Уравнение с тремя неизвестными

      Жара упала на город тушей огромного кита; ни выдохнуть, ни сбежать. Кто-то сбегал, и Цзян Чэн отчаянно им завидовал, но его самого работа хватала за щиколотки и не давала сделать ни шага в сторону. Когда столбик термометра попытался пробить стеклянную колбу и улететь к чертям из этого пекла, сдались даже работодатели и наконец перестали разламывать рабочие чаты на тысячи кусков.       Цзян Чэн валялся на диване, расползшись в амебоподобную жижу и свесив руку до пола. За окном догорал день: отчаянно-рыжий и красный, такой фантастически яркий, какой бывает только летом. Стекла от этого света превратились в пластины чистого янтаря. Цвет слишком яркий и слишком сложный, чтобы можно было разложить его на составляющие и мысленно собрать из привычных, потому что это не просто цвет, а намного больше: редкий смог над городом, прозрачность воздуха, температура и ограниченность в светлых стенах.       — Ужасно, — пробубнил Вэй Ин и прижал ко лбу покрытую капельками воды банку газировки. Неспешными заплетающимися шагами он пересек комнату и рухнул на пол возле дивана, устроив затылок на колене Цзян Чэна.       — Отдай, — Цзян Чэн наощупь отследил сначала колючие пряди, потом — влажный висок и наконец наткнулся на запотевшую банку. Кончики пальцев кольнуло прохладой.       — Еще чего, — вяло возмутился Вэй Ин и всунул газировку ему в руку. — А я?       — А ты сидишь, а я лежу. Тебе проще встать и взять еще одну, а еще ты младше, так что…       — Пей и заткнись, — проворчал Вэй Ин и со стоном поднялся на ноги. — Эта жара меня убивает.       — Нужно заказать новый кондиционер, — неуверенно предположил Цзян Чэн и перевернулся на бок. Фигура Вэй Ина, вся в расплавленном золоте и розовых бликах, показалась невозможно-тонкой, неправдоподобной. Застарелая тревога дернулась внутри, поднимаясь к горлу — догнать, дотронуться, проверить…       Цзян Чэн прикрыл глаза, продолжая наблюдать сквозь ресницы.       Он справляется. Он правда справляется.       Они оба.       — Отдай эту, — Вэй Ин успел вернуться от холодильника. С едва слышным ворчанием он выдернул уже согревшуюся банку из пальцев Цзян Чэна и всунул новую, совсем ледяную. — Виноградная, а эту мне отдай.       — Я все равно не почувствую вкус, — вяло пробормотал Цзян Цэн и приложил газировку к щеке.       Жара сделала квартиру какой-то другой — большой и липкой, как яблочный пирог, и теперь не получалось даже говорить громко, как будто все силы уходили только на существование, никак не на разговоры; с громким шипением Вэй Ин вскрыл свою банку — лимон и лайм, всегда лимон и лайм — и влил в рот сразу половину.       Несколько капель скатились из углов рта, оставляя липкий след на коже.       — Пока его установят, уже лето закончится, — Вэй Ин рассеянно вытер лаймовые следы и сполз на пол, пристраиваясь виском на бедре Цзян Чэна.       Волосы у него становились все гуще и будто жестче, но трогать их было по-прежнему приятно — необходимо, — и Цзян Чэн молча сунул пальцы в густую длинную челку, почесывая разгоряченную кожу.       — Кого установят?       — Кон-ди-ци-о-нер, — по слогам отозвался Вэй Ин и зажмурился, подставляясь под руку большим серьезным котом. — Только через три дня. Я звонил.       Цзян Чэн только глубокомысленно кивнул. Он забыл уже и про кондиционер, и все предыдущие фразы развалил до бессмысленных звуков и выбросил из головы.       Кончики пальцев зудели. То ли от прохлады банки, то ли от гладкости прядей, то ли от всего этого растопленного дня, карамелью разлитого поверх запеченных яблок.       — Только музыки не хватает, — продолжая жмуриться, Вэй Ин повернул голову и уткнулся в бедро Цзян Чэна лбом. Ресницы защекотали кожу. — Одну песню… тебе бы понравилось.       — Включи?       — Позже, — Вэй Ин улыбнулся и несколько раз моргнул, оставляя на коже ощущение трепещущих крыльев бабочки. — Иногда приятнее, когда она играет в голове, а не в ушах. Не хочу, чтобы что-то менялось.       Слова казались однозначными, но в этом дне они застряли оба как две беспечные мухи в янтаре. Изменения, неожиданности — все это так долго несло в себе опасность, что теперь лучшим днем мог казаться только тот день, который остановился и почти умер в закатных лучах.       Не хочу, чтобы что-то менялось, означало только желание как можно дольше оставаться в твердом янтаре и наблюдать за миром вокруг сквозь полупрозрачные безопасные стенки.       Может, им обоим все еще недоставало смелости перестать прятаться.       — Я вчера видел одного… человека, — с легким сомнением проговорил Вэй Ин и снова перевернулся, прижимаясь к раскаленной коже ниже края шорт прохладной щекой. На ней все еще осталось немного липкого. — Из прошлого.       Цзян Чэн нахмурился, но ничего не сказал, только легонько потянул за густые пряди.       — Эй, я к нему даже не подходил, — возмутился Вэй Ин. В глазах плясали смешинки, закручивались спиралью. — Но он выглядел как труп. И я…       Он судорожно сглотнул. Янтарь закатных лучей показался немного мутнее.       Свесившись с края дивана, Цзян Чэн молча подцепил все еще слишком легкое тело под мышки и втащил на себя. Вэй Ин с тяжелым вздохом поерзал, втыкаясь бесконечно-острыми локтями и коленями, и наконец притих.       Вложился как бумажный в строго очерченные рамки чужого тела.       — Он стоял возле полок и смотрел на сыр, — спрятав нос у воротника футболки, Вэй Ин тихо хмыкнул. От его дыхания повлажневшая кожа на шее Цзян Чэна пошла крупными мурашками. — А глаза… я его видел всего пару раз, мы с ним в одно время начали. Покатились, в общем.       Он не договорил. Цзян Чэн обхватил его тощие плечи обеими руками, как будто мог слова запереть внутри.       — У него… мы катились оба, но я об тебя споткнулся, а он — нет, — через глухой ком боли договорил Вэй Ин. — Ему никого по пути не попалось. Страшно, а?       — Страшно, — согласился Цзян Чэн и прикусил губу с изнанки. — Но ты и сам сделал много.       Вэй Ин с фырканьем завозился снова — огромный смешной кузнечик с острой бесконечностью конечностей.       — Ничего бы я без тебя не сделал. Ты же чертов танк, Цзян Чэн, джип повышенной проходимости.       — Ты пытался сопротивляться, — даже на слух самого Цзян Чэна это прозвучало неуверенно.       — У тебя спереди куча поролона и подушки привязаны, — проворчал Вэй Ин и ткнулся носом в шею. — Пока я соображал, что вся эта махина меня вот-вот собьет, ты меня уже сбил со всеми своими подушечками.       — Как будто тебе не понравилось.       — Как будто такое может кому-то не понравиться!       Поерзав, Вэй Ин разбросал руки и ноги в разные стороны, навалившись огромной морской звездой.       — Я смотрел на него и видел себя, — отчетливо произнес он и судорожно сглотнул. — Я видел, что ему осталось совсем немного. Он выглядел таким… ужасным. Нездоровым. Дергающимся, нервным, совершенно бессмысленным, как резиновые куклы на входе в торговые центры. Он даже не понимал, зачем пришел в этот магазин. Ставлю следующую банку газировки на то, что он и голода давно не чувствовал.       — Это не твоя забота, Вэй Ин, — несмотря на все усилия, голос Цзян Чэна прозвучал резко. — Их спасение — не твоя забота.       — Не моя, — печально отозвался Вэй Ин и потерся носом, проезжаясь вдоль челюсти от кадыка до мочки уха. — Но иногда я вечерами смотрюсь в зеркало и боюсь увидеть там такое же лицо.       Боюсь, что янтарь окажется дешевой пластмассой очередных глюков.       — И тогда ты заползаешь ко мне под одеяло, — проворчал Цзян Чэн. Внутри кололо, но эти иглы вросли так давно и основательно, что он почти не чувствовал их — почти не чувствовал себя без них. — И своими ледяными ногами…       — Нормальные у меня ноги! — Вэй Ин приподнялся, заодно выдавив из грудной клетки остатки воздуха. — Ты же старший брат, должен на ночь сказки рассказывать, лезть под кровать в поисках чудовищ…       Цзян Чэн не сдержался и фыркнул.       — Из меня вышел отвратительный старший брат, даже я это признаю.       — Зато отличный джип, — Вэй Ин снова опустил голову, губами ткнувшись в ключицу. — Повышенной проходимости.       — В подушках.       — На огромных колесах!       — И без тормозов.       — Совсем без? — хитро переспросил Вэй Ин и высунул кончик языка. Цзян Чэн стоически закатил глаза, ощущая влажное касание на коже. Наверняка там будет пахнуть лимоном.       — Ладно, у меня очень крепкие тормоза, завязывай.       — Недостаточно, — невнятно пробормотал Вэй Ин и сосредоточенно вцепился зубами в ключицу. Боли он не причинял, но Цзян Чэну стоило огромных усилий не рассмеяться. Также ощущались им бестолковые собаки, которые с разбегу вцеплялись в подвешенные на деревьях шины и висли на них, не в силах разжать челюсти и выпучив глаза от усердия. Поймал, но что делать дальше?       — Эй, я просто хочу, чтобы тебе тоже было хорошо, — сердито пробубнил Вэй Ин и отстранился. — А ты не…       — А я не, — со вздохом согласился Цзян Чэн, собрал остатки сил и рывком перевернулся, едва не свалившись с дивана. Вэй Ин теперь оказался прижат спиной к спинке дивана и только испуганно пискнул. — Мне хорошо как есть, ясно? Нельзя торопить события. Твое тело постепенно приходит в норму, перестань уже относиться к нему, как к мешку с костями, который можно эксплуатировать как вздумается.       — Зануда, — проворчал Вэй Ин. Серые глаза, смешанные с ржавым остывающим светом, показались оранжево-сиреневыми. — Мой мешок с костями уже вполне готов на разные подвиги.       Дыхание его и правда пахло лимонной газировкой.       — Твой мешок с костями надо бы сначала откормить, — Цзян Чэн сунул руку между спинкой дивана и спиной Вэй Ина, нащупал череду выступающих позвонков и проехался по ним суставами пальцев, пересчитывая.       — Зануда, — повторил Вэй Ин и заерзал, снова путаясь в собственных острых локтях и несуразно-трогательных коленках, пока Цзян Чэн молча цеплялся за солнечно-серый взгляд, как цепляются в конце жизни за самые теплые и светлые воспоминания.       В серости нет больше туч, это ведь тоже его заслуга?       Разве есть тут вообще его заслуга?       — Поехали к морю.       Вэй Ин перестал ерзать и озадаченно нахмурился.       — Жара ведь, да и транспорт… Мы же склеимся.       — Плевать. Возьмем крем и такси.       — И много газировки, — упершись в спинку дивана, Вэй Ин спихнул Цзян Чэна на пол и рухнул сверху. Казалось, он одновременно падает и уже бежит, и Цзян Чэну померещилось, что ему снова не больше шестнадцати и что никакого дерьма в их жизни еще не случалось и теперь уже не случится, потому что они его уже прожили и выбросили на обочину, удаляясь на предельной скорости.       Потому что за окном лето и квартира превратилась в вязкий янтарь. Потому что нет разницы, сколько им лет.       Уже в машине Вэй Ин с важным видом протянул на ладони капельку наушника и тут же ухмыльнулся.       — Вот это играло у меня в голове. Хочешь?       В одно ухо втекал разморенный гомон города, в другой — мелодия песни, и солнце все ниже клонилось к горизонту, почти задевая его; когда они доберутся до берега, останется только багровая остывающая полоса.       Вэй Ин сосредоточенно смотрел вперед. В глазах у него отражался закат, ржавые облака и черные росчерки птиц, и этого должно быть достаточно, чтобы стереть отражения бессмысленных глаз и одутловатых лиц. Цзян Чэн очень надеялся, что этого достаточно, но все-таки притянул голову Вэй Ина поближе и устроил ее на своем плече — грубее, чем нужно, но нежнее, чем вообще когда-то умел.       Вэй Ин отозвался улыбкой, но грусти в ней было не меньше трети.       — Я счастлив сейчас, — шепотом пробормотал он, игнорируя выразительные взгляды водителя. — Даже не знал, что так бывает. У тебя вся футболка промокла.       — Промокла, — согласился Цзян Чэн. Говорить ему все еще было сложно, но кто вообще сказал, что счастье бывает простым? Не про них история, не для них, им ничего не давалось просто.       В растопленном мареве пыльного салона он ткнулся губами в кудлатый, невыносимо лохматый затылок Вэй Ина и одними глазами посоветовал водителю смотреть на дорогу, а не в зеркало заднего вида.       Небо над морем оказалось горчичное, и розовое, и алое, как слои крема в торте, а газировка едва не вскипела по дороге, и дети вокруг носились как чайки, и чайки орали так сильно, что заглушали крики детей.       Ничего не существовало больше — ни мира до, ни гребаных школьных туалетов, ни синяков на запястье, ни лихорадочных просьб спасти или убить. Вся серость стиралась каплями пота на висках, каплей наушника в ухе и последней капелькой газировки, падающей на подставленный язык.       Если ты снова упадешь, я успею подставить руки.       Если я снова упаду, то больше не разобьюсь.