до безобразия восхитительно

Слэш
NC-17
Завершён
592
автор
Размер:
3 страницы, 1 часть
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию
Награды от читателей:
592 Нравится 14 Отзывы 61 В сборник Скачать

хорошо

Настройки текста
И это всё происходит слишком спонтанно, хаотично и торопливо, но какое Антону дело до этого, когда к его губам припадают другие столь желанные губы? Припадают снова и снова, затягивают в мучительно долгие, влажные, даже какие-то яростные поцелуи — они сталкиваются зубами, носами, случайно прикусывают губы и не дают друг другу вдохнуть полноценно, и Олежа, трепещущий, пытается схватиться руками хоть за что-то: за одеяло, за подушку, за ткань чьей-то футболки, но его руки находят покой только на плечах Антона; то, что нужно. Антон нехотя отстраняется, позволяет им двоим выровнять дыхание, а потом хватается за край футболки Олежи и торопливо, не дожидаясь молчаливого согласия, стягивает её, утыкается лицом в плоскую грудь и потирает рёбра кончиками пальцев; тело под ним покрывается дрожью от одного только опаляющего дыхания. Антон расцеловывает пульсирующие под тонкой кожей артерии, бесстыдно скользит пальцами вдоль тела, подставляет своё колено между его ног, скользит языком по ключице, но спускается ниже — укусы на них болезненны, а причинять боль Олеже совсем не хочется. Он обводит языком небольшой участок кожи, и Олежа ещё долго не стонет. Стоило сменить поцелуй на укус, и сдержаться уже не получилось; Олежа стонет — звучит болезненно. Антон с большей силой впивается зубами в мягкую-мягкую кожу, стон заменяется вскриком, но Олежа не спешит его отталкивать — напротив, зарывается подрагивающими пальцами в волосы и подталкивает к хрупким ключицам, закусывая губу. Антон раз за разом оставляет на них засосы; оставлять следы на белоснежной коже под сладкие стоны куда приятнее. Приподнявшись, смотрит на бледнеющий след от своих зубов на коже Олежи; Антон думает, что в этом определённо есть что-то интимное и завораживающее. Он наклоняется к груди, проводит языком по соску, с трепетом обхватывает губами и нежно посасывает, а второй бесконечно массирует пальцами, раздразнивая. И, может, член в тесных брюках гудит от прихлынувшей крови, может, собственное терпение на исходе, может, вот-вот и он прижмёт Олежу к кровати и оттрахает, но как же ему, сука, хорошо, до безобразия восхитительно — и Антон хочет растянуть это до чужого слепящего удовольствия. Олежа елозит по одеялу, потягивает пряди его волос, закидывает свою голову назад и срывается на скулёж, стыдливо пряча лицо за ладонями. Он чувствует, как Антон выпускает сосок изо рта, задувает на нём слюну, выдыхает, чтобы согреть, прикусывает, позже он чувствует осторожные прикосновения губ к его ключицам, шее, пальцам, повсюду, и всё-таки руки от лица отстраняет, без всяческих просьб. Олежа сталкивается своим затуманенным взглядом с взглядом Антона — он смотрит на него из под полузакрытых век так нежно и расслабленно, что озвучивать очевидное "пожалуйста, не закрывайся больше" ему даже не приходится. Антон, казалось, всегда мог сохранить самообладание — в любой спешке остановиться, в любой ситуации одуматься. Даже сейчас нескольких поцелуев в щеку хватает для того, чтобы он перестал стесняться. Олежа пробует закинуть ноги на его торс, прижаться ближе, максимально ближе, но Антон несильно шлёпает его по бедру, поддевает пальцами пустые петли для ремня на джинсах и тянет вниз, снимая; наспех скидывает с себя футболку, расстёгивает пуговицу на своих брюках, молнию, и, засунув пальцы под резинку долбанных трусов от кельвин кляйн, приспускает всё это вниз, после чего помогает Олеже раздеться. Рукой в полумраке тянется к тумбе, чуть не сталкивая приглушённый светильник по неосторожности; отстраняется, но только чтобы из верхнего ящика достать резинку и флакон с гелем-смазкой со вкусом сладкой клубники. Антон за пару мгновений разрывает упаковку и раскатывает презерватив по члену; выливая много смазки на ладонь, нахваливает дозатор на смазках дюрекса и проклинает за приторный настолько, что уже тошнит, запах сладкой клубники. Нужно будет взять самую обычную. Устроившись между разведённых ног так, чтобы им двоим было удобно, Антон заталкивает в Олежу два щедро смазанных пальца; он вздрагивает. Антон медленно двигает ими, отдаёт последние капли терпения на то, чтобы растянуть его и хоть как-то подготовить, но он затягивает это почти намеренно. Он метается взглядом между побагровевшими засосами на теле Олежи и его голубыми глазами; он старается разглядеть вообще всё, что может — как тот вновь пытается ухватиться руками хоть за что-то, как жмурится, но открывает глаза, как прикусывает нижнюю губу снова и снова, как эстетично тени скользят по его подрагивающему телу, как его член истекает предэякулятом. Чертовски сексуальное зрелище. Он с силой давит на мягкие стенки. — Не тяни, пожалуйста, — жалобно просит Олежа, прогибаясь в пояснице. Ох, блять... Антон вынимает пальцы. Разведя шире его худые ноги, он устраивает руки на талии; наклоняется, чтобы заглушить стон, чтобы языком толкнуться сквозь зубы в его рот, членом — внутрь него. Входит неспешно, затыкает смазанным поцелуем, и Олежа превосходно хнычет в его губы, метается, но бёдрами податливо толкается навстречу. Внутри он мягкий, горячий, гладкий, и Антон чувствует, как сжимается Олежа вокруг его члена, обволакивая, словно не хочет отпускать, и он молится Христу только об одном глупом "лишь бы не сорваться, пожалуйста, лишь бы не сорваться", и в его глазах темнеет... Или, может быть, это из-за запаха ебаного геля-смазки со вкусом клубники в его глазах темнеет, в ушах звенит, и ему кажется, что он на грани потери сознания; Антон думает, что если бы сообщил об этом Олеже, а он бы, вместо того, чтобы заливаться беспорядочными стонами, был хоть самую малость в себе, то Олежа сказал бы ему, что острая реакция на запахи — симптом эпилепсии. Разве об этом нужно думать, когда трахаешься со своим любимым парнем? Антон проталкивается глубже терпеливо и осторожно, но этого достаточно, чтобы Олежа под ним дёрнулся в попытке слезть. Он сжимает руки на его талии, удерживая, и большими пальцами растирает выступающие тазобедренные кости, шепчет на ухо что-то утешающее, но нечленораздельное; выжидает, едва давая привыкнуть, и двигается без всякого ритма. Олежа цепляется за Антона так, будто он в этом мире единственное, за что можно зацепиться — закидывает ноги на торс; беспокойные руки за шею, то сводя их и притягивая к себе, то с силой царапая спину; голову откидывает назад и стонет протяжно, а обнимает отчаянно, крепко и глубоко; сердце Антона готово выпрыгнуть из груди. Он, переместив руки с талии на бёдра, подхватывает их, меняя угол, начиная вколачиваться — всё глубже, всё быстрее, всё болезненнее. Антон... Анто-о-он... Ах, Антон!... И, может, разодранная спина ограничивает в подвижности и заставляет всхлипнуть, может, Олежа зажимается настолько, что это доставляет дискомфорт, может, вот-вот и от перенапряжения ему к чертям сведёт все мышцы, но как же ему, сука, хорошо, до безобразия восхитительно — теперь уже настолько, что Антон задаётся вопросом, что, блять, происходит; он не понимает, что происходит: пьяны ли они; обдолбаны; к чему такая спешка; почему Олежа не отталкивает его; не кричит; не сопротивляется; почему Олежа вместо этого требовательно выстанывает его имя; толкается навстречу, пытаясь насадиться на член сквозь дискомфорт; почему; почему; почему... — Антон? Он открывает глаза, тут же жмурясь от солнечного света; в ушах звенит недолго, но громко. У него горит лицо, ему жарко, не хватает воздуха, но теперь он хотя бы понимает, что произошло. Сон. Это был обычный сон. К сожалению или, может, к счастью. Антон не знает. А ещё у Антона теперь есть проблема. — Извини, конечно, что разбудил тебя, ты просто так задрожал и задышал шумно, вот я и подумал, что тебе снится что-то плохое. Не напугал ведь? — Ты... Наблюдал? — Ну что за глупость, нет конечно! Я замёрз и пришёл взять свой свитер, а он остался здесь, я же снял его перед сном, ну, и взглянул на тебя, а ты, блин, весь сжался, вот я и разнервничался... — Спасибо, что разбудил, — Антон лениво стягивает с себя одеяло и садится на край кровати. Тянется своей рукой к руке Олежи, трогает её — холодная. На тыльной стороне ладони оставляет поцелуй. — Схожу в душ, а потом тебя погрею. Хочешь? — Хочу, — Олежа улыбается, смущённый, — но... Разве, ты ходишь в душ по утрам, а не только вечером? Антон нервно сглатывает и оставляет ещё один поцелуй. — Я тоже замёрз, — он сжимает холодную ладонь своей, горячей, и нелепо улыбается. — Скоро вернусь. Антон не думает — он знает, что никакие сны не могут даже ставиться в сравнение с его "настоящим" Олежей. У него мягкая кожа, от него приятно пахнет, он прекрасно шутит, так мило смеётся и много-много болтает о разном. Да, Олежа точно не станет выстанывать его имя, насаживаться на член и вообще заниматься чем-то таким, и бесцельный секс в платонических отношениях действительно неуместен... ...но, стоя под душем, Антон всё-таки додрачивает, вспоминая, как завораживающе выглядел след от его зубов на коже Олежи.
Примечания:
Отношение автора к критике
Не приветствую критику, не стоит писать о недостатках моей работы.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.