Снежинка

Его владения не имели границ. Разумеется, их можно было найти и определить, умея обращаться с материей Грёз — даже войти или покинуть; просто они лежали на изнанке всего, существуя в голове каждого наравне с Сиянием или любой другой силой. «Другая» сила обычно не возражала, попросту не замечая присосавшегося паразита, пока тот не сжирал их общую территорию в своей дурной огненной манере. Это происходило редко: самые безмозглые жуки понимали, что источник пищи нужно беречь, что уж до Него. Божества имели ничуть не менее дурную привычку привязываться к месту, называть его своими землями, ограничивать себя его оковами. Однажды их сила дорастала до границ оков и не могла выйти за пределы, и даже если оковы рушились, трансформации она поддавалась чуть хуже, чем нисколько. Кошмар пределов не знал. Отсутствие физического домена, громкой славы и толпы религиозных фанатиков окупалось чуть больше, чем полностью; сожжённые когда-то земли возрождались и приносили не только хорошую жатву, но и новый опыт, который Им тщательно собирался по крупицам, присоединяясь к и без того богатой сокровищнице в рогатой черепушке. Сокровищница была не для любования: всё шло в дело. Всё-таки, когда у тебя нет ни одного храма, а твой сосуд бродит по не самым дружелюбным местам с остатками труппы (опять же, твой давнишний недосмотр, стыд и позор) с... с запасным сосудом... в общем, ситуация складывается довольно запутанная, если ты не вмешиваешься. Так что Он не только вмешивался со своей силой, но иногда и просто мешался. Так, на всякий случай. ...время от времени «общая территория» по умолчанию и прихоти захватывалась Им целиком. Только с изнанки, только из любопытства. Ничего хорошего из этого, как правило, не выходило, — ничем не ограниченный огонь просто не призван созидать, — но посмотреть, чем дело кончится, бывало интересно. Порой «дело» заканчивалось новой маской и именем. Такой наглости не позволяла разве что Пустота, но Пустота по большому счёту и так была не особенно заинтересована в мелкой возне всяческой ереси помладше: её сон не тревожат — и на том спасибо. Это Он усвоил ещё в первый свой визит в королевство, которое никак не могли поделить между собой Бледный Свет и Сияние. Второй визит закончился чуть плачевнее: стало на одну маску меньше. Король знал, что где-то в неподелённом королевстве, где прошла последняя успешная жатва, можно найти одну из немногих ценных тропинок до изнанки мира, закованную в саркофаг и цепи, — у Бледного, видать, на семь бед один ответ, — но не искал её намеренно. Да и не нашёл бы, если б не обещание пристально следить за «другом». Столь незначительное слово, а какой след оставляет — просто прелесть; то, что за «другом» оказалось легко пронаблюдать, означало лишь, что этот самый след он бережно хранит. — Надо же! А тебя нетрудно впечатлить. Король ронял слова легко, не опасаясь, что они преодолеют тонкую грань меж двумя сторонами. Даже будучи способным перемещаться по внешней, без своего сосуда существовал Он по-прежнему лишь на обратной. Гвозденосец всё же заозирался, занеся вспыхнувшую рукоятку-ловец снов над головой Богоискательницы, но никого не увидел; его всё так же окружали отполированные водой сундуки и прочая рухлядь, свидетельствующая тому, что Халлоунест когда-то существовал, и притом не в дурном сне Пустоты. Король хмыкнул, обратился тонкой дымной нитью и по лезвию ловца легко последовал в более не запертую грёзу. «Смышлёный... Или просто не в меру смелый». Ценная тропинка оказалась ещё одним жучьим разумом, весьма угнетённым тем, что его оболочке довелось пережить. Богоискательница, впрочем, быстро оправилась, раз сосуд безо всяких помех проник в Божий Кров. Богоискателей, которых жучихе ещё и удалось запереть в чертогах собственной грёзы, Он не жаловал, но здесь Ему нравилось. Публика, как-никак, развлечение в пути, если повезёт — можно ещё немного огня раздобыть. Дитя увязалось следом, но Он был не против: такие грёзы, как эта, снимали всякие рамки, а Его новому сосуду не помешал бы небольшой экскурс по изнанке мира и одна-две тренировки. * ...откуда ж Ему было знать, что до тренировок ещё нужно дожить? Призрак — это имя Король бесцеремонно выудил из беспокойного потока тревожных видений, заменявших дремавшему сосуду сон — оказался на редкость упорным (на Его счастье, иначе затея алорогого оказалась бы пустой, ха-ха, тратой времени). Он приходил и уходил, открывал арены одну за другой, снова и снова бросал вызов тем, кого Богоискательница звала богами. От её громогласной речи Король только демонстративно морщился и исчезал в ближайшем коридоре бронзовых колонн, золотых облаков и источников Души. Его не замечали, когда Он не хотел быть замеченным. Обстановка, к слову, что-то смутно напоминала Ему. Что-то ничуть не менее громогласное и лучезарное. Неудивительно, что Призрак решил здесь задержаться. Сам Призрак, должно сказать, преподнёс ещё один сюрприз. Короля нисколько не заботила его мелкая оболочка, Он прекрасно знал, что эта пустоглазая бестия ничуть не младше немёртвого саркофага для Лучезарности; а вот Призрака, по-видимому, внешняя разница смущала — и он, просто не предполагавшийся даже к ничтожной манипуляции самой сутью Грёз, заставил Кров изменить и его облик. В один прекрасный момент Король, вальяжно прогуливающийся в полумраке склепа со статуями, Чертога Божьего, то бишь, увидел, как Ему сначала показалось, названного Чистым сосудом. Невезучее сотворение Бледного Света и Пустоты и впрямь в Чертоге найти можно было, — в конце верхнего коридора рядом с Его собственной статуей, — но резко отступивший в тень чьего-то массивного постамента Король понял, что ошибся, когда увидел изогнутые рога и бархатно-сизую мотылькову накидку. Здесь они ходили по одной стороне мира, и сосуд плавно оглянулся на затихший шаг. Король не спешил подтверждать своё присутствие, любуясь из тени. Насильно запущенные метаморфозы происходили достаточно болезненно и трудно, о чём Он знал не понаслышке, и то, как скальпельно и терпеливо была выкована новая оболочка, в своём лаконичном изяществе похожая на лёгкий клинок, Он просто не мог не оценить. Хищные глаза без зрачков смотрели пронзительно и с тем безразлично; Призрак выждал несколько секунд будто для приличия, похожий на ожившую статую в луче света, отвёл взгляд, затем бесшумно пошёл прочь. Мотылькова накидка коротко всколыхнулась от его шагов, пола скользнула по холодным плитам, и они разминулись снова. Чудо, каким он это провернул, для Короля пока оставалось едва ли не наибольшей загадкой; насколько Он мог припомнить, воля в сосудах Червом не предполагалась. Не в таких объёмах, во всяком случае, — тонкости «плана» сказывались. Призрак и сам был настоящей тайной, и это Его заинтересовало. Время в Грёзах не имело никакого значения, но то, что заменяло его здесь для достаточно осознанных жуков, прескверным образом тянулось и едва ли не тухло. Дитя, принявшему свой будущий облик по воле Короля, довольно скоро наскучило общество создателя; оно являлось лишь изредка, чтобы его с очень задумчивым видом погладили по голове, спугивало парочку-другую Богоискателей, беззаботно виляло длиннющим хвостом на прощание и возвращалось в Кошмар. Король тяжело вздыхал, но ничего не говорил беспечному сосуду. Пусть балуется, пока может. Под постаментами начали появляться знаки сонастроенности. Время от времени, скрываясь в тенях зрителей, Король безмолвно посещал чужие арены. В Чертоге они разнились, подстраиваясь под тех, кто встречал на них Призрака; некоторые порастали мхом, другие заполняла кислота, на одной даже непрерывно мело, — не снегом, конечно, это был прах сброшенного бледного панциря, — и всё звучало. Если запечатлённый в бронзе Грёз обладал достаточной силой, то его воля заглушала шумное великолепие хора Богоискателей. На таких аренах, как замечал Король, Призраку становилось легче биться, словно он продолжал помнить каждое движение и повторял хорошо заученный танец. Возможно, это было проявление не воли его противников, а его собственной. В том, что сосуды Бледного не только мыслят, но и способны грезить, Король перестал сомневаться ещё до того, как Халлоунест пал. Призрак между тем довольно хорошо приноровился к новой оболочке; если раньше атаки некоторых врагов заставляли его весьма потешно метаться по всей арене, то сейчас это он нешуточно гонял оппонентов широкими рубящими ударами. С нынешним его оружием даже богомолья Метка была более не нужна. Наблюдать за ним оказалось приятно. Это не походило на то, как был обучен его Чистый собрат, от слова «совсем»: не имеющий привычки полагаться на длину гвоздя и собственный рост, Призрак молниеносно рассчитывал каждое своё движение, словно отмеряя удары, а не сражаясь. Каждый его шаг был подчинён строгому ритму, практически сердцебиению. Приятно, но скучно. Король, тем не менее, с любопытством наблюдал и за тем, как Призрак подбирает амулеты к каждому сражению, высчитывая любые отличия в своих и чужих движениях, а затем пробует универсальный набор. Никто не позволит ему так тщательно подготовиться к каждому из его противников в Пантеоне. Видимо, этот опыт заставил его пересмотреть свои привычки; с такими успехами... Что ж, Ему оставалось только ждать. * Не Король был последним его соперником, но к Нему Призрак явился только сейчас, будто на десерт оставил. Ему это, признаться, польстило. Это была вторая их встреча, но Призрак многому научился, — Он видел, — и их бой обещал стать особенно интересным. ...не прямо сейчас, конечно, сначала Он кое-что продемонстрирует, а потом посмотрит, какие сосуд сделал выводы. И, может, спустя десяток-другой попыток они действительно сразятся. Король придирчиво оглядел их общую арену накануне, когда Призрак встретился с Его сосудом. Он наблюдал отвлечённо, но всё равно поймал лёгкую растерянность пустоглазой бестии. Не каждый день, поди, сражаешься с тем, кто всегда был рядом, разгоняя гробовую (ха-ха) тишину и холод беспечным мурлыканьем; он ведь уже почти сросся с самим фактом присутствия спутника. Дитя до этого момента не являлось Призраку в новом облике и теперь почти красовалось перед противником. Король буквально с гордостью улыбнулся своему сосуду из тени публики, когда тот поклонился, — не Богоискательнице, разумеется, уважать Богоискателей Он своё творение не учил и не собирался, — и кивнул ему на Призрака, мол, не отвлекайся, пробуй свои силы, приятного времяпрепровождения, дитя моё. Король не поскупился на родные декорации, когда встретился с Призраком лицом к лицу вновь: шумный блеск и бронза совсем померкли, облака набрякли рубиновым, словно от крови, и сквозь темноту над ними Сердце мрачно вело отсчёт. Кошмар не знал границ, и часть его Король щедро протянул в Божий Кров, отмахнувшись от Богоискателей и позволив наблюдать лишь их громогласной предводительнице. Он отсёк все стены, обнажая арену перед Сердцем: смотри, внимай, мы вновь устроим представление! Его воля проходила сквозь Грёзы, как Чистое лезвие через заражённый хитин, проливая ихор и алую эссенцию; Кошмар до обугленного мяса расползался ожогом на бронзе Крова, ядерно, бешено живой. Поверхность арены дрожала и накалялась, словно в ужасе перед тем, что сейчас обрушится на неё; в облаках раскатисто рычало издалека. Призрак стоял в центре неподвижно и смотрел вверх, мимо их одинокой зрительницы, ожидая. Взгляд его отсюда казался угрожающим и ленивым одновременно. ...так же и Он смотрел на Сияние в их первую встречу за каких-то тридцать воображаемых секунд до того, как натурально отожрать у Неё добрую половину Грёз. Блистательная сестрица, впрочем, сама виновата, что начала огрызаться. Он бы не задержался надолго, остановился лишь раны зализать и дальше — в бой. А Он ведь предлагал по-хорошему... Скитания многому Его научили. Неуловимый и вездесущий, не привязанный ни к одному месту в этом богами проклятом и восславленном мире, Он растил свою силу постоянно и неуклонно, иногда лишь подбрасывая чьи-то грёзы и старые имена в жаркое пламя, чтобы выковать что-то совершенно иное — новое, чистое, готовое служить и верить. Его побеждали лишь потому, что Он должен был умереть, прежде чем снова быть. Его побеждали лишь потому, что так было должно. Быть богом — грязная работа. Сейчас Ему ничего не было должно, Он лишь хотел немного огня и развлечься перед очередной жатвой. Под лапами жалобно хрустнула плита; высеченные Его когтями искры ещё не погасли, когда Он снова сорвался с места, рассыпая пламя, и Призрак, ожидавший совсем другую атаку, рванулся сквозь, уклонившись в последний момент. Остриё тени прошло скальпельно меж Ним и пламенной полосой, слегка оцарапав маску; Король развернулся на лету и послал огонь ему вслед, опаляя мотылькову накидку в отместку за мимолётно оброненное Призраком заклинание. Сосуд вскинулся на секундно вспыхнувших крыльях и блокировал гвоздём восходящую атаку — Король, обычно выдерживающий какую-никакую дистанцию, теперь просто не позволял ему сделать и шага прочь. Плащ звякнул сталью, визгливо запела бледная руда; Призрака довольно бесцеремонно отшвырнули спиной вниз, а в следующую секунду до краёв полные огня глазницы вновь возникли прямо перед ним. Выброшенный вверх удар Души и Пустоты разошёлся под пламенем, как плоть личинки под лезвием. Король склонился лишь для того, чтобы схватить его за ворот накидки, раздирая нежный хитин шеи, и рывком поднять на уровень глаз; по раскалённым когтям протянулись тонкие нити Пустоты. Сосуд наставил было гвоздь, но его небрежно выбили из хватки, всё-таки лап у Короля было чуть поболее, чем у пустоглазой бестии. Последняя злобно зыркала на Него, пока Он не заговорил. — Бьюсь об заклад, друг мой, ты и не вспомнишь после всех этих «богов», — зубасто улыбался высокий и алорогий, выдыхая дым и нестерпимый жар, — какой делил со мною танец? Его раскалённый голос смолой потёк с обратной стороны маски, совсем непохожий голос Гримма; у Призрака в глазах поплыло, его пальцы на запястье Короля безвольно разжались. Полы плаща взметнулись костром, свиваясь в спирали, после чего багрянец пик ввинтился в хитин Призрака, и сосуд вышвырнуло в Чертог, как тряпичную куклу. Король деловито отряхнул ладони и вновь обернулся туда, где Его встретил Призрак в самом начале. Ухмылка не сходила с маски; да, сосуд только что проиграл Королю. ...а потом пришёл снова. * Вся шутка состояла в том, что только танцевать Он и умел. Ритуал был заученным танцем, где Его невольные помощники рано или поздно понимали, в чём суть, и начинали следовать Его правилам: поддерживали ту дистанцию, что Он предлагал, двигались так, как Он направлял, и наносили удары такие, какие Он позволял. Его когтями полюбовно выводились ноты бесконечной песни, снова и снова падающие под знак репризы. ...не повторяй одни и те же движения, тебя легко загнать в ловушку... Пожалуй, этот момент, переламывающий ход сражения, был едва ли не слаще того, как Ритуал совершает очередной виток и возвращается в самое своё начало, наливаясь в Его новом теле биением Сердца. Случалось это озарение обыкновенно на исходе сил партнёров по танцу, и оттого особенно жарким было пламя, ими приносимое, похожее на жгучее и живое воплощение ярости всех павших; оно текло из разорванных ран и вырывалось искрами с каждой секундой, и Он почти видел, как чужое дыхание исходит на дым. Их движения всегда были такими разными и такими похожими, словно сам Король упорядочил бережно, заботясь о том, чтобы Ритуал был доведён до конца. ...не ищи ритм, твои действия слишком предсказуемы... Вот только один виток уже был завершён, а перед следующим тянулась ещё распевка, и никаких отшлифованных временем нот Призраку не предлагалось. В их танце не было ни знака начала, ни знака окончания, ни даже постоянной тональности или каких-нибудь предупреждений о том, что будет в следующем такте. Король издевался над ним, сочиняя и преобразуя свои атаки на ходу, не выдерживая при этом никакого постоянного темпа и ритма. Как в таких условиях предполагалось... сотрудничать с этим ехидным чудищем, для Призрака оставалось загадкой. ...не надоело ещё?.. Для Короля была загадкой причина, по которой Призрак приходит уже третьи сутки (если верить словам Дитя, со скуки занимающегося невообразимой ерундой, счётом времени и попыток в том числе) подряд. И ведь даже амулеты уже не меняет — напротив, сбросил парочку, как только почувствовал себя увереннее. На Его же пользу, впрочем, постоянный приток пламени не отменял никто, да и Призраку в упорстве (скорее упёртости) не откажешь. Королю чудилось иногда в его безразличном взгляде что-то отчаянно... отчаянно живое что-то, тёплое, похожее на я так соскучился на любопытство и тоску одновременно. Будто всё это было только приятным (ха) воспоминанием. Сомнительно, конечно, Призрака ведь то и дело нанизывали на багряные пики или отправляли в алое пекло; но что-то же заставляло его приходить снова и снова. Само собой, и первый их танец дался сосуду не так просто и далеко не с первой попытки. Возможно, Призрак полагался на течение времени по привычке, вдруг и получится когда-нибудь. Возможно, это безумное сражение давало ему надежду. ...вот только инферно Кошмара не даёт надежд. Инферно Кошмара буквально существует на том, что отнимает их. Напоминает всему живому ценить то, что оно имеет, ценить и бояться утратить. Плащ стально запел, спасая от нисходящего удара Пустоты; когти чиркнули по бронзе арены, высекая искры, и алое исчезло во вспышке, чтобы через мгновение обрушиться на ожидающего атаки Призрака сверху. Сосуд наловчился небрежно отшагивать, избегая и пикирующего Короля, и Его пламени, и всякий раз на секунду они расходились в зеркально вальсовом повороте непростительно близко друг к другу, сходясь при этом взглядами; затем Его пыталось догнать бледное лезвие, пока Он плавно — раз-два-три, раз-два-три — отступал назад. В этом было что-то практически личное, и Он забывал даже, что обнажил раскалившуюся арену не только перед Сердцем, но и перед Богоискательницей. Это было не так важно. Она была не так важна. «Смею верить, тебе наш танец тоже по душе, раз продолжаешь возвращаться». В кровавых облаках озлобленно гремело и сверкало, выхватывая из багрянца сумрака подвижную тень, скользящую под пламенным потоком. В груди стучало, рёбра болели до одури, но боль доносилась до Него слабо сквозь разливающийся под хитином восторг. Терпи, Король, делай свою работу, плевать на боль. Чистое лезвие безжалостно высекает алое и жгучее, бросая искры Души на бронзу арены, плавящуюся в мареве их танца. Он беспечно смеётся, в ответ снова и снова надкалывая точёную бледную маску, снова и снова опаляя мотылькову сизую накидку. Тень раз за разом терновым копьём прорезала огненные стены, выброшенные из-под камня и бронзы, и если Призраку приходилось остановиться и отступить на шаг, он вдруг делался похож на восковую фигуру, и скульптором этой фигуры было пламя. Высокий и алорогий и сам иногда позволял себе замереть на мгновение, любуясь с противоположного конца арены. Расстояние между ними не сохранялось надолго никогда; спустя один удар Сердца уже пела сталь плаща, и бледная руда безжалостно вгрызалась меж защитно скрещённых пик. Поворот в пассе, плавное уклонение, отвести гвоздь когтями, снова пассе, ещё пара ударов Сердца — и на бронзу под алым светом хлещет чёрное и холодное; вальсовый шаг прочь, взметнуться над ударом одним слитным рывком, спикировать, высвободить огонь... Он не задумывался даже, практически передав танец Призраку и лишь отвечая атакой на атаку. «...веди». Под рёбрами резано жгло, истекая жарким и пламенным сквозь хитин, на вспомогательных лапах инеисто переливалась Пустота, и так Он и скользил меж лихорадкой и льдом. Король не делал передышек, не позволял такой роскоши и сосуду; на этот раз Призрак и так продержался дольше всего, уже... трижды? четырежды, кажется... порядочно, в общем, раз загнал Его под защиту Сердца. Королю не особенно это нравилось, но ревнивое Сердце не интересовалось мнением своего бога, и разъярённое пламя лилось чуть ли не сплошной волной вниз из гневно распахнутых глаз. Призрак и сам замедлился; поистрепавшаяся накидка не могла скрыть нескольких особенно неприятных ран на его теле, что он не успевал подлечить, да и нечем было, всё шло на заклинания. Пустота отлетала капельками и возвращалась назад, никак, наверное, не могла дождаться, когда же панцирь не выдержит и расколется. Скользнув на бронзовый край, Король помедлил, наблюдая, как разорвавший дистанцию противник пригибается по-охотничьи и наставляет гвоздь; лезвие мелко подрагивает, выдавая то ли усталость, то ли напряжение. Призрак намеревался снова резко сократить расстояние между ними, запомнив, что проделывал Король всё это время. И очень зря, потому что зубасто ухмыльнувшийся бог внезапно исчез с края арены; трёх перекрёстно вырвавшихся из-под бронзы пик хватило, чтобы обездвижить раненого Призрака, пробив конечности и не тронув тело и маску. Пустота и эссенция брызнули неохотно сквозь раскрошенный хитин, сразу почти замирая. Не хотелось Ему, чтобы сосуд быстро ушёл после такой затяжной партии. — Это было весьма и весьма недурно, друг мой, — Его силуэт резко обозначился вновь совсем рядом и неспешно приблизился. Раскалённая смола Его голоса потекла за пустые глазницы и по сочленениям изрезанного хитина, марево Кошмара заглянуло в рёберную клетку. Он заговорил всего лишь во второй раз, и это было похоже на лихорадку и озноб. — Лучшая твоя попытка за последнее время. да чтоб тебя Холодное и чёрное заискрило в пламя от обиды. Призрак вёл счёт намного внимательнее, чем беспечный плясун, и знал, что потерпел поражение в шаге от победы. Пики плавно начали опускаться, врастая в медленно остывающую поверхность арены; он спиной ощутил расколотую плиту. Боль пульсировала в пробитых конечностях и тошнотворно тянулась за выходящими из ран пиками. Сквозь рваную накидку жгло и холодило от вытекшей и вернувшейся Пустоты. Оболочка рассеивалась катастрофически медленно, не спеша выбросить его на холодный пол Чертога Божьего и отсечь галлюцинаторную боль, раны и усталость. ты подойди поближе, ублюдок, мы ещё не закончили Нет, без сомнения, на этой арене ему нравилось, но только невообразимо непросвещённый бы не понял его реакции на произошедшее. Король тем временем присел совсем рядом и склонился к нему, всем своим видом излучая бесподобно едкую любезность. Багровое небо над Его головой гасло и мутнело. Или это у Призрака опять и снова поплыло в глазах, он ведь не первый день здесь умирает, впервые только так обидно. Он даже гвоздь из когтей выронил, да и что толку, если сил поднять его не хватит. Если бы... — Не раскисай только, ладно? — Мучительно обжигающие когти легли на искрящую эссенцией маску, с неуместной осторожностью огладив бледную оболочку; Призрак конвульсивно дёрнулся, слыша треск почему-то в груди, не в голове. Он лихорадочно соображал, обрывая мысли, но всё ещё слушал Короля, оглушённый болью. — Возвращайся, и мы снова станцуем. Я буду ждать. Терновое копьё он вырастил из собственного сердца; Пустота вырвалась меж болезненно разъехавшихся рёберных пластин, и остриё на миг блеснуло уже за спиной вздрогнувшего Короля, прежде чем снова растаять и затечь под родной панцирь. У Призрака было не так много сил сейчас, чтобы сосредоточиться на форме оружия, призванного добить их обоих. хахаха я тоже ...что за восхитительный идиот. Ему пришлось опереться на бронзу по обе стороны от точёной бледной маски. Надо же, догадался. Тонкая теневая плеть, на секунду только принявшая форму пики, или иглы, или ещё чего-то невообразимо тонкого и острого, прошила насквозь самое пламя в Его груди, навылет пройдя через багрянец хитина так легко, словно тот был из некачественной ткани. Этого удара Призраку и не хватило парой минут ранее; поэтому Король и не пошёл на сближение, не желая окончить их танец на глупой ошибке. Он только танцевать и умел, умел бы сражаться — добил бы сначала сосуд, не разглагольствуя. Так Он и сполз вниз на дрожащих лапах, мало не свалившись на Призрака, сквозь временную слабость и темноту в глазах (или хлынувшую Пустоту и эссенцию?) чувствуя, как прибывает пламя в Сердце. Жар вытекал сквозь расплетающиеся хитиновые пластины и разлетался искрами меж клыков; Король не пытался подняться, терпеливо ожидая, когда это закончится. Призрак смотрел на Него снизу вверх безразлично, тоже не предпринимая никаких попыток пошевелиться, пока эссенция растекалась на бурлящей в его собственной ране Пустоте. Король усмехнулся с одобрением, дым вырвался из пасти. Он получил достаточно огня. Здорово, конечно, но умирать всегда неприятно, пусть даже только в чьей-то грёзе, пусть даже не дольше, чем на несколько минут. Ощущение взгляда Богоискательницы обострилось на мгновение и исчезло вновь. «...всё-таки смышлёный. Не в меру». Это был предпоследний знак сонастроенности в Чертоге. До последнего Призраку предстоял Пантеон. * Он сильно удивился, когда Призрак явился вновь. Не сразу, разумеется, тот покинул бронзовый сумрак Чертога некоторое время назад, чтобы вновь бросить вызов целому Пантеону; теперь ему оставался лишь последний рывок, беспощадное сражение на пике золотой грёзы, и он туда отнюдь не торопился. Он вернулся сюда, совершенно очевидно преследуя собственную цель с упорством охотничьей зверушки, но мысли его явно витали сейчас где-то очень далеко. Танцуя, партнёры должны направлять своё внимание друг на друга, чутко улавливая каждую паузу, каждую подсказку, вдох и выдох. Если ведущий танцор достаточно хорош, ведомый вполне может просто положиться на него, позволив управлять и его движениями, словно марионеткой. Так и Король подхватывал изящные в своей смертоносности атаки Призрака и зацеплял их за свои, как звенья цепи друг за друга; Он почуял, что даже шаг Его визави переменился. Запах Грёз перемешался с иным, смутно знакомым Ему. Возможно, Призрак покидал не только Чертог, но и саму грёзу Богоискательницы. Что-то он искал за пределами Крова Божьего, искал тщательно и нашёл (обратное было бы удивительно). Находка его, по-видимому, не слишком обрадовала. Каждый способный грезить носил за собой особенный след, нечто сродни аромату; за этот шлейф частенько цеплялись иные запахи, подсказывавшие, по какой тропе Грёз шёл не так давно обладатель. Бронза Грёз пахла мёдом, летом и сиренью; от марева Кошмара тянуло терпким дымом и ночной грозой, одним предвещая горе, иных приглашая в бесконечно любящее и ласковое тепло. Этих «иных» было не так много, но Ему хватало с ними хлопот, хоть Он и не жаловался. И Святая верно подметила, когда сказала, что Призрак с собой носит множество запахов, не имея при этом собственного; его потому и прочитать было несравнимо проще всего и вся по обе стороны мира. Отсутствие всего легко принимало любую форму, любой след извне, хоть и возвращалось по возможности в родное состояние — состояние без черт и признаков. У ничего не могло быть черт и признаков. За «ничего» Призрака тянулся горький холод и кислый металлический след; пахло зимним светом, нескончаемыми муками и колкой, уже не вполне живой ненавистью. На этот раз Призрак отнёсся к поражению подозрительно равнодушно и собирался вернуться было за реваншем (за реваншем ли?) на Его арену, но Король отсёк Кошмар от Грёз, и за очередным брошенным Ему вызовом ничего не последовало. Бронзовая пародия на Его Величество не перенесла Призрака на арену и ничем не ответила. Искры алых Грёз померкли, исчез благословенный свет, всегда освещавший те статуи, возле которых останавливался носитель Гласа Божьего. Сосуд неопределённо качнул рогатой головой и обошёл постамент кругом, смутно надеясь найти ответ на его молчаливый вопрос. скажи ещё, что я тебе надоел Обида и непонимание пустоглазой бестии были такими явными, что и наличие голоса и мимических пластин не требовалось для их отчётливого выражения. Королю даже неловко как-то стало. Всего на секунду, да. Совесть Его и всё на неё похожее, вероятно, издохли в муках ещё до того, как разгорелось пекло Кошмара (а это было очень, очень давно, Он уж и сам затруднился бы наверняка припомнить). Призрак, впрочем, не растерялся; он принял самое верное решение в любой непонятной ситуации — отдохнуть. Сосуд побрёл к массивной скамье в другом конце тёмного коридора, откуда доносилось журчание декоративного ручейка и слабая прохлада. От строгого изящества в движениях Призрака осталась лишь привычка, медленно, но верно истаивающая от усталости, уже отнюдь не иллюзорной. Дымная нить, лениво извиваясь, потянулась следом за Призраком — любопытство Короля требовало утоления. Кто угодно затруднился бы ответить, когда Призрак спит, а когда просто слишком расслабленно сидит на скамье, безучастно склонив рогатую голову. Кто угодно, но только не Король. Он всегда мог понять, когда живое (ну, или просто не слишком мёртвое) существо засыпает, а источник его жизни, будь то Душа, чумной ихор или Пустота, замедляет свой ток, позволяя сознанию выскользнуть в Грёзы. Такова уж была Его работа — среди смертных ходить и всё о них знать. Смертные о Нём знали далеко не всегда, а если и знали, то обыкновенно помалкивали, но Ему было не так принципиально. ...даже учитывая тот факт, что они и так оба сейчас находятся в чужой грёзе, и... Он пока ещё не придумал, как с поправкой на эту деталь выпытать ответ, но надеялся на свою потрясающую способность к импровизации. Да и сон без сновидений не должен чем-то отличаться от обычного, так ведь?.. Высокий и алорогий резко обозначился в тени чуть поодаль. Тихо приблизившись, почти (ха) призрачный в своей осторожности, Он сел поперёк скамьи рядом с дремлющим Призраком. Так как скамья находилась очень близко к стене, сосуд позволил себе откинуться спиной назад, хоть и рисковал угодить плечом в декоративный ручеёк. Голову он склонил на другое плечо, в сторону от Короля. Насколько Он знал, сосуды Черва не нуждались в воздухе для того, чтобы нормально функционировать (если вообще можно считать нормальным что-то, что касается сосудов — вот уж кому парадоксальности не занимать), но то ли те мимикрировали под живых очень чутко, то ли всё-таки Король (и тот, и другой, по всей видимости) ошибался — плечи Призрака очень слабо поднимались и опускались во сне, как от дыхания. Алый бог в принципе равных в бесцеремонности и любопытстве не знал, будучи вполне оправданно уверенным в своей безопасности, — попробуй-ка излови того, кто ходит по изнанке мира, как её безраздельный властитель, — но сейчас, наверное, даже Он бы подивился тому, с каким интересом изучает сосуд. Кроме Чистого, Призрак был единственным из всего злополучного выводка, кого Король мог увидеть так близко; ко всему прочему, тот сам с потрясающим упорством искал встречи с божеством тёмной стороны Грёз. Можно считать, их интересы существуют в размен. Король подвинулся поближе и с любопытством склонил голову набок, только на таком расстоянии обнаружив на мягко мерцающей бледной оболочке еле заметные узоры. Они замысловатой сетью геометрически правильных линий тянулись вдоль точёной маски; такие же узоры разгорались у Призрака на ладонях, когда он готовился применить заклинание. Это Король тоже заметил совсем недавно, изменив привычный ход ритуального во всех смыслах сражения. Сейчас, конечно, ни о каком сражении речи не шло; сосуд мирно дремал на скамье, чинно сложив лапки на худых коленках и вовсе не подозревая, что совсем рядом с ним уселось одно беспримерно любопытное и возмутительно наглое божество. На этом Король беззлобно ухмыльнулся своим мыслям. Да уж, чувство самосохранения сегодня кое у кого подхрамывает на все лапы. ...Интересно, так сосуды выглядели бы, будь у них возможность взрастить свою оболочку? А если да, то все ли из них? Всё-таки считать Грёзы чем-то от и до иллюзорным неверно в корне; не существуй вероятность, что Призрак мог бы со временем или ещё по какой-то причине стать таким — он бы никакой запредельной силой не заставил свой облик прийти именно к этой форме. Наверное. С него бы сталось преподнести ещё пару-тройку сюрпризов... За размышлениями Король как-то упустил момент, когда сосуд, практически не меняя положения, лишь слегка приподнял голову и — очевидно даже в виду отсутствия у него зрачков — внимательно посмотрел на наглого соседа. долго пялиться собираешься? Это было, впрочем, ожидаемо. Король опешил разве что для виду и ничуть не менее внимательно посмотрел в ответ, передразнивая Призрака. Хотя Ему действительно стало совестно на мгновение. Дважды за день! На рекорд идёт. От Его взгляда не укрылось, что сосуд, хоть и не подал виду, всё же напрягся, готовый в любой момент метнуться прочь подвижной тенью и выхватить отставленный в сторону гвоздь. В том, что впечатляющих размеров оружие Призрак может достать и направить точно в цель одной рукой на ходу, словно оно весит не больше мотылькова пёрышка, сомневаться не приходилось. Король отлично знал, на что способна пустоглазая бестия, когда решит, что её безопасности что-то угрожает. С крайне оскорблённый видом Король отодвинулся от Призрака, сел как положено и скрестил лапы на груди: — Чего дёргаешься? Ты что, думаешь, укушу тебя? К вящему Его удивлению, сосуд и впрямь послушно расслабил плечи и развернулся к Королю, перекинув ногу через скамью — точно так же, как до этого момента сидел сам алорогий. Весьма доверительно с его стороны. Неужели всё утешается обещанием «пристально следить за другом»? Доверительно и очень... опрометчиво. Знает ведь, что доверять никому не может. Знает — и всё равно идёт на риск. Восхитительная бестолочь. Пренебрегать этим, впрочем, не стоит; если сосуд сам идёт на контакт, осознавая — не может не осознавать — с кем связывается, эту возможность нужно ценить. Алый бог терпеть не мог вопросы, оставленные без ответа. — Ты вот о чём поведай, друг мой, — Король последовал примеру Призрака и вновь уселся поперёк скамьи, — и уйти не хочешь, и к цели своей не спешишь; меня на бой зовёшь как к себе в гости, ещё и невесел в последнее время стал. А мне это не по душе, чтоб ты знал — я ведь не просто так твой вызов принимаю. От тебя требуется только одно, и тебе хорошо известно, что именно. Его раскалённый голос остыл, смягчился и звучал отлично даже от того, что Призрак слышал на арене; словно искры костра кружили меж ними и в мимолётных касаниях жгли безобидно, дразняще. Вопрос, «поведать» ответ на который Он требовал, так и не прозвучал, но повис в воздухе, осторожный, как прикосновение лекаря к плохо зажившей ране: «Что с тобой?» Сосуд отодвинулся и глянул на Него исподлобья; Король устало вздохнул и прикрыл глаза. Это же Призрак. От него стоило ожидать такой реакции. По-хорошему, конечно, и от любого другого здравомыслящего существа; только вот здравомыслие имело скверную привычку отказывать обладателям время от времени. Особенно если рядом оказывалось Его Кошмарное Величество (и было, как обычно, не при делах). — ...если, конечно, ты хочешь поделиться. У Него тоже имелись дурные привычки. Привязываться ко всему подряд, например. Помедлив, Призрак посмотрел по сторонам, то ли силясь что-то найти, то ли просто заранее отрицая всё, что ему ответит алорогий. Затем его явно осенила некая гениальная мысль, и он, пошарив под накидкой, извлёк на свет божий (в темноту чертожью, скорее) ловец снов, рукоятку гвоздя Грёз. Самого лезвия без его повеления было не увидать. Немного поколебавшись, Призрак протянул ловец Королю, вопросительно склонив голову набок. Он как-то не привык к трудностям общения; обыкновенно вполне хватало уметь слушать собеседника и считать гео. Его мнение, как правило, никем не спрашивалось. Даже тем, кто желал ему добра или как минимум не желал зла. Король замешкался, глядя на ловец, затем несдержанно хихикнул, даже не попытавшись тактично притвориться, что поперхнулся. Призрак растерянно притянул ловец обратно и снова предложил Королю, мол, чего выделываешься? Алорогий в ответ мягко отодвинул рукоятку, намекая сосуду убрать гвоздь Грёз, и, дождавшись реакции, потянул его за запястье, вложив его ладонь в свою. что Сказать, что Призрак растерялся — ничего не сказать. Первое прикосновение когтистой лапы ощущалось практически как ожог от живого пламени, но боль моментально померкла, от ладони разливаясь размеренным теплом по всему телу. Чертог внезапно показался очень холодным. Невыносимо захотелось нырнуть в тепло с головой. что ты делаешь ?.. что зачем — Мне не нужно оружие Грёз, — прозвучало с обратной стороны маски и снаружи. Голос Короля стал похожим на очень тёплую, почти горячую патоку, то расходясь надвое, то сливаясь в одно целое, — чтобы услышать. И кстати, — Он беззлобно усмехнулся, — поосторожнее с мыслями, хорошо? Ты же не хочешь ненароком показать мне что-нибудь не то? ...ну в самом деле, что как бестолковый ребёнок, кто-то же должен научить тебя осторожности. это я-то бестолковый? Так они и уставились друг на друга. Призрак почти сразу отвёл взгляд, будто не зная, куда деться, Король и вовсе всхохотнул, осознав, что это Его сейчас поймали на ошибке. Всё правильно, вагонетки мыслей по рельсам Грёз ездят в обе стороны. Шёпот любопытной тени был похож на изморозь по пеплу. Мыслеобраз, посланный Ему сосудом, справился с задачей «заткнуть чудище обло и озорно» даже получше, чем свора околобожественной ереси, из-за которой Он когда-то давно оказался во владениях Сияния страшно злым и ещё страшнее раненым (пусть для Него всё и разрешилось благополучно). Призрак послал Ему даже не мыслеобраз, а целую связную цепочку воспоминаний: вот Его пики бросают сосуд в алое пекло, вот терновое копьё Призрака пробивает багрянец Его брони навылет, а вот они сидят здесь, в уютном уголке у декоративного ручейка, и сюрреалистично держатся за ручки. Стало как-то просто не до смеха и ещё смешнее одновременно. — Ты знаешь, — нехорошо улыбаясь, Король глянул наверх, словно ища нужные слова на потолке Чертога, — я вообще-то и за пределами Ритуала существую. Представляешь? И даже живу какую-то жизнь. А то, о чём ты говоришь — моя работа. Ко всему прочему, Гримм обещал приглядеть за тобой, друг. Глупый вопрос. Призрак отодвинулся, высвободив лапку из ослабшей хватки Короля, и зябко поёжился. «Друг». Высокий и алорогий терпеливо ждал, глядя, как сосуд обхватывает себя за плечи и весь как-то ссутуливается, словно стараясь уменьшиться. Тонкий и звонкий, схожий в этом со своим смертоносным клинком, только ещё более гордый, сейчас он выглядит не лучше попавшего под дождь осиротевшего мшистика. Король не торопит его, и Призрак сам тянется обратно к обжигающему теплу; его пальцы заметно подрагивают, когда он снова позволяет алому богу заглянуть в бездну мыслеобразов. ну хорошо?.. * За Печатью Единения крылся не только пройденный им кошмар, рождённый не от пламени. Нельзя было просто взять и оторвать от цепочки одно-единственное звено. Похожая на лёд и бледную сталь защита, выстроенная им вокруг чужой мёртвой грёзы, рушилась внутрь себя самой; её грызла Пустота и жгло пламя. Он не мог прекратить этот поток сознания, покорно скармливая жадному огню всё, до чего дотягивался мрачнеющий с каждой секундой взор Короля. В пекло провалились и разбитые оболочки, и до отвращения прекрасные и нетронутые сады, и расколотая скорлупа, запечатлевшая отнюдь не только его отражение. Облик Чистого собрата, встреченный им четырежды на пути от места рождения до Крова Божьего, был вырезан на подкорке и особенно безжалостно расколот самим Призраком, не желающим возвращаться к этому воспоминанию вновь. Ненависть в его грёзе умирала, не успевая родиться, и разлагалась, разлагалась, бесконечно разлагалась. Разлагалость не только что, что принадлежало Призраку; с его мёртвой грёзой здесь бессильно и беспомощно гнила ненависть всего того, чему принадлежал он сам, из чего был он сам. Он и его Чистый собрат выжили из проклятого выводка, он и его Чистый собрат обречены были нести это в себе. Узы Пустоты нельзя было разорвать, просто отделив одну каплю от другой бледной оболочкой. Может, Чистому даже повезло, что из него это выжгло Сияние, но теперь Призраку приходилось нести их сожаление в одиночку. Всё-всё, и его, и его родичей. Сосудам не полагались чувства, да? ...у них был уговор. Негласный и совсем простой, понятный всему живому, имеющему хотя бы зачаток разума: ты — мне, я — тебе. Очень, очень лёгкий обмен, предполагающий только то, что у них двоих всегда имелось при себе или могло быть восполнено в кратчайшие сроки. Крайне незамысловато, справедливо, честнее некуда. Уговор, который нельзя исполнить, потому что в ответ на это Ему просто нечего дать. Этого Ему могло бы хватить ещё на пару столетий. Это было, чёрт возьми, больно. Это какого-то дьявола вообще имело место быть. Мыслеобразы лились словно не из грёзы одного-единственного сосуда, а с изнанки целого мира. Кошмар не знал пределов, и вот эта же беспредельность, такая похожая, так отличающаяся, она обрушивалась изнутри хрупкой бледной маски, которую Он мог расколоть со смехом, опьянённый жаром их неистового танца. Поток начал иссякать, но вовсе не потому, что Призраку нечего было рассказать Королю; он просто заставил себя замолчать. Если бы это имело смысл, он бы сейчас закрыл себе рот ладонью, вот только рта-то у него и не было. мне не стоило показывать не всё сразу ...это твои слёзы, не мои. Поток прервался окончательно, и Король увидел глазами Призрака собственную беззлобную усмешку, потому что сам Призрак усмехнуться не мог. Умно. тогда будь осторожнее со своими мыслями ты же не хочешь показать мне что-нибудь не то? — А ты быстро учишься. Король задумчиво посмотрел на него сквозь полуразомкнутые веки, спокойно принимая его язвительный выпад. На самом деле Он бы при всём желании не смог сказать, чьи это были слёзы. Это для других Кошмар являлся, ну... Кошмаром. Его свирепая любовь, самая Его суть была просто не для всех; принявшие её единожды и затем по какой-либо причине отвергшие вполне закономерно лишались всех Его даров и даже сквозь наложенное забвение продолжали смутно тосковать о Его благословении. И то, с какой неудержимой яростью Он оберегал то, что было Его, и напоминал всему живому беречь то, что было их, всё это тоже было не для всех. И Король просто оказался не в силах понять, как вообще можно допустить такое... такое? Он не знал, как обозначить бессмысленное страдание, на котором стояла парадоксальность сосудов Черва. Всё почти знал, а имени этому кошмару (трижды ха!) не нашёл. Это было просто не в Его природе. а ты разве не так со своим сосудом поступаешь? ...и если бы у Призрака был язык, Король бы заставил его этот самый язык не прикусить, а откусить и сжечь ко всем чертям, потому что — Это моё творение, и если хоть кто-нибудь вне Ритуала пальцем его тронет, всё, всё, не злись я тебя понял — Я заберу эту тварь в Кошмар, и моё милое дитя лично растерзает её так, как ему заблагорассудится, а затем хватит пожалуйста Опомнившись, Король отпрянул, отпустив лапку Призрака, и даже отодвинулся для надёжности. Сосуд ссутулился ещё сильнее и отчаянно растирал одну ладонь другой, словно и впрямь её обжёг. Алое божество, в общем-то, не так легко было разгневать, как, скажем, Сияние, просто такова уж была Его свирепая любовь; можешь хоть по ниточке над пропастью ходить, но чуть шагни за обозначенную грань, и милосердно быстрая смерть тебе явно не только не покажется — даже и не улыбнётся. Из хорошего во всём этом было только чувство сытости, наступившее с тем, как Он извлёк пламя из чужой горечи; рискни алорогий провернуть что-то подобное с любым другим существом, того бы иссушило в момент, причём отнюдь не фигурально. А ведь всё обещанием прикрывался. Хорошо хоть правду сказал, тьфу. Холод Чертога рядом с излучаемым Им невыносимым жаром оказался куда сильнее рефлекторного страха, и Король был весьма ошарашен, когда Призрак пододвинулся к Нему вплотную и неловко уткнулся носом меж плечом и шеей, в самый источник жгучего тепла. Того самого, что ранило и убивало его на арене; здесь оно стало совсем ручным и если что-то и сжигало, то только боль, оставляя после себя блаженное бездумье. То, что было лучшим вознаграждением после всего. В голове стало по-настоящему пусто. И тихо. я не хотел не знаю... прости — Извинения приняты. — Король обхватил его плечи, укрывая роскошным крылом плаща. Укрывая условно, конечно, в нынешнем обличье Призрак бы и при всём желании у Него под плащом весь не уместился. А жаль. Хотелось как-то его утешить — хотя бы из благодарности за то, что позволил нещадно эксплуатировать его страдания. Король умел быть благодарным. Скитания Его многому научили, и этому тоже. завидую, наверное хахаха — Ещё бы. Ты же живой. Живые частенько от зависти страдают. В твоём случае, к слову, совершенно оправданно. Сказанное его как огнём прижгло, но он так и не отстранился. Да и зачем? Король правду сказал. Их... знакомство было недолгим, но за всё это время Он не солгал ни разу. Ему незачем было лгать. * Что-то пошло не так. Среди смертных ходящий, Он многое перенял, и не всё было полезным или хотя бы просто не таким спорным, как, например, непреодолимое стремление заснуть с наступлением сытости. Вот и сейчас Он нашёл себе уголок потише у Сердца за пазухой и забрался туда, запахнув плащ поплотнее и свесившись головой вниз (не на пустом же месте Его сосуды своих манер набирались). Впадать в дрёму, строго говоря, приходилось с каждым витком Ритуала, сейчас Он просто затянул с этим из-за одной пустоглазой бестии. Алый полумрак Кошмара, обжигающе тёплый, ненавязчиво мурлыкающий голосами Его подопечных, после шумного и бессмысленного великолепия бронзовых и золотых Грёз ощущался как благословение во всех смыслах. Как там смертные-то говорят... Дом, милый дом. В таком состоянии Его и разыскало Дитя, чем-то обеспокоенное. Здесь у него не было необходимости носить предложенное создателем обличье, уместное в Божьем Крове; оно с писком кружило в воздухе и время от времени подлетало поближе, чтобы слабо боднуть Короля в лоб. Тот сквозь сон рефлекторно чуть приоткрыл крыло плаща в приглашающем жесте, распознав своё. Сдавшись, маленькое красноглазое бедствие всё-таки нырнуло в гостеприимное тепло под плащом создателя и бесцеремонно обрушило на Него поток мыслеобразов. Не отпуская своё творение, Он рывком проснулся и уставился в багровые потёмки. Шёпот оборвался, когда алорогий с шипением слетел с насиженного местечка, мельком только побеспокоившись о Дитя, но оно смирно сопело под плащом, доверчиво прижимаясь к горячей багряной броне. Его дело — отчитаться, Король сам разберётся, маленький Кошмарный сосуд не сомневался. Чертог Божий был устроен чуть сложнее, чем просто склеп со статуями. Король знал, хоть и предпочитал во избежание мороки мыслить на этот счёт достаточно поверхностно. Всё же, строгой необходимости в посещении Богоискателей в целом и их грёз в частности у Него не было, но рождённого Чертогом отголоска Пантеону оказалось вполне достаточно. Явившись в неприветливо холодный тёмный коридор, Он обратил внимание на то, что в дальнем конце возник ещё один источник света — где-то прямо за бронзовой копией Его Величества. Знак сонастроенности под новой статуей (от одного взгляда покоробило) отсутствовал, Призрак поблизости не обнаружился, и мало того, что всё это было очень странно, так ещё и Дитя куда-то улизнуло, едва поняв, что его приятель в Чертоге не отыщется. Вот же две бестолочи рогатые. Хорошо ещё, что обе под Его присмотром. Бестолочь первая тем временем услужливо сообщила Ему о том, где обнаружила вторую. ...на пике Крова Божьего оказалось одновременно и тише, и беспокойнее. Здесь не перешёптывались богоискатели, их громогласная предводительница отсутствовала, и в целом было как-то... мёртво. Самый воздух, пронизанный золотом, монотонно напевал звоном божественной силы, чужой, солнечной и слепящей. Неприятной, аж комок в горле встаёт. Ещё и светло так. Он не любил яркий свет, ни холодный, ни тёплый. Призрак сидел в тени на нижней ступени вычурного постамента, символизирующего Пантеон священного Гнезда, и с мрачной сосредоточенностью водил когтями по узорам Чистого гвоздя, лежавшего у него на коленках. На приближение Короля он ожидаемо не отреагировал, лишь чуть качнул головой, когда Дитя с писком пронеслось над ним и ухватилось за плащ своего создателя, повиснув на Его спине. Король как-то не привык тактично сдерживать своё любопытство и занял место рядом с сосудом, мельком оценив, насколько подавленно тот выглядит. Ни мимических пластин, ни век, а всё же... как-то так ложится тень на точёную маску, и вот уже ни дать ни взять живое выражение, не знавши и не догадаешься. Не встретив никакой реакции, алорогий подвинулся ближе. Призрак прислонился к Его плечу первым, то ли смирившись с тем, что его внутренности бесцеремонно ворошат когтистыми лапами все, кому не лень, то ли отчаянно нуждаясь именно в этом. — А вот это мог бы и не показывать. Я уж догадался, в чём дело, — Король не удержался и оскалился, едва сосуд поделился с ним ненавистным образом. Двумя даже, но первый, бледный, быстро померк. Второй, очевидно, стал немного более актуален. — Мы с Ней давно не виделись. Лучше бы и дальше не виделись. а тебе она что сделала? Король хмыкнул. Ну, да, технически ничего. Подумаешь, поцапались чуть, добыча окупила все неприятности, а цель — средства (Призрак ощутимо напрягся, уловив эту мысль, но не отстранился). Давние обиды на то и давние, чтобы быть к ним равнодушным. Хотя... — Просто Она очень самовлюблённая и нахальная, вот и всё. И мозгов у Неё в нашу первую встречу было чуть, а сейчас, думается мне, Она и этот запас растеряла. Есть от чего, не спорю. Мне Её даже жаль немного, честно говоря, — Он потянулся, стараясь не шибко менять положение, но Дитя всё равно недовольно запищало, цепляясь коготками на сгибах крыльев за ворот плаща. — Но, как видишь, это очень дурно обернулось и Ей, и непричастным. Тебе, к примеру. Тебе и твоим сородичам больше всех досталось. ...как же всё это было ново и странно. Просто сидеть рядом с кем-то и делиться своими мыслями. Слушать и отвечать. Не о насущном, не о Ритуале и предназначении, не о быте подопечных, а так, обо всём подряд. по-моему, это нормально — По-твоему, — Он хмыкнул. И ничего не добавил. * Призрак ещё долго не беспокоил Его после того разговора, но мирно отоспаться всё же не позволил. Не напрямую, просто... просто Ему самому стало неспокойно. Ну и угораздит же, ей-ей. На этот раз он обнаружился у одного из источников, какими до смешного нарочито изобиловал Кров; этот располагался прямо под выходом к громоздкому постаменту последнего Пантеона. Свет проредила тень бронзовой листвы, раздражающий звон сонастройки перебило нежное журчание текучей Души, и вокруг источника царила молочная полутьма. Сосуд сидел на краю, на прохладных каменных плитах, опустив лапы в исходящую тусклым светом воду, болтал ими и отвлечённо разглядывал своё дробящееся отражение. Его страшный гвоздь сиротливо лежал чуть поодаль, даже не так, чтобы схватиться быстро. С одной стороны оно и ясно, здесь Призраку никто не станет угрожать. С другой — зная его... Алорогий сел рядом, подобрав ноги под себя, и уже привычно опустил когтистую ладонь на чужое плечо. Секундой позже Он замер, тщательно скрывая удивление — сосуд даже сейчас не вздрогнул, бессловесно соглашаясь на Его общество. Это... дорогого стоило, на самом-то деле. прямо-таки дорогого? — Тебя подсматривать послали, а ты подслушиваешь, — с наигранным недовольством проворчал Король, отвлечённо пожелав себе прикусить язык. — Дружище, просто признай, что я очень наблюдательный. хех, да, ты очень наблюдательный а ещё ты вроде как в спячку собирался Преобразовывать невербальные послания Призрака в привычную жучиную речь занятием оказалось не из простых, но Он быстро научился. Он всегда быстро учился, на то и любопытство Его такое непомерное. Хотя поначалу неразборчивый шелест Пустоты, похожий больше на замысловатый узор, чем даже на незнакомые, но всё же систематизированные письмена, мог поставить в ступор, и Призрак пользовался более отчётливыми и конкретными образами. Сейчас им обоим доставало полумыслей и их обрывков. Это было намного ближе, чем сражение, чем даже танец. ...мне было неспокойно. Он мастерски недоговаривал. Лгать не любил, хоть и искусник был тот ещё. Призрак ответил не сразу; его явно интересовало что-то другое. Сияние было здесь всюду, Она владела этой грёзой; Её сила звенела несколькими взмахами крыльев выше, неслышная лишь в этом укромном уголке. Раз за разом поток поверхностных образов, слишком мимолётных, чтобы поддаться расшифровке, прерывался беспокойными видениями, похожими на видения Червов. Одно и то же донимало Призрака в этих видениях: одновременная близость и недосягаемость его цели. Если Сияние здесь повсюду, почему он должен снова и снова боем продираться через, воистину, недобожественный фарс? Порой его концентрации настолько не хватало, что обличье сосуда возвращалось к своей прежней форме прямо посреди боя. Это... злило. Очень. Он уже и позабыл, каково это, когда чужое оружие, заклинание, а то и просто подвернувшееся препятствие проламывает хрусткий хитин, стоит отвлечься на собственные мысли. Однажды он по глупости даже налетел на пики Сестёр, просто не сумев прежде развернуть рывок, и какого-то миллиметра не хватило, чтобы проскочить скальпельно меж чужих атак. Облик, принятый им в Крове, стал роднее реального, а потому перевоплощение сбивало с толку, и порой дело принимало такой дурной оборот, что проще становилось умереть, чем спасти положение. К смерти Призрак и раньше был равнодушен; Пантеон священного Гнезда превратил её в скучную обыденность. Немного подумав, Король всё же дал ему подсказку: — Эта грёза запечатана и скована чужой волей. Море беспокойных видений застыло и в предупредительном жесте покрылось трескучей-кусачей ледяной коркой, но Он не стал осторожничать. Разговор неприятный, потому стоит довести его до конца. хочешь сказать, он сам противится?.. Король всхохотнул и ожидаемо столкнулся с недоумением. Строго говоря, смешного во всём этом действительно было чуть меньше, чем нисколько, но Его всегда забавляли вещи до абсурдности очевидные. ...не такой уж ты и смышлёный. — Не столько противится, сколько продолжает преданно блюсти неозвученную клятву. Я не думаю, что он смог бы разорвать эти оковы, даже если бы захотел. Сияние может высвободиться и попасть в твои беспокойные ручки напрямик, минуя сонастройку, при одном условии, и тебе, не сомневаюсь, оно хорошо известно. я ни за что этого не сделаю ...а ему этого очень хочется ты даже представить не можешь, насколько Ледяная корка вздыбилась на волнах взбесившегося моря, визжа острой кромкой. Тектонические плиты рычали, ворочая побитыми костями. а тебе откуда знать? ...слышать эти мольбы каждую секунду признаться, бесит неимоверно Дно порезалось и загудело. Не дожидаясь момента, когда Призрак выкинет что-нибудь неосмотрительное, Король сначала отстранился, покидая море тревожных видений, положил обе ладони на плечи Призрака и с бескомпромиссной уверенностью прижал его к себе. Это сработало: ошарашенный знакомым, но всё ещё обжигающим жаром, Призрак растерянно замер и тем самым позволил лишить его возможности выбраться из-под крыльев плаща. Его как будто пламя облизало изнутри в ту же секунду, выжигая все видения, мысли, всё-всё-всё. Навалилась слабость. отпусти — Не отпущу. Ты бесишься из-за того, что я тебе сказал. Ты дурости делаешь, когда бесишься. тебя это волнует? Призрак подтянул ноги под себя: источник показался невероятно холодным, стоило Королю коснуться. Тепло было здесь, совсем рядом, его даже гостеприимно пригласили разделить это чудесное соседство. Думать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Король так и не ответил на его вопрос, позволив спрятаться под плащом настолько, насколько это вообще было возможно, и опереться маской на Его плечо. Он почему-то был рядом. Просто рядом. Это оказалось на удивление хорошо, хоть неоконченный разговор и осел тяжестью где-то в полости груди. Молчание затянулось, и Призрак вспомнил, с чем изначально хотел обратиться к Королю. когда мрачное дитя вырастет не мог бы ты стереть его память обо мне? Жгучее тепло неожиданно стало холоднее. Призрак поёжился и положил ладони на багрянец брони, силясь согреться снова. Его план был очень прост и совершенно точно вёл к смерти, но если всё, что он знает о Пустоте — правда, то... я не вернусь Жар бился под чужим хитином прямо в его лапки, казалось, нажми чуть сильнее — и нащупаешь самую суть Кошмара, Его тёмное, свирепое и почему-то до безумия любящее сердце. Не его, разумеется, любящее, Король никогда не предлагал ему новое имя и маску, а просто... просто само по себе, без нужды в причинах. Завидно даже. Чуть только, но завидно. Король ведь не так давно сказал ему, что это нормально, потому что он в своей немёртвости страшно, просто кошмарно живой. Хоть кто-то ему об этом напомнил. — ...ты идиот. — Севшим голосом откликнулся Король. — Ты, Призрак, порождение Пустоты, обрётшее цель, сосуд, объединивший Бездну, и ты фантастический идиот. ну, спасибо на добром сло- Король на звериный лад коснулся его маски краем своей меж изогнутых рогов, на мгновение трепетно задержавшись; довести мысль до конца Призрак просто не смог. Не требовалось большого ума, чтобы понять сделанное по тонкому наитию. Этим жестом не пользовались разумные жуки, гордо отрёкшиеся от дикого начала в себе и забывшие многое, что было для них истинно; они же, суть от сути чего-то первозданного и, несомненно, самого что ни на есть правильного, забыть не могли. Тепло, словно только этого и ожидавшее, мгновенно поселилось внутри; алое до боли стремительно прорастало сквозь чёрное и холодное, и с каждой секундой боль притуплялась, уступая место чему-то, что Призрак не мог назвать, а Король называть не пожелал. ...в диких пустошах далеко-далеко от недомёртвого королевства он многое увидел и узнал. Сезонность была одной из самых любопытных вещей; на поверхности время от времени становилось так холодно, что подлунная земля промерзала мало не насквозь. Небо укрывало её белоснежностью и долго-долго осыпало замёрзшими слезами. От особенно сильного холода за неимением источника тепла можно было даже умереть (хотя ему это не грозило, как и никому из сосудов). Тело Призрака было холодным, и замёрзшие слёзы, пойманные им на кончики коготков, никогда не таяли. Он их рассматривал подолгу, если было некуда торопиться. Страшный сезон оказывался невероятно искусным художником: частички смертельного холода напоминали изящные и хитроумные оружия кочевников. От чужих тёплых касаний маленькие произведения искусства моментально теряли очертания. Это было немного грустно. Призраку, хоть и боязно, иногда хотелось вот так растаять в чужих тёплых ладонях. Король ушёл молча, но тепло почему-то осталось. * Лезвие пело, одинаково охотно вгрызаясь в кованые доспехи и податливый хитин. В каждом замахе Чистым гвоздём звучала мрачная обречённость решимость. Он заучил каждый шаг, каждый вздох, не позволяя ничему сбить одному ему ведомый ритм, неумолчный, похожий на сердцебиение. Высокий и алорогий над ним вдоволь поиздевался тогда в Чертоге, но то было приятным исключением из всех правил. Он сам мог вершить и нарушать их, эти глупые правила. ...ни жук, ни зверь, ни бог... Иногда он позволял себя ранить. Боль действовала отрезвляюще, спуская с небес (ха) на землю. Не более, чем на пару ударов, разумеется, ему нужно было сохранять достаточно Души в запасе, чтобы... чтобы что?.. Он обрывал мысли, если упускал их, и просто не доводил до конца, не позволяя себе растеряться прямо посреди боя. Удержать разум чистым (ха...) задачей было сложной, но важной. Иное развитие событий могло дорого ему обойтись. Тень билась изнутри об оболочку, и будь у него смертное сердце, он бы сказал, что сердце стучит в висках. Сердце у него, конечно, имелось, не билось только, но это всё мелочи. ...ничто, обрётшее форму... Он Чертог изучил вдоль и поперёк, знал наизусть каждый его реальный и эфемерный камушек. Кроме одной арены, наверное, но то простительно: эту арену ему, честь оказывая, протянули аж с другой стороны Грёз, из бешеного пекла, раскатисто рычащего, из багровой темноты. Там его быть не должно. Там всё было иначе. Впрямь, какая честь. Он теперь только понимал, как его натаскали в очаровательно издевательской манере; он бился с одним, а в уме держал врага совсем иного, того, что одолевал его всего-навсего грубой силой, ибо в коварстве до смешного уступал беспримерно наглому и любопытному божеству. Высокий и алорогий правду сказал, хоть и насмешничал. Высокий и алорогий мастерски недоговаривал, но не лгал. ...есть ли у тебя цель?.. Не было никакой цели. Была только бесконечная усталость и желание освободить себе место, где можно просто забыться навсегда. Всем вместе. А перед этим и посвирепствовать, и повеселиться можно, и кто рискнёт остановить? Его такой восторг в бою охватывал, что даже недосказанность переставала давить изнутри. Ненадолго, да, но и то славно. Высокий и алорогий мог только наблюдать из тени зрительского места и убеждать себя, что Его всё устраивает. Он не имел права вмешиваться; сложись же всё наоборот, Призрак бы просто из принципов не допустил Его участия. Ничерта Его, разумеется, не устраивало. Там, в Чертоге, и впрямь жили лишь отголоски; даже когда их сила возносилась до светозарной мощи, им далеко было до священного (...Сияние побери эту священность) сражения сонастройки. Призрак расправлялся с ними играючи. Вот он в последнем точном ударе разбрасывает массивных мшистых тварей, вот вспарывает пухлый бок закруглана, только брызги Души летят, обнажая ровно рассечённые внутренности противника (или, скорее, добычи); на арену Сестёр ступает с гордо поднятой головой и бросает им вызов десятком голосов из Бездны, его-то им вовек не услышать. Иногда он выбрасывал во все стороны теневые пики, равнодушно нанизывая на них особенно надоедливых мелких тварей, и Король за первым разом чуть было не рассмеялся из ниоткуда, узнав собственную излюбленную пакость; это было почти комплиментом. Призрак в своей жестокости оказывался порой кошмарно (ха) изобретателен, уж в этом ему не откажешь. Аж гордость берёт. ...и даже когда исчез гул толпы, и даже когда смолкла Богоискательница, и даже когда Он сам привычно явился на арену в тёмной роскоши огня, позволяя последнюю передышку прежде, чем Призрак ускользнёт от алого взора впервые за всё время и Нет, в этот момент что-то пошло не так. Король вновь предложил ему хорошо заученный танец. Вновь и впервые за всё то время, что Призрак провёл здесь. Вновь и в последний раз. Они стояли по разные края арены, и эта пауза длилась всего секунду, и эта секунда была непростительно долгой — раз-два-три, раз-два-три — для затакта. Призрак заметно расслабился и поприветствовал Его кивком. Король коротко поклонился в ответ. * Не так пошло абсолютно всё. Он даже не обернулся, когда Чистый собрат вскинул голову, прислушиваясь к Её гневу. Он смотрел наверх тоже, смотрел сквозь слепящий свет и не видел абсолютно ничего. Внутри стало пусто и даже почти тихо. Как под крылом тёплого плаща. Последнего очень недоставало сейчас, в голове слабо гудело, рёбра сводило от напряжения, но он терпел. Это не в первый раз, это в последний. Чуть-чуть осталось. Свежие раны затягивались слишком охотно, и Призрак хорошо знал, кто залечил их, и это знание причиняло боль. Они не могли сделать большего, им оставалось лишь положиться на уходящего в одиночку собрата и ждать далеко-далеко внизу, глядя ему в спину. древний враг! Призрак оказался прав, когда отметил первую и единственную проблему: постоянно уходя ввысь, богиня попросту давила его своей силой, мало заботясь о том, чтобы перехитрить или загнать в ловушку. Атаки сыпались шквалом, хаотично и вместе с тем смехотворно предсказуемо. Тонким росчерком тени он скользил меж платформ, изредка высвобождая крылья; задерживаясь в воздухе, он становился похож на танцора, столь мастерски владеющего своим ремеслом, что время не имело власти над его движениями (Королю бы наверняка понравилось, будь Он здесь). Разве что танцоры обыкновенно не были так озлобленны и жестоки. Призрак намеренно поднимался повыше, силясь мстительно ударить богиню прямо в глаза, сверкающие безумием сквозь прорези тёмной маски. От яркого света в голове начинало звенеть. Или это богиня пыталась до него что-то донести? меня не забудут! Он оставил очередной выпад без внимания. Не нужно вестись на Её попытки... попытки запугать, что ли?.. Призрак пропустил луч, отвлёкшись, и моментально скользнул назад, подхватывая рывок крыльями, чтобы максимально разорвать дистанцию. Так он мог сравняться с богиней в скорости и позволить себе залечить рану. Богиня, разумеется, жалеть его не собиралась, била в полную силу. Таким лучом можно было и вовсе ему всю лапу отжечь. Пакостное сознание (или Сияние?) некстати подсунуло образ покалеченного собрата, и Призрак отбросил эти мысли, начиная злиться ещё больше. Ради всего немёртвого, в какой раз ведь всё это проделываешь, не оступись, не оступись, не оступись... рассвет придёт! Если бы он мог, он бы поморщился. Богиня была громогласной сама по себе, а теперь ещё и кричала. Призрак не мог не отнестись к Ней предвзято после всего, что узнал и увидел. И после того, как Король отзывался о Ней — тоже. Едва убедившись в том, что его панцирь цел, он бросился прямо навстречу переместившейся богине, и Бездна трижды возопила Ей в лицо голосами теней, злостью и горечью. Та как-то очень резво поспешила ретироваться вновь, но рассвирепевший сосуд не позволил уйти далеко; оттолкнувшись от края смехотворно крошечной платформы, он почти всадил гвоздь Ей промеж глаз. Лезвие скользнуло по вспыхнувшим перьям, выпустив нежное золото Грёз, но богиня уже набрала высоту, ударив крыльями, а затем и вовсе исчезла в вышине. Отсечённый гвоздём пух кружил в воздухе, золотое текло по лезвию. На несколько секунд всё прекратилось; Призрак не стал тратить время зря и сфокусировался, чтобы подлатать свои раны. Он сделал это очень вовремя, поскольку на платформах, стоило ему закончить, тут же воцарился сущий хаос. Ему не нужно было особого приглашения; Призрак с мрачным упорством последовал за Ней. Даже не упорством — упоением: наконец-то! Чутьё, схожее с охотничьим, подсказывало ему, что триумф близок. Тень билась об оболочку изнутри от восторга погони, и было даже больно чуть-чуть, но он мог потерпеть. Как мелочно становится всё остальное, когда охотник предвкушает горячую кровь, парящую на воздухе; как незначительны становятся его раны, когда он предвкушает рассечённый Чистым гвоздём божественный лик! ну зачем же ты убегаешь? боишься? Он был уверен, что его не услышат. Богиня, тем не менее, отозвалась со злобой. я тебя не боюсь! Это так абсурдно, что даже смешно. Ничего смешного, но ему весело. ну-ну... Она вдруг перестала пытаться уйти от его атак, как только он достиг настоящего пика жемчужной грёзы; напротив, богиня сама стремилась достать его, непрерывно сотворяя злые золотые огни. Совсем, стало быть, отчаялась. От звона Гласа Божьего стало смешно и тошно. Призрак, издеваясь, поднимался на крыльях, отталкиваясь от всего, что попадало под гвоздь, и бил, бил, бил непрерывно, откровенно наслаждаясь Её криками и не обращая внимания на свои раны. От одурения он уже просто не ощущал ни боли, ни усталости. Его пальцы дрожали на скользкой от золотого и чёрного рукояти. Холод иголочками вонзался в каждую ссадину, в каждую трещину. Когда сосуд в очередной раз оказался слишком близко, намереваясь нанести решающий удар, богиня совершенно очевидно струсила и, собрав последние силы, направила одно-единственное копьё прямо туда, где небьющееся сердце хранило так страшившую Её немёртвую тишину. Страх отступил, и Она с торжеством посмотрела в пустые глаза. свет невозможно поглотить! Хрупкая оболочка послушно треснула, поглотить? и он наконец-то сбросил тесный панцирь. а вот это уже и н т е р е с н о . * Полыхать и греметь перестало пугающе быстро. «Перестало», пожалуй, даже не то слово, да и «затихло» не подойдёт тоже. Что-то сожрало абсолютно все звуки на несколько мгновений, раскатисто зарычало во все стороны разом, то ли откликаясь, то ли просто отразившись эхом, и нежное золото облаков стремительно начало чернеть. Божий Кров пошёл дрожью от пика до подножия; издалека донёсся треск мучительно складывающихся колонн и жалобный плач сминаемой бронзы. Золотую грёзу словно сжали чьи-то когти и бесцеремонно начали комкать, силясь вылепить совсем иное. Богоискатели пребывали в таком ужасе, что воздух вкусно загустел от страха, и даже Ему впору было начать сыто мурлыкать. Было лишь жаль немного, что не Он собственноручно пожёг эту шумную грёзу. Невообразимо низкий рокот прокатился по всему Крову. Он не вздрогнул и не отвёл внимательного взгляда от истекающих чернотой небес, когда от тяжелеющих облаков потянулось вязкое ничто. Даже когда услышал, как в ужасе начинает молиться на родном наречии Богоискательница. Она была уже не важна. Её здесь уже почти не было. Лишь на секунду Он отвлёкся, когда Дитя с писком прильнуло к теплу под крылом плаща; задумчиво когтем почесал его по тонкому хребтику, запахнул плащ и снова замер, не отводя взгляд от раненых небес. Ничего, оно просто ещё не понимает всей прелести происходящего. Божий Кров внезапно замолк, словно боясь навлечь гнев, и смиренно продолжил свои предсмертные муки в поразительной, блаженной тишине, нарушаемой лишь робкой хрустальной капелью, начинающей доноситься намного ниже десятками, сотнями осторожных голосов. Дышать стало легче. В воздухе скапливались капельки Пустоты, то плавно отлетая, то возвращаясь под новорождённый панцирь; Он смотрел вверх, видя пока лишь с обманчивой медлительностью обозначающийся силуэт, и заранее предвкушал результат новой метаморфозы, хоть и переживал немного — не зная даже, о чём. ...если б Он только знал, куда приведёт этот уговор, сделал бы всё то же самое. Пустота не знала пределов никогда. Её немёртвое великолепие простиралось так далеко, как только могло, похожее на тихое стихийное бедствие. Заинтересованности у неё в этом обычно не наблюдалось, но всякие любопытные боги многое могли перевернуть с ног на голову, это Он уяснил ещё в прошлый свой визит в Халлоунест. ...не вернётся он ага, как же, десять раз Хрустальная капель чуть стихла. Они смотрели из глубины, не решаясь подняться навстречу, не решаясь подняться в принципе, и Король чувствовал их опасливые взгляды на себе, но быстро выбросил это из головы, как только увидел того, кого ожидал с таким нетерпением и любопытством. Дыхание перехватило, глупая улыбка сама напросилась. ...бестолочь рогатая Разом стало темно, рогатая громада вдруг беззвучно оказалась совсем близко, и восемь полуприкрытых глаз посмотрели на Него с очевидной и смехотворно наигранной ленцой. Восемь или больше: тонкие белые зрачки скользили по всей беспокойной оболочке в неопределённости. Растерянность, непонимание и доля неприкрытого самолюбования. Что ж, вполне оправданно. Он восхищённым взглядом окинул новый облик, не скрывая своего облегчения. Немного обидно, «я не вернусь», и с тем так... так хорошо, что всё разрешилось. Была у Него такая дурная привычка — привязываться ко всему подряд. Он хмыкнул: — А ты тот ещё обманщик. ...что ж ты ждёшь? особого приглашения? Пустота вся и разом плавно подалась навстречу, игнорируя всё вокруг и беззастенчиво ластясь под требовательно протянутую вперёд лапку, такую крошечную, такую смехотворно тонкую перед нею. Стало совсем как под крылом плаща, как в тёплых ладонях танцующего бога. Растаять в них оказалось совсем не страшно.