в себя, пригвождает его сильной рукой к простыни и собственнически перебирается ближе, ложится почти сверху и кладёт голову на теперь голую грудь Дашкова.       Взаимное молчание прерывает Феликс.       — Ты никогда не можешь просто лечь и расслабиться, — тихо говорит он, гладя пальцами смуглую кожу на ключице.       — Но сейчас же я здесь.       Ему, как и всегда, не хочется спорить. Дашков зарывается ладонью в рыжие локоны и думает о том, что совершенно ни о чём не жалеет.       — Я слышал, Карамора объявился.       Словно бы невзначай бросает Феликс и берёт чужую руку, укладывая её себе на талию, как нравится.       — Ничего.       — Жаль, кажется, он стал вампиром.       Дмитрий усмехается и закрывает глаза, намереваясь поспать.       — Отчего же жаль?       Пальцы Феликса поглаживают один из старых шрамов на чужой груди, когда он притворно разочарованно выдыхает.       — Из него не выйдет хорошего марципана.