***
— Ты хочешь поговорить? Тихо скрипнув дверью, Нью-Йорк осторожно прошёл в просторный, но такой холодный кабинет, освещенный лишь тусклым светом луны. Вашингтон в тишине стоял у большого окна, напряжённо глядя в одну точку. Взгляд у него был уставший, и отчего-то очень потерянный. Он прекрасно понимал, что непрошеный гость нагрянул в столь поздний час не просто так. Их одолевали схожие чувства, заставлявшие невольно тянуться друг к другу, чтобы окончательно не сойти с ума. В последние недели вся их жизнь перевернулась с ног на голову. Конфликт на берегах Кубы грозился перерасти в крупномасштабную войну, а точнее — ядерную, где уже не будет победителей и проигравших.***
На людях всё было как прежде: Бронкс оставался позитивным компаньоном, а Джеймс — самоуверенным политиком с долей, присущей всем бюрократам, заносчивости. Никто из них подавал виду, и старался не допустить пугающих мыслей о возможном крахе. Но вести из Москвы были неутешительные, никто не шёл на уступки. Кризис обострялся, внося все больше беспокойства в умы граждан, отчего паника медленно, но верно захватывала холодные рассудки бессмертных, и сводила их с ума. Нью-Йорк начал избегать шумных посиделок после рабочего дня, предпочтя им, столь непривычный для себя, вечерний покой, чтобы успокоить рой бушующих эмоций в гудящей голове. Вашингтон совсем выбился из сил, потерялся в работе, погряз в омуте терзающих мыслей и панических воззрений, что сжирали изнутри и не давали спокойно прожить и дня. Они никогда не говорили откровенно на эту тему. Впрочем, в последние недели они, будто бы специально, всеми силами пытались оказаться в разных местах. Разговоры у них не шли с той холодной октябрьской ночи, когда Карибский кризис показал своё первое обострение, и Джеймс был вынужден в срочном порядке вызвать Бронкса к себе в кабинет, заставив выпить стакан крепкого спиртного, а после поставил пред фактом, что в случае неизбежного — СССР нанесёт удар и по нему.***
Сейчас Вашингтон напрягся, вновь услышав столь знакомый голос, и до боли впившись пальцами в подоконник, тихо вздохнул. «Может стоило промолчать, чтобы хоть кто-то в этом проклятом здании доживал свои последние дни, свято веря в незыблемую "американскую мечту"?» — Да, хочу. — тихий, почти неслышный ответ вырвался сам собой. Впервые политик ответил на вопрос машинально, не успев подумать, отчего ему стало по-настоящему страшно: пальцы в секунды озябли, а в горле совсем пересохло. Он в исступлении отшатнулся от подоконника и окинул непроницаемым взглядом вошедшего. Смерть для них не была табуирована, но чаще всего считалась не самой уместной темой для дружеской беседы. О ней думали, рассуждали и философствовали — но обсуждали редко и лишь с теми, к кому питали особое доверие. Вашингтон никогда не обсуждал смерть, будучи глубоко убежденным, что его это никогда не коснётся. «Могу ли я тебе доверять?» А сейчас, он, словно оробевший юнец, со страхом в глазах смотрел на Бронкса, ощущая как комок нервов и утаённых от общества чувств рвался наружу и раздирал изнутри, в то время как навязчивые мысли с головой захватили его не совсем здоровое сознание. — Ты сам не свой в последнее время…— неловко начал разговор Нэйтен, внимательно разглядывая побледневшего от этих слов собеседника. — За тобой тоже замечены странности.— Вашингтон по привычке решительно парировал ответ, всеми силами не желая выдавать себя первым. Это была странная привычка Холодной войны — видеть во всем абсолютно бессмысленное соперничество. И даже когда дело касалось чувств, столице США было не присуще терять лицо, сдаваясь первым. — Брось ты это.— непривычно холодным тоном отрезал Нэйтен и, присев на край дивана, в полумраке серьёзно взглянув в глаза собеседнику. — Оставь свою язвительность для Москвы. Я тут не для этого. Вашингтон перетряхнуло от этих слов и он изумленно уставился на друга, что был абсолютно чист и откровенен с ним в этот момент, не прикрываясь маской извечного ребячества и напускного оптимизма. Давно он не видел столь энергичный, и заряжающий всех своим позитивом Нью-Йорк, таким уставшим и очерствевшим. В эти моменты в нём больше читались черты бывшего революционера и столицы. Джеймс неотрывно смотрел на Бронкса, и чуть отступился, боясь вымолвить и слово. Его словно парализовало от всплывших в памяти воспоминаний о том, кем является этот беззаботный парень и душа любой компании. — Я ведь всегда был честен с тобой, да?— в своей манере небрежно спросил Нью-Йорк, и покосился на столицу.— А ты сейчас нет. Я тоже хочу знать как идут дела, но мне никто не говорит. Даже ты. Вашингтон отвёл взгляд к окну, и чуть откашлявшись, нетипично скомканной речью начал: — Мне вообще не стоило тебе говорить об этом тогда… Я думаю это была большая ошибка. — Да ну?!— У Нэйтена невольно вырвался истеричный смешок.— Знаешь, когда оказываешься на мушке у этого сумасшедшего коммуниста — начинаешь лучше планировать время! Конец-то может и близко, но список желаний не выполнен полностью…— в секунды его тон вновь сменился на более серьезный. Он поднял на Вашингтон взгляд полный сочувствия и такой знакомой им обоим тревоги, задумчиво добавив.— Может быть, так и пережить всё это проще? Ну, знаешь, не единственный заложник страшной тайны…. Джеймс шумно вздохнул и, скрестив руки на груди, начал беспокойно расхаживать в полумраке от окна к столу. Мысли заполонили его холодный разум, он не мог избавиться от того кома в горле и неожиданно охватившего чувства бессилия. Вопрос, что так давно мучал его, глухо вырвался сам собой. — Ты боишься..? На секунды в комнате повисло гробовое и давящее молчание. Вашингтон окинул беглым взглядом бумаги, и прикрыв глаза, ощутил сильную дрожь в заледеневших от страха руках. — Да, мне очень страшно. — честно признался Нэйтен и вздохнул, опустив взгляд и взявшись за голову.— Каждый день я думаю о том, что он может стать последним и просто не нахожу себе места. Мне не верится, что это может закончится так… Вашингтон, внимательно наблюдая за ним, отпрянул от стола, и нерешительно подошел к собеседнику, присел рядом, положив свою дрожащую ладонь ему на плечо. Эмоции, что были так долго утаены глубоко внутри вырвались наружу. — А если… Что если…— воздух в его лёгких иссяк, а дыхание сперло от одной только мысли о роковой ошибке и крахе для всего мира.— Я…не… не справлюсь! — сжавшись, полушёпотом прошептал Джеймс, ощутив как сердце пропустило удар, а тело пробила дрожь. Нью-Йорк молча взглянул в его полные ужаса глаза и замер, не смея перебивать. Вашингтон глубоко вдохнул, и болезненно впившись онемевшими пальцами в плечи друга, на одном дыхании выпалил: — Я боюсь. Мне страшно умирать, черт возьми! Я не хочу чтобы ты и наши люди пострадали от рук этого выжившего из ума Московского и его циничного правительства! Но я не знаю, что будет завтра! Одна ошибка и мы все взлетим на воздух… — его голос совсем осип и начал заметно дрожать. Он пронзительно взглянул на друга с немой мольбой о помощи, а после, обречённо опустив голову, стыдливо завершил. — Я не справляюсь. Мне правда очень страшно, но я не хотел чтобы ты чувствовал тоже самое… Прости меня. — Идиот…— едва слышно шепнул Нью-Йорк, и крепко прижал друга к себе, заключив в тёплые объятия. Вашингтон, не до конца осознавая произошедшее, обессилено уткнулся в его плечо, впервые за долгое время ощутив в теле приятное тепло, и давно утерянный покой, дающий чувство абсолютной защищённости. — Ты справишься со всеми трудностями, слышишь?— успокаивающе прошептал ему на ухо Нэйтен, и мягко погладил по спине. — Я в тебя верю, как никто другой. Ты выдающийся политик, Джеймс. У тебя всё получится. С тобой люди… С тобой я. Вашингтон тяжело вздохнул и, стыдливо краснея, спрятал лицо хрипло пробормотав: — Но ведь я сейчас совершено не… Нью-Йорк перебил его, потрепал по макушке, словно малое дитя, что испугалось грозы, прижимая к себе с особой нежностью, и явно не намереваясь отпускать. — Неважно. — такой спокойной и убаюкивающей интонацией он обращался к нему очень давно, когда Вашингтон был ещё совсем юной столицей. — Сейчас это совершенно неважно. Мы все имеем слабости и право на их проявление.***
За окном стало по-осеннему мрачно, шумел ветер, а временами по окнам били капли дождя, предвещая начало затяжного ливня. В полумраке холодного кабинета слышались едва различимые, тихие перешёптывания. — Ты не уйдёшь?— успокоившись и расслабившись, глухо спросил Джеймс в полудрёме, утопая в тёплых и столь нужных ему сейчас объятиях. — Нет. — Нью-Йорк покачал головой, и с особым трепетом взглянув на друга, вполголоса завершил.— Я с тобой до конца.