бамбл-кофе

Дзёно говорил ему, что не удивился бы, измени ему Тэттё с распорядком дня. Тэттё не закатывал глаза — ненужный элемент мимики, которого никто не увидит. Тэттё просто вздыхал настолько громко, насколько мог. Да, он действительно любил, когда всё было организовано — и что? До пересечения границы мера любовь Тэттё не доходила, потому что преувеличивать Тэттё себе не позволял, ни в чём. Ему нравилось знать, что он может перевести будильник на четырнадцать минут дальше по часовой и всё равно успеть на службу. Перевёл бы на шестнадцать, и пришлось бы в чрезмерной спешке проглатывать мягкую булочку со сливовым кремом. Дзёно иногда высмеивал Тэттё за излишнюю тягу к сладкому. Тэттё ничего не отвечал: ни одна его тяга не была излишней. Он любил сладкое, но не позволил бы сахару разрушить его непримечательную эмаль. Сколько бы кто ни смеялся и ни пытался поддеть, у Тэттё были принципы, и он этого не скрывал. Суэхиро Тэттё никогда не наступал на насекомых, не убивал комаров (даже, если они вовсю напивались его кровью, что даже немного казалось абсурдным) и даже мошек. На завтрак Тэттё всегда выпивал пятьсот миллилитров кофе со сливками и кремовым сиропом. Фукучи-сан часто рассказывал анекдоты, и Тэттё смеялся только после того, как старший разразится громоподобным хохотом — даже (то есть, почти всегда) если анекдот несмешной. Отец Тэттё был бухгалтером, внимательным до отвращения, поэтому Тэттё никогда не пользовался калькулятором. Мать Тэттё много лежала и редко мылась, поэтому Тэттё принимал душ два раза в день и проводил там не менее двадцати минут. С тринадцати лет Тэттё закрывал глаза в раздевалках и общих душевых. С четырнадцати он не позволял себе отворачиваться, когда смелая парочка на улице начинала целоваться или обниматься сильнее приличного. С шестнадцати Тэттё был влюблён в Дзёно Сайгику — который никогда не смеялся притворно, часто опаздывал и носил напульсник на левом запястье. Он понял это в день, когда Дзёно победил его в рукопашной. Триумфально, обрушив на тренировочный мат под свист Фукучи-сана. Тэттё молчал целый год. Отец называл своего начальника старым пидорасом. Одна девочка из его средней школы смеялась над фильмами для взрослых, где она не нашла девушек. Смешно не было, но Тэттё смеялся, когда смеялись и другие одноклассники. Фукучи-сан спрашивал, нравятся ли Тэттё «пышногрудные чикули». Он не знал, что такое чикули. Он отвечал, что формы — это неважно. Фукучи-сан хохотал, а Тэттё ударяло током снова и снова. И Дзёно он не нравился. Ни в каком смысле слова. Дзёно шутил жёстко: Теруко смеялась, но смотрела потом виновато и даже иногда робко замолкала. И Дзёно был сложный. Мстительный. Не терпящий чужих эмоций. Слепой, как летучая мышь. Рано — неправильно рано — поседевший. Лелеемый Фукучи-саном. Тэттё молчал, редко размышляя, что лучше бы он считал Дзёно своим соперником. Лучше бы он ненавидел эту ехидную улыбку, а не рассматривал в казарме подтянутое, гибкое тело. Лучше бы он не пользовался так нагло, что его наивных взглядов Дзёно не увидит. Почти семнадцать было Тэттё, когда случилось то, о чём он позволял себе думать только ночью — в одиночестве, лёжа на спине с закинутой за голову правой рукой. Случилось не по плану, не организованно, буквально врезавшись во весь привычный строй жизни. Растолкав все ячейки и разодрав его грудь, находя сердце и успокаиваясь в нём. Тэттё не позволял себе думать о вечности — но подумал. И это, как часто причмокивал отец, был элементарный просчёт.

***

— Дзёно, пожалуйста. — прошипел Тэттё. — Мы опоздаем. — Что, — ориентировочно из-под подушки донеслось хихиканье. — Выйдем на полторы минуты позже положенного? — Какой же ты мудак. Хихиканье стало гортанным, и Тэттё тоже улыбнулся. Дзёно опаздывал категорически не прилично часто, и Тэттё опаздывал вместе с ним — что воспринимал как камень не в своё лицо, а вон в то, бледное и нахально красивое. Через без пяти минут час им нужно было быть в столовой. Если, конечно, они не хотят остаться без положенного омлета. Дзёно точно не хотел: это он обычно впихивал в Тэттё еду после ежедневной «кружищи» кофе, а не наоборот. Но именно Дзёно до сих пор не встал, что начинало немного давить на не проснувшиеся нервы Тэттё. — Зачем бежать куда-то? — вздохнул Дзёно. Он прошуршал рукой по кровати и врезался ладонью в чужую спину. Тэттё уже сел, потирая заспанное лицо. — Ты не собираешься час. — Я не собираюсь. — согласился Тэттё. — А вот ты слишком долго моешься. И часто теряешь носки. — Тэ-чан, как ты можешь. Я, вообще-то, слепой. Тэттё набрал в рот воздуха и со звуком его выдохнул. Они оба — как и буквально все в кадетском училище — знали, что слепота Дзёно никогда его не стесняла. И не давала оппонентам Дзёно ни единой поблажки. Зрение у него забрал несчастный случай ещё двенадцать лет назад. Дзёно всегда держал глаза закрытыми, на вопросы любопытствующих отвечая, что под веками у него настоящее зрелище не для слабонервных. Только Тэттё знал, что глаза у Дзёно испуганные. Будто сохранившие последние воспоминания разъеденного кислотой глазного яблока. Цвет радужки почти стёрся, но можно было разглядеть сине-зелёный проблеск. Было много вещей, которые о Дзёно знал только Тэттё. Дзёно пританцовывает, когда чистит зубы, и тонко поскуливает, когда ему снятся неприятные сны. Он пьёт так много чая, что напиток должен течь по его выступающим венам. Под напульсником у Дзёно прямоугольный ожог стёртой татуировки — клейма преступной банды. Фукучи-сан Дзёно совсем не нравится. Ест Дзёно очень быстро, будто вот-вот кто-то тарелку отберёт. Кожа у него мягкая, как у избалованного ребёнка, а волосы шелковистые — даже там, где выкрашены в красный. Красный у Дзёно — любимый цвет. Один раз он признался, что забывает, как он выглядит. Дзёно говорит, что его слёзные железы тоже не функционируют. Грудь Тэттё один раз поймала всхлип, когда Дзёно признавался, как мечтает увидеть его лицо. — Мы не опаздываем. — повторил Дзёно. Он извернулся на смятой постели и рухнул головой на голые колени Тэттё. Тот провёл взглядом гуляющую линию от впадины между бледными ключицами, по опустившейся с выдохом груди, до линии кучерявых волос в низу подтянутого живота. Дзёно всегда спал с голым торсом. Очевидно, издеваясь. — Ты даже не знаешь, сколько времени. — напомнил Тэттё. Тон его уже не был пассивно-зол, скорее, сонно-насмешлив. Бледное лицо с щёлками вместо глаз поморщилось. — тЫ дАжЕ нЕ зНаЕшЬ сКоЛьКо ВрЕмЕнИ. — изощрённо передразнил юноша. Его ладонь обвила сгорбленные плечи Тэттё, случайно обводя лямку растянутой домашней майки. — Может, потому, что мне наплевать, сколько времени? Тэттё хотел ещё раз продемонстрировать свой раздражённый вздох, но Дзёно его слушать не захотел. Закрепив руку на чужом расслабленном плече, он резко поднялся и по-хозяйски захватил не проснувшиеся губы Тэттё. Вместо вздоха в горле оказался гортанный вдох, и Тэттё несильно прикусил встреченные губы. Дзёно только улыбнулся. Его руки пресекли любое сопротивление узлом на шее. Тело выпрямилось, тканью боксёров касаясь колен Тэттё. Клетчатые пижамные шорты мгновенно показались утеплёнными. Тэттё подумал, что они же наверняка опоздают. Нужно мягко отстранить Дзёно и отправить его мыться — будет же намыливать своё охуенное тело полчаса, а то и больше. Да, нужно… Точно нужно. Оказавшиеся на чужой талии руки в план Тэттё не входили. Кожа Дзёно жгла — и не поверишь, что он бледен. Обводя языком клык напротив, Дзёно двинулся ближе, практически врезаясь в тело Тэттё. Проведя аккуратно остриженными ногтями вниз по напряженной спине, Тэттё прочувствовал в своих губах хриплый стон — и сдался. Опаздывать на планёрку он не планировал, как не планировал и трахаться с Дзёно в шесть сорок две утра. Но Дзёно было весьма, очень, сильно наплевать на план Тэттё. И ведь Тэттё, что удивляло, ему позволял.

***

Настораживало то, что Тэттё узнал об этом не напрямую. Обрывки разговора, чьи-то жесты, уже успевшие придуматься шутки Тачихары. До самого послеобедника (так кадеты называли выделенные свободные часы между необязательным чаем и вечерней тренировкой) Тэттё оставался довольствоваться (вернее, недовольствоваться своими догадками) — а ведь времени прошло немало. Он хотел поговорить с Дзёно сразу после обеда, когда их обоих отправили мыть всю посуду за почти часовое опоздание, но Фукучи-сан вызвал Дзёно после первой же тарелки, а в помощь Тэттё снарядил Мину — кадетку из отряда младше, которая постоянно попадала на отработки за курение. Или за сквернословие в присутствии старших. И — буквально все в корпусе знали эту историю, как и саму Мину — один раз за то, что спросонья девушка пришла на зарядку без нижнего белья. Ходили слухи, что причина была другая, но Тэттё не считал слухи чем-то, на что стоить тратить хоть минуту своего времени. С Миной он не общался, но это, естественно, не помешало ей протрещать весь час, пока наказанные намывали миски, палочки и ложки. К чаю успевал прийти Тачихара, который не учился и не жил с остальными кадетами, а лишь проходил подготовку. Они собрались за их обычным столиком — у окна, который обычно игнорировали другие — и Теруко наворовала им кислых конфет. Тачихара, как всегда игнорировавший обед, подпихивал в себя шоколадный рулет и отхлебывал чай. Он спросил, где же Дзёно, и Тэттё лишь безвольно пожал плечами. Заметившая этот жест Теруко быстро перевела тему — на что-то уморительное, судя по тому, как минутой позже чай вместе с рулетом чуть не пошли у Тачихары из носа — и Тэттё стало ещё более гадко. Тревожный взгляд на пустующую табуретку заставил его сосредоточиться на кружившихся рядом мыслях. Вечером, когда начинали зажигать фонари, а все кадеты уже были свободны до позднего ужина, Тэттё и Дзёно лениво прогуливались до общежития, и Тэттё уже точно был уверен в том, что происходит. Рассматривая овальные лужицы, оставшиеся после дневного ливня, он думал, стоит ли озвучить свою догадку. Таинственное — иначе его не назовешь — молчание Дзёно убедило юношу остановиться посреди аллеи. Дзёно тут же услышал, что шаги рядом замолчали, и обернулся в сторону спутника. — Проект того докторишки, с которым Фукучи-сан периодически общается. — бесшумно выдохнул Тэттё. — Он предложил вернуть твоё зрение. Я прав? Дзёно ответил не сразу. Сначала его лицо никак не изменилось, а потом губы приподнялись в улыбке. — Кто тебе сказал? — мягко спросил он, хотя уже знал ответ. — Никто. — Тэ-чан, тебе нужно идти в детективы. Не понимаю, почему ты все ещё заставляешь себя учить химию. — Не виляй. Тэттё нахмурился. Дзёно опустил голову, потом медленно поднял, разминая шею. Не в его привычках было заставлять вытягивать из себя слова. Тэттё нахмурился ещё больше, отчего лобную долю словно уколола маленькая тревожная иголка. — Да, ты прав. — наконец кивнул Дзёно. — Фукучи-сан уже давно обсуждает это с Мори-сенсеем, и… похоже, операция действительно сможет помочь. Тэттё в это не верил. Он видел глаза Дзёно. Пессимизм не был его отличительной чертой, но исправить что-то подобное — кем должен быть этот Мори-сенсей? Тэттё не сказал этого вслух, потому что на губах Дзёно появилась робкая улыбка. Гортань юноши дрогнула. Дзёно волновался. — Думаешь, шанс и правда есть? — осторожно, наступая на болотистую почву, уточнил Тэттё. — Раньше врачи говорили, что… «Безнадёжно». «Тупиковый случай». Вот, что они говорили. Но Тэттё снова не позволил себе сказать этого вслух. Он не хотел становиться палачом для тихой надежды того, кого любил больше всего этого грёбанного мира. — Да, мне всё время отказывали, да и сейчас гарантия не стопроцентная… — затараторил Дзёно. Он шагнул вперёд, и Тэттё тоже невольно приблизился, всматриваясь в обеспокоенное лицо. — Но у Мори-сенсея отличные рекомендации. И Фукучи-сан говорит, что он уже делал… невозможные вещи. «Невозможные вещи — это как?», — подумал Тэттё. Приспустив завесу скептицизма, юноша попробовал мысль, что подобная операция и вправду возможна. Неужели Дзёно снова сможет видеть? Неужели его глаза станут прежними? — Что, если они не ошибаются? — гораздо тише добавил Дзёно. Между ними почти не осталось дистанции, и Тэттё смог услышать, как будоражит дыхание юноши. Дзёно хотел верить и боялся одновременно. Наверняка раздумья занимали его голову весь день, как и тревога занимала разум Тэттё. — Что, если… Он замолчал, сглатывая невысказанное. На улице стало прохладно, хотя до этого Тэттё даже думал, что вспотел. Бледное лицо Дзёно в ореоле уличного фонаря казалось подсвеченным, как нимб ангела. Между тонкими бровями мелькнула складка. — Тебе это не нравится. — озвучил он то, что почувствовал. Тэттё осторожно вздохнул. — Я боюсь. — признался он, протягивая пальцы к тёплой ладони Дзёно и поглаживая кожу у большого пальца. — Что, если будут осложнения? Что, если тебе будет больно? — Меня тоже это беспокоит. — медленно, сравнивая свои слова и мысли, ответил Дзёно. Его ладони потянулись вверх, как мотыльки на свет, и юноша коснулся скул Тэттё. Дзёно часто исследовал его тело, прощупывая внешность, будто выпуклые точки на бумаге. Большой палец провёл по едва заметным наощупь татуировкам. Две чёрные отметины, сделанные после похорон родителей. Они действительно умерли в один день — но совсем, совсем не романтично. — Но вдруг я смогу видеть, Тэттё? Я смогу увидеть тебя. Посмотреть на тебя. И Тэттё себе позволил. Позволил себе поверить. От скромной улыбки Дзёно внутренности задрожали и сжались одновременно, и Тэттё разрешил его тонкой надежде коснуться и себя. — А вдруг я тебе не понравлюсь? — усмехнулся он. Дзёно поднял руку и оставил на его лбу несильный щелбан. — Идиот. Я в тебя влюблён, как школьница, если ты ещё не заметил. Тэттё довольно улыбнулся и тут же забыл о прохладном ветре, гуляющем между деревьями и фонарями. — Помнится мне, ты изображал рвотные позывы каждый раз, когда я здоровался на зарядке. — Помнится мне, ты мялся, когда я уже догадался, что я тебе… На этот раз Тэттё сам приблизился, легко целуя улыбающиеся губы. В конце концов, что было, то на то и «было». Теперь у них только настоящее и бескрайнее будущее.

***

После всего этого Тэттё больше никогда не назовёт себя наблюдательным. Он просто не заслужил такое звание. Каждый тревожный звонок, каждый беспокойный гул, каждый испуганный крик — Тэттё пропустил их все. И он — давайте говорить со всей подвластной честностью — никогда уже этого себе не простит. Улыбка не скрывалась с лица Дзёно всю следующую неделю. Чтобы, как обычно говорили старушки, «не сглазить», он пытался запрятать собственное довольство, но попытки были провалены: все вокруг заметили смену настроения обычно спокойного юноши. Тачихара несколько раз пихнул товарища в бок, подначивая рассказать, что же произошло. — С Тэттё наконец перепало? — в очередной раз поинтересовался кадет, догоняя Дзёно на пробежке. Тачихара часто поддевал юношей по поводу их отношений. Тэттё, к собственному негодованию, зачастую тушевался, слыша его шутки: видимо, воспитание в консервативной семье било по разуму. Дзёно же изящно парировал выпады друга — иногда элегантным тычком между рёбер. — К твоему сведению, — цокнул языком Дзёно. Он не сбавил скорости спортивного бега и даже не пропустил выдоха, когда начал говорить. — С Тэттё у нас уже давно всё было, так что дело совершенно не в этом. — Да-а, расскажи-и, что-о у вас бы-ыло. — хихикая, протянула пыхтевшая сзади Теруко. Бег никогда не был её любимым времяпрепровождением. В принципе времяпрепровождением, которое могло бы ассоциироваться с Оокурой Теруко. Тэттё, спокойно наслаждаясь тренировкой поодаль, решил, что выслушал достаточно — он в два широких шага догнал троицу и подарил Тачихаре и Теруко по звучному подзатыльнику. Они взвыли, как щенки по команде, и принялись натирать шеи. Дзёно безнадежно давился смехом. — Не лезьте, куда не зовут. — назидательно уронил Тэттё. — Гад, интересно же просто! — обиделся Тачихара. — Мы вообще не с тобой разговариваем! — поддакнула Теруко. Она запыхтела ещё усерднее, и с другого конца стадиона раздался подгоняющий её свисток. Тэттё шумно — шумнее из-за бега — выдохнул и схватил Дзёно за локоть, уводя его вперёд. Дзёно молча повиновался, и они прибавили скорость, будто шли на рекорд. — Простите, друзья. — Дзёно обернулся. На бегу он случайно обратился не к тому месту, где отставали скуксившиеся товарищи. — Мой кавалер меня уводит. Теруко показала слепому юноше язык, сразу же характерно промычав. Дзёно ответил на средний палец Тачихары синхронно с тем, как он его поднял. Теперь уже Тэттё не смог скрыть довольную улыбку. Дзёно не видел, что он улыбается, но наверняка почувствовал: это ведь был Дзёно, он всегда чувствовал такие вещи. Тэттё позволил себе задуматься, что будет, если у того врача действительно получится, и Дзёно сможет видеть. Бывали пасмурные, в основном одинокие, вечера, когда в череп Тэттё стучались мысли, начинавшиеся с «А что, если…» — но Тэттё никогда не колебался их разрезать на подходе. Иначе можно было попросту потеряться в безнадёжных и бесполезных вероятностях. А что, если бы родители тогда не погибли? А что, если бы отец был другой закалки и Тэттё не пришлось бы расти в страхе от самого себя? Что, если он не встретил бы Фукучи-сана в нужный момент? Что, если бы он сразу признался Дзёно? Нет, в этом всём точно не было никакого смысла. Только забирало силы. И вот теперь — «что, если бы Дзёно был зрячим?» могло, по-настоящему могло стать правдой. Без «если» и «бы». Тэттё думал об этом осторожно, боясь довериться надежде, которой поначалу пытался сопротивляться и сам Дзёно. Дзёно сможет увидеть, где они живут. Дзёно сможет увидеть Фукучи-сана и остальных. Дзёно сможет разглядеть, каким он вырос. Тэттё вспомнил, как однажды, за жалкую пару часов до рассвета, они лежали в остывающей постели. Белые, как поздняя сакура, волосы щекотали подбородок Тэттё. — Тэ-чан. — тихо позвал Дзёно. Он редко бывал робок, но часто называл Тэттё вот так, и юноша медленно таял каждый раз. — Чего? — спросил Тэттё, когда не услышал продолжения. Его руки ненавязчиво обнимали улегшегося на чужой груди Дзёно. Тэттё предчувствовал, о чём его спросят, когда бледная ладонь высвободилась из объятия и заскользила по его шее, линии подбородка, скуле, носу, брови. — Как… как ты выглядишь? — выдохнул Дзёно. Не вслушивайся Тэттё, он бы не различил даже. Юноша немного помолчал — отчасти из-за тёплых пальцев, протанцевавших по кадыку. — Обычно. Вряд ли кто-то запомнил бы мою внешность на улице. — начал он. Рука Дзёно застыла: он внимательно слушал. — Волосы длинные, ты знаешь. Отпустил… когда уже можно стало. Отец был к такому строг. Они чёрные. Торчат во все стороны. Показался край приподнявшихся губ Дзёно — он знал, что торчат, и знал, что волосы у Тэттё жёсткие. — Глаза… карие? — Тэттё немного задумался. — Хотя один раз мне сказали, что они красноватые. Не верю, глаза не могут быть красными, что за бред… Пальцы коснулись татуировки под глазом. Вопрошающе. — Слёзы? — брови Дзёно дрогнули, он сомневался в форме меток. — Да. Две. — он даже не сказал слова «родители», лишь сглотнув, и Дзёно немного кивнул. Он понял и без звуков. — Здесь? — после тянущего молчания спросил Дзёно. Его пальцы касались короткого рубца под ухом, почти скрывшегося в непослушных патлах. — Глупая ссора. — были бы руки Тэттё свободны, он бы даже отмахнулся. — Давно было. Он не относился к тому воспоминанию с той лёгкостью, с которой показывал, но Дзёно, если что-то и понял, ничего не сказал. Он коснулся небольшой горбинки на чужом носу и подался вверх, тёплыми губами касаясь рубца под ухом. Тэттё мгновенно стало жарко. — Я бы запомнил. — прошептал Дзёно ему прямо в ухо. — Я бы обязательно запомнил, увидь я тебя на улице. «Увидь я». Тэттё остановился после финального свистка и жадно схватил бутылку с водой. Мысли затрудняли бег больше, чем могло показаться — особенно, такие. «О чём Дзёно бы подумал, если бы смог меня увидеть?». Теперь такие раздумья казались особо опасными: ведь всё, с чем осторожничает Дзёно, может оказаться правдой. Последний же вырвал из подрагивающих рук Тэттё бутылку и в буквальном смысле к ней присосался. Рядом уже кряхтели вымотанные Тачихара и Теруко: девушка завалилась на товарища, лицо которого раскраснелось даже сильнее, чем после заныканного сакэ. Глядя на светлеющее даже после интенсивной пробежки лицо Дзёно, Тэттё начал забывать. Начал забывать, как опасны были все эти «если» и «бы».

***

Тэттё проглядел. Просмотрел мимо, как сквозь дымку от сигарет. Позже его целиком глотали мысли: как, как, как это произошло? Но произошло. Сначала обещания чудо-врача начали опаздывать. Дзёно, всё ещё с трепетно улыбающимся лицом, заверял, что команда просто готовится основательнее, чем требуется. Не хотят допускать ни намека на риск для здоровья. Тэттё одобрял. Конечно, как ему не одобрить что-то, что исключает риск — да плевать на риск — что-то, что заставляет Дзёно так улыбаться? Вскользь они познакомились с напарницами Мори-сенсея. С одной из них пересекался лишь Дзёно: он описывал её как девушку, ещё моложе Ёсано-сенсей, которая передвигается торопливо и от которой пахнет клубничными леденцами и самым дешёвым стиральным порошком, совсем как в прачечных их общежития. Ещё Дзёно, ухмыляясь с достаточным ехидством, добавил, что при случайно-рабочих прикосновениях к Ёсано, у её коллеги различимо сбивается ровный пульс. Тэттё не до конца в это верил, хотя и знал, что Дзёно за двенадцатилетнюю слепоту научился слушать внутренние процессы ходячих вокруг организмов. Впрочем, с клубничной и потенциально влюблённой медсестрой он так и не познакомился — если и видел её в коридорах или на улице, то не узнал, ведь внешность ему никто не описывал, а имена Тэттё запоминал хуже, чем желал бы. Ёсано-сенсей же он знал неплохо. Молодая специалистка быстро нашла точки соприкосновения с Теруко — что, вообще-то, было даже удивительно. Часто кадетка сбегала с их обычных перерывов или факультативных занятий ради загадочных уроков с сенсеем. Чему конкретно девушка учила Теруко, Тэттё тоже не узнал, потому что не спрашивал: знал, что, если подруга уже не рассказала, значит, не хочет и не расскажет. Один раз Тачихара попробовал грязно пошутить по этому поводу, и Теруко заставила его подавиться яичной лапшой. Тэттё рассмеялся, признавая правоту девушки, а Дзёно с тихой улыбкой заметил, что маленькие девочки нравятся вовсе не Ёсано. Тэттё нужно было тогда прекратить смеяться, отложить палочки, обернуться к парню и потребовать объяснить свой комментарий. Но Тэттё, к преследующему себя стыду, даже не сразу вспомнил об этих словах. Всё шло по накатанной — и будто было обречено сразу же. Постепенно Дзёно начал улыбаться реже, пока вовсе не помрачнел. Иногда он прогуливал тренировки и не мог с ходу сказать, почему. Иногда он выдавливал улыбку, хотя ему того не хотелось, и от этого Тэттё становилось почти физически больно. Дзёно начал отстраняться. Не всегда смеялся, почти не шутил. Приходил с консультаций позже. Приходил усталый, раздражённый — думалось, что что-то не получается. — Дзёно. — как-то позвал его Тэттё. Было уже далеко за полночь — как только Дзёно мимо охраны пропустили — и Тэттё лежал на боку, слушая, как тяжело закрывается дверь и тяжко снимается верхняя одежда. Он молчал, пока Дзёно не растёр лицо смоченными холодной водой руками: юноша часто делал так перед сном. — Тэ-чан? — удивился Дзёно, уже накрывая как обычно оголённое тело одеялом. — Я тебя разбудил? — Я не спал. — не соврал Тэттё. — А? — Дзёно рассеянно выдохнул. Подвинувшись в постели, он поцеловал Тэттё в висок и улёгся на свою подушку. Губы у него были холодные. — Прости, что так поздно. Спокойной ночи. — Дзёно. — прослушал его и повторил Тэттё. — Что такое? — Как… — он ненавидел себя в тот момент и, вспоминая его, ненавидит и сейчас. — Как подготовка к операции? — Нормально. — Дзёно заворочался, подминая одеяло и устраиваясь в излюбленный центр подушки. — По плану всё, просто с дополнительными проверками. Раньше после этих слов он называл сроки. Или комментарии по поводу работы Мори с Ёсано. Либо же смешные моменты, случавшиеся на консультациях. Теперь Дзёно замолчал. — Ты ничего от меня не скрываешь? — Тэттё. — Дзёно приподнялся, уперев локоть в кровать. — О чём ты говоришь вообще? Что я должен от тебя скрывать? Была бы у него такая реакция, если бы скрывал? Какая была, если бы не скрывал? Тэттё тогда стало до тошноты обидно. — Я не знаю. — и снова стало ненавистно. — Поэтому спрашиваю. — Ничего я не скрываю. — Дзёно выдохнул с оглушающим недовольством и почти упал на подушку. Он ещё долго не спал, как и Тэттё, но они больше не заговорили. Как это обычно и бывает на накатанной, всё становилось хуже. Дзёно из отстраненного, загруженного, превратился в вымотанного, даже злобного. Тачихара и Теруко все реже обменивались с ним словами, как будто боялись напороться на клык с вытекающим ядом. Дзёно пропускал даже занятия, которые ему нравились — а таких было меньше, чем у остальных кадетов. Он мог уйти, не здороваясь с Тэттё. По ночам юноша возвращался дёрганным. Тэттё не хотелось подмечать этого, но он сам начал избегать раньше привычных, тёплых диалогов с Дзёно. Иногда он просыпался от того, что Дзёно сидел за столом, качаясь из стороны в сторону, и судорожно обводя страницы пальцами. Один раз Тэттё встал и спросил, чем юноша занимается. Дзёно даже не сразу среагировал на чужое присутствие, а потом просто отмахнулся, ещё раз пожелав своему парню спокойной ночи. На второй раз Тэттё не поднялся с кровати, молча сглотнув происходящее и зажмурив глаза. Начались звонки. Для кадетов — во всяком случае, для Дзёно и Тэттё — звонки никогда не были чем-то заурядным. Попросту некому было им звонить: родители Тэттё мертвы, родственники могли отправить пару писем на день рождения, не всегда попав в дату. У Дзёно родни не было. Им могли звонить только наставники или знакомые по корпусу. Или знакомые из других организаций. В плане их количества Дзёно явно выигрывал. С каждым днем звонков становилось больше. Дзёно никогда не отключал телефон. Он начал выходить из комнаты, когда ему звонили, даже, если они с Тэттё были вдвоём. Тэттё, конечно, мог просто посмотреть, кто звонит, Дзёно бы вряд ли узнал — но юноша запретил себе и думать об этом. Он доверял Дзёно. Доверял всего себя и всему Дзёно. — С кем ты постоянно разговариваешь? — в тот вечер не выдержал Тэттё. Они тогда делали домашнее задание. Хотя, «делали» было сильным словом, скорее Тэттё пытался начать его делать, а Дзёно — сделать вид, что заинтересован в нём. Дзёно снова позвонили. Он разговаривал с неизвестным, общаясь только шёпотом, неразличимым из другой комнаты, один час сорок две минуты. Тэттё считал. — Потом. — буркнул, почти гаркнул Дзёно в трубку и отложил телефон. Повернулся в сторону, где встал Тэттё. Его бледное лицо стало бледнее всегдашнего или так свет падал? — Ни с кем. — Ты издеваешься? — Тэттё начинало это по-настоящему раздражать. — Твою мать, Тэттё, я тебе не изменяю. В молчании послышались только два тихо-судорожных вдоха-выдоха. Тэттё опустил руки, которые ранее скрестил на груди. — В твоем понимании, это единственное, что может меня волновать? — А что, тебя это совсем не волнует? — и Дзёно усмехнулся. Тэттё долго на него смотрел, почти ощущая, как Дзёно слушает его дыхание, движение его слюны по гортани. Тэттё развернулся и вышел. И позже — всегда, на самом деле — он будет готов убить себя за это.

***

Когда Тэттё услышал о взрыве в медицинском крыле, он даже не поверил. Взрыв? В кабинетах, куда практикантов отправляли на редкие задания? Парнишка из младших отрядов хотел пошутить и спрятал самодельную бомбу? Заходя в комнату и разуваясь, Тэттё почти позвал Дзёно, но передумал. Вряд ли он уже вернулся. Вряд ли он вообще вернётся раньше далёкой ночи, как и всегда в последнее время. Всё произошедшее после уложилось в неполные две минуты. Тэттё потянулся к электрическому чайнику, покупке которого они радовались уже почти полгода, когда заметил неаккуратно свёрнутую на столе записку. Тэттё забыл про чайник. Дзёно никогда не оставлял записки: его почерк был не всегда различимым, и чирканье занимало больше времени, чем у него обычно было в запасе. Тэттё быстро развернул записку. Пузырьки в чайнике ещё не появились, когда Тэттё откинул бумажку и, едва обувшись, бросился из комнаты. Сердце стукнуло где-то у горла с привкусом тошноты. Тэ-чан, Видимо, всё прошло хуже, чем должно было. Прости, что был придурком в последнее время (если не всегда хе-хе). Я… чёрт, мне нужно объяснить, но времени нет. Пока для тебя же лучше так, как оно есть. Просто мне нужно их всех остановить Я люблю тебя Тэттё проталкивался через невольно жмущихся друг к другу кадетов и охающих учителей. У него всё темнело и звездилось в глазах. Текст записки проигрывался в голове снова и снова — почему-то лукавым, слегка весёлым голосом Дзёно. Он не подписался, потому что никто больше бы не написал записки. Тем более, неразборчивый почерк слепого сложно было не узнать. Когда Тэттё увидел лениво вращающиеся мигалки «скорой помощи», он поймал себя на пороге истерики. Как он мог? Как он мог сразу не вспомнить, что несколько раз, когда у Дзёно не было времени между занятиями, Мори-сенсей с командой приезжал и останавливались в медкабинетах для практикантов? «Кого остановить?!», — вопило прыгающее сердце Тэттё. — «Что прошло хуже?!». Взрыв действительно был взрывом, а не смешным последствием самодельной бомбы. Ещё не рассеявшийся дым, снующие между обломками стекла и белых внутренностей кабинета пожарные и медики. Паника надавила на виски. «Пожалуйста», — взмолился Тэттё. Он ненавидел, когда его мама упоминала богов. — «Ками-сама. Прошу». Он никого не видел и ещё не понимал даже, за что молился. — Тэттё! — позвали его из-за спины. Тэттё быстро обернулся и увидел Тачихару с Теруко. Мокрые волосы девушки были распущены, мягкие углы губ опущены: она выглядела почти неправдоподобно. Тэттё рванул к товарищам, но наткнулся на вытянутые руки Тачихары. — Что? — спросил он у ладоней, удерживающих его, а не у самого кадета. Отрастающий ёжик Тачихары торчал, а рот был открыт. Юноша не смог ничего ему сказать. — Тэттё, подожди… — попыталась хотя бы остановить его Теруко, но Тэттё грубо оттолкнул Тачихару и прошёл мимо, туда, куда они пытались прикрыть путь своими ссутуленными телами. Его заносили в машину «скорой помощи». Врачи суетились: жертв было несколько, и их явно не хватало. Дзёно выглядел мёртвым. Тэттё чуть не споткнулся. Его сердце рухнуло в ноги и заставило бежать вперёд, потому что лицо Дзёно ещё не было закрыто, а грудь… ему недоставало плеча. О, ками-сама, ему недоставало плеча. — Дзёно! — крикнул Тэттё. Он вцепился в нецелое тело на носилках, находя ледяную ладонь под напульсником. Форма Дзёно вся была в крови. Одна нога — совсем рядом с прильнувшим Тэттё — было согнута дважды и в разные стороны. — Т… Тэ? — губы Дзёно едва разомкнулись, но разомкнулись. Нижняя была в крови. Волосы Дзёно сливались с носилками. — Дзёно, Дзёно, это я. — затараторил Тэттё. Он перестал слышать что-либо вокруг себя и ощущать струящиеся по лицу слёзы. — Дзёно, что… что произошло… что… пожалуйста, не молчи, ты… — Тэ-чан. — и Дзёно открыл глаза. Он никогда не открывал их, только, когда они с Тэттё были наедине. Его глаза были красивыми, такими красивыми — испуганные и с проблескивающим лазурным оттенком. — Ты… здесь. Хорошо. — Молодой человек, пожалуйста, отойдите. — Дзёно, не говори, совсем не говори, но только не смей умирать, ладно? — Тэттё. — Молодой человек, вы мешаете спасать пациента! — Уведите его отсюда. Тэттё кого-то ударил — он не видел, кого. Один из врачей совсем не профессионально выругался. Его пустили в машину «скорой помощи»: вместе с несколькими фельдшерами, юноша забрался в пахнущее спиртом помещение и крепче схватил руку Дзёно. — Включай мигалку! — Кто вообще пацана сюда впустил?! — Дзёно. — слёзы уже капали везде, даже на кровавые пятна. — Спасибо тебе. — Нет! Дзёно умер ещё до того, как включили мигалку. Последнее, что Тэттё успел ему сказать, было «нет». Он столько раз говорил, что любит его, а сейчас только «нет». Водитель «скорой» выругался: ему было можно. Что было потом — Тэттё запоминать не стал. Он понял только далеко, далеко потом. На похоронах Фукучи гладил его по голове и впитывал своим пиджаком рыдания. Другие кадеты обливались стыдливыми слезами и твердили о несчастном случае во время выполнения задания. Потом Тэттё изменился — завалил экзамены, замолчал и подарил своей щеке третью слезу. Он не думал и не понимал, а понял только потом. Почему Дзёно продолжал всё это даже, когда вероятность проведения операции аннулировалась. Почему уходил. Звонил. Расследовал. Почему не посвятил остальных. Понял. Но Дзёно уже не было. Дзёно оставил ему кривое «Я люблю тебя», а Тэттё оставил ему «Нет» и себе — пожизненное заключение в скорби.