Однажды в доме на болотах

— Пожалуйста... — шепчет Сюэ Ян сорванно. Он лежит на своей узкой кровати, распятый на влажном матрасе, взмокший, до крови искусавший губы. День, льющийся в окно, освещает все беспощадно, до последнего лобкового волоска: широко раскинутые ноги, кисть, прижатая к матрасу тонкой сильной рукой, острые бусины слишком чувствительных сосков, тяжелый темный член исходит соком, подрагивает под пупком, и его хочется коснуться, и в то же время не хочется, болезненное возбуждение ощущается с отчаянным полубезумным смирением. — Пожалуйста, даочжан, — умоляет Сюэ Ян на выдохе, запрокидывая голову. Пожалуйста что? Он и сам не знает. Кажется, будто эти слова доносятся из самых недр его души, из глубоких тайников, еще недавно наглухо заколоченных. Как будто они лежали там, в сырой темноте, забытые и жалкие, с самых ранних его дней на земле, и вот теперь вытащены на поверхность и залиты таким же беспощадным светом, как его обнаженное раскрытое тело. Пожалуйста — стон одинокого живого существа под черным небом, потерянная в далеком прошлом мольба о близости, о любви. Даочжан понимает все правильно, склоняется над Сюэ Яном и тихо шепчет: — Я здесь. Я с тобой, А-Ян. А потом с бесконечной нежностью, с сокрушительной лаской целует шею. Его язык касается разгоряченной кожи под кадыком, волосы одной прохладной волной елозят по груди, касаясь соска, член входит в тело плавно и глубоко, каждый раз высекая искры, и Сюэ Ян шипит и стонет в голос, и пытается податься навстречу, не сдерживаясь, уже ничего не соображая. Все в нем будто сгорело в пепел. Нет больше ни гордости, ни едкого упрямства, ни стремления выживать и доказывать себя, ни застрявшего занозой где-то в темных глубинах сознания ужаса. Есть только волнами накатывающее наслаждение, от которого вздрагивает все тело, и даочжан: его порозовевшее тонкокожее лицо, разомкнутые припухшие губы и неровное дыхание, волосы, перекинутые через плечо, сейчас спутанные, черные пряди липнут к взмокшей шее, пристают к блестящей белой коже над ключицей. Есть только ненормальное чувство живого света, что льется через сплетение пальцев, ощущение многоуровневой соединенности, такое яркое и невыносимое, что хочется плакать. И Сюэ Ян плачет: слезы переполняют глаза и стекают по вискам в волосы. Даочжан ловит губами его губы, живот касается члена Сюэ Яна, и тот стонет отчаянно, подаваясь бедрами вверх, пытаясь усилить контакт. Язык проникает ему в рот, и Сюэ Яну кажется, что он заполнен весь. Даочжан, мучитель и изувер, наконец ускоряет движения, непристойно поскрипывает кровать, глаза застилает слезами, сдавливает горло и невозможно дышать, удовольствие стремительно растет, как взрыв, и Сюэ Ян кричит, воет и всхлипывает даочжану в рот, беспорядочно дергаясь навстречу, когда все его тело затапливает ослепительной белизной. А потом, как птица, поднявшаяся слишком близко к солнцу, он срывается и падает в объятия благословенной тьмы. Когда он снова открывает глаза, даочжан крепко обнимает его, гладит по спине и целует куда-то в веки и брови, будто утешая. Мокрые ресницы слиплись, но дышать легко, и все лень, даже испытывать стыд по поводу саднящего ощущения в анусе. Сюэ Яна будто промыло внутри шквальным дождем, и теперь остались только пустая легкость и пряный мускусный запах в воздухе. Все должно было быть не так. Когда он предложил даочжану сделать это с собой, ему просто хотелось доставить тому удовольствие. Он собирался встать на карачки, стянуть штаны и подставить задницу, шутя, засунув в эту самую задницу свои босяцкие представления о гордости и выработанное еще в Куйджоу омерзение к такого рода делам. Потому что, боги, да почему бы и нет? Это был его даочжан, добытый многими трудами из самой глотки небытия, и хотелось как-то порадовать его и развлечь взамен на присутствие, все эти невероятные поцелуи и ласки, на которые он и не думал скупиться. Почему бы не стать для даочжана и этим, если хочется стать для даочжана всем, заменить ему весь чертов мир за пределами их комнаты? А боль, про которую Сюэ Ян слыхал от многомудрого Мэн Яо, — так он еще в детстве приучился не замечать боли. Но все получилось как-то не так, как было принято в золоченых дворцах Ланьлина. Сначала Сюэ Яна бережно раздели, будто невинную принцессу-невесту, и, не успел он начать по этому поводу шутить, всего обцеловали так медленно и нежно, что у него чуть сердце не остановилось. Будто он был драгоценность какая-то. А когда он уже требовал сделать хоть что-нибудь, хватаясь за даочжана, где мог дотянуться, едва сдерживаясь, чтобы не сделать что-нибудь самому, его пришпилили к кровати, как бабочку на булавку, и оттрахали так всеобъемлюще, так упоительно, будто это был какой-то религиозный акт. — Как ты? — тихо спрашивает даочжан. — Не больно? Сюэ Ян фыркает. — Мне хорошо, — вздыхает он ворчливо и улыбается. — Боги, ну ты и изувер. Надеюсь, тебе совестно. Даочжан улыбается, гладит его по волосам, коротко припадает к болезненно покусанным губам, обвивает его длинными белыми руками, вздыхает устало в ухо: — Я хотел, чтобы тебе было хорошо. Сюэ Ян вцепляется в эту тонкую твердую белизну, как хищная птица. "Мой", — шепчет он. И думает, что точно спятил. Наверняка он лежит сейчас где-то в канаве лицом вниз и на него падает дождь.