Хрупкая

Элеазар опустошает тело и разум — последствия становятся ещё более ужасными, когда вокруг суставов образуются чернильные чешуйки, а хитиновые пластины ограничивают движения. Сегодня хуже, чем обычно, думает Тигнари. Её состояние усугубляется Увяданием, а её настроение ухудшилось из-за тех дураков, которые должны были научиться не трогать других без их явного согласия. Её страдания наполняют комнату, как поток, и она устало тащится сквозь сковывающую болезнью усталость и угрюмое настроение, увязая под тяжестью всего этого. И он полностью осознает что пренебрежительное отношение некоторых рейнджеров к Коллеи, было неизбежно. Что такого рода предубеждения укоренятся и начнут размножаться на здоровой почве, как сорняки. Злобные, мелочные; отягощающие. Единственная причина, по которой Тигнари не поколотил каждого из них, потому что Коллеи хотела взять это дело в свои руки и посвятить своё время выдёргиванию суеверий с корнями. Эти руки теперь покрыты чешуёй. Она борется с застёжкой на своей одежде, а он терпеливо ждет, пока нилотпала полностью растворится, соединяя отверстие стеклянной трубки с распылителем и позволяя жидкости наполнить прозрачную бутылку; он быстро капает, застывший раствор того же оттенка и текстуры, что и мёд, прежде чем снова превратиться в более жидкую и яркую субстанцию. Если Коллеи понадобится его помощь, чтобы раздеться, она попросит его. — Симптомы быстро прогрессируют, — рассеянно констатирует он, и Коллеи замирает, но не вздрагивает. — Может быть, тебе стоит отдохнуть сегодня? Через мгновение она всё ещё продолжает возиться со своей одеждой, и он замечает, что её правый указательный палец онемел в попытке расстегнуть застёжку — черное кольцо вокруг второй фаланги её пальца; Ребристый эпителий врезался в её кожу, плотно облегая сустав. Тигнари нужно, чтобы его лицо не скривилось от ужаса, чтобы он не подбежал к ней и не начал жалеть её — сегодня он был немного суров, так много всего произошло одновременно. Если нянчиться с ней, всё может стать только ещё хуже. Сегодня, она смотрела на лицо путешественника так, словно он несомненно был ответом на все её проблемы; она неустанно смотрела на него. Она улыбалась ярче, чем за последние месяцы. Когда он был без сознания, она потянулась к его руке и нежно переплела их пальцы. Обычно, неожиданное прикосновение кошмарно. Оно превращает каждый нерв в острие иглы, вызывает у неё панику, заставляет её вспоминать о врачах, нависающих над ней, когда они смеялись, смеялись и смеялись над ее желтеющей кожей и то, как она часто дышит. На её руках так много рецепторов осязания, каждый кончик пальца имеет более трех тысяч корпускул, реагирующих на тактильный раздражитель прямо под кожей; безобидное прикосновение или нет, но ее механорецепторы паникуют каждый раз, когда кто-то приближается к ней без предупреждения. И это всё скручивается в его животе от холодной ярости каждый раз, когда он думает о Варнаве и Дотторе, привязывающих ее, чтобы вонзать иглы в её кожу. Однако, несмотря на всё, ей понадобилось ровно шесть месяцев, чтобы прикоснуться к кому-то первой. Он выдыхает через нос, успокаивается и проясняет захламленную размышлениями голову. Коллеи успешно растегнула застёжку, пока он был потерян в своих мыслях, ожидая её. — Я всё ещё могу делать свою работу, — говорит она усталым и совершенно неубедительным голосом, — я могу  — Мастер Тигнари, вы знаете, я справлюсь. — Я не сказал, что ты не можешь, — говорит он, медленно продвигаясь вперед, пока не встречает её на краю кровати, его руки скользят по её коже, и она неотрывно смотрит на него. Сегодня ему разрешено прикасаться к ней. Пробираясь ближе, к её коленям, он продолжает, — Это для моего спокойствия. Элеазар — это не кожное заболевание, а мутация крови. Твердые железистые струпья случайным образом прорастают под кожей, каждый размером с шарик, затем болезненно прорываются через плоть, которые потом затвердевают на дерме, как оболочка, создавая вид чешуек. Распыление на них лекарства ослабит пластины, растворив засохшую кровь, прилипшую к её коже. Оно впитается в её организм после того, как будет втёрто прямо в её тело, и начнет разрывать внутренние сгустки. — Я не птица, которую можно держать в клетке, — огрызается она, прежде чем отшатнуться от звука собственного голоса. — Простите. Он не знает, почему она извиняется, Тигнари прекрасно понимает, что ей тяжело. Он знает, что быть яркой и жизнерадостной для нее неестественно, словно это «притворяться, пока не станет лучше» Диких кошек тоже не всегда можно приручить, какими бы покладистыми они ни казались неискушенному глазу. В этом они похожи, думает он; лисы тоже не приспособлены к домашнему хозяйству. Тигнари и Коллеи лучше всего подходят для того, чтобы находиться здесь, в окружении доказательств милости своего архонта, вдали от насмешливых профессоров и ловушек душных комнат. — Простите, что так набрасываюсь на вас, — снова говорит она, громче, когда он берет её руки в свои, — ненавижу, когда веду себя так. — Я знаю, — говорит Тигнари, просматривая резкое изменение текстуры её кожи и чешуи, проверяя, насколько тверды пластины. Это самое толстое место, где ее запястье должно сгибаться, тыльное сгибание сустава почти невозможно; чешуя растекается по косым складкам ее ладони, ползет вверх, как виноградная лоза, — она не могла взять лекарство для путешественника, потому что не могла сомкнуть руку; и, конечно же, грубое кольцо на её указательном пальце. Он чувствует шишки на выступе тенара, чешуйки, формирующиеся на подушечке её ладони, вот-вот прорвут кожу. — Я хочу помогать людям, но я сама едва ли могу вести себя как нормальный человек, — бормочет она, и Тигнари решает, что в этот момент он ненавидит путешественника, и это чувство застывает в его животе, как гео кристалл. Её рука сегодня намного хуже чем обычно, определяет он, но чешуйки скользят вверх по её подвздошному гребню и обвиваются вокруг шеи. Они собираются на её плечах, пятна чешуи на эпидермисе одного из её бедер. Её горло покрывает странная тёмная метка, и у Тигнари почему-то возникает желание прикрыть её своими губами. — Всё у тебя будет хорошо, — говорит он. — Когда ты закончишь обучение… — Если, — поправляет она. — Когда ты закончишь своё обучение, — упрямо продолжает он, — ты будешь достаточно здорова, чтобы делать всё, что захочешь. Ты сможешь лазить и прыгать сколько угодно. Ты сможешь бегать. Тебе не будет больно. — Мне не будет больно? Только тогда, когда я буду мертва, — отрезает Коллеи, саркастически усмехаясь, на мгновение обнажая зубы, прежде чем выражение её лица искажается. Это раздражение из-за анастезии, но Коллеи не извиняется за это. Он давит на уже напряженную кожу, бессознательно сжимает хватку; она вздрагивает, когда он это делает. Он хочет извиниться за то, что причинил ей боль, но в его голове крутится слишком много мыслей. — ...Ты хочешь умереть? — это то, что случайно ускользает из его рта. — Не раньше, чем я снова увижу Эмбер, — отвечает она, и, может быть, ревновать немного эгоистично, он должен быть рад, что у неё есть причина просыпаться по утрам — но он хотел бы, чтобы она так же жила и для себя, жила для них. — Даже если бы ты захотела, — говорит Тигнари, — я не настолько великодушен, чтобы сейчас позволять тебе делать то, что тебе только заблагорассудится. Ты останешься здесь, пока тоже не начнешь любить себя — пока не полюбишь себя больше, чем её. Это вызывает у неё смех недоверия. Он хрипит в её груди, словно предшествует рыданию, и она прикрывает лицо свободной рукой, когда её глаза начинают слезиться. — Я ненавижу себя, — признается она, и он прикладывает сухие губы к больному месту на её ладони. — Так что это будет долгий путь, ведь трудно любить кого-то вроде меня. В тропическом лесу как всегда слишком жарко, чешуя собирает тепло и обжигает его губы, когда Тигнари вдруг целует её запястье, когда он касается каждой линии её ладони, шепча обожание каждому суставу её пальцев. — Зато я люблю тебя, — уверенно говорит он так, словно это самая естественная вещь на свете, как солнце днём. — Для меня это было очень легко. — Я ничего не могу сделать правильно, — икает она, и её рука дергается, поворачивается и касается изгиба его щеки — не совсем ласка, а бледная имитация этого жеста. —Ты знаешь, — настаивает он и поднимается вверх; его дыхание согревало её плечо, вызывая мурашки на каждом участке её кожи. Он пододвигается ещё ближе, упирается руками ей в талию, чтобы удержать их обоих, пока она содрогается от собственных рыданий. Он поднимается к её заплаканной щеке, когда рука, закрывающая ее лицо, движется, чтобы убрать мокрые волосы с её лица. Тигнари один раз целует кожу под её глазом, чувствуя соль на вкус, а затем слегка сдвигается и шепчет ей на ухо. — Ты можешь даже больше, чем думаешь, а когда ты не можешь, ты стараешься изо всех сил, чтобы попытаться, когда сосредоточиваешься; это больше, чем может сделать большинство. Её руки обвивают его плечи, обхватывают затылок, пока его губы касаются её линии подбородка. — Я, наверное, умру, прежде чем снова увижу Эмбер. — Ты не умрёшь раньше меня, — уверяет он, и кончик его орлиного носа скользит по её шее, когда она наклоняется, освобождая для него место. — Это так эгоистично. Ты эгоист, — легкомысленно говорит она, и он мычит в знак согласия, прижимаясь губами к одинокой чешуе на её горле. — Но спасибо. Они оба вздрагивают, а затем замирают, когда раздается стук в дверь, Коллеи от испуга притягивает его ближе, а он прижимает её за спину. Он хмурится. И он знает, что Коллеи тоже это чувствует. — Путешественник спрашивает о ней, он хочет знать, не против ли она встретиться с ним, — спрашивает посыльный. Ухо Тигнари дергается, раздраженно, словно от лязга металла. Коллеи извивается под его руками, уклоняясь от него, и он, наконец, отпускает её, как только язык её тела начинает напрягаться при мысли о том, что кто-то третий заметит их в этой позе. Он ловит её взгляд, как только они отделяются друг от друга, и она качает головой. — Коллеи отдыхает, — кричит он и видит, как чья-то тень за окном мнётся, один раз, потом два, прежде чем кивнуть и уйти. — Путешественник ничего не сделал, — через мгновение говорит она, подтянув колени к груди и обхватив руками. — Я знаю, о чем ты думаешь, и это неправильно. Это потому, что моя голова работает неправильно, мастер Тигнари. — Я ничего и не говорил, — отвечает он, глядя на настойку её лекарства, снова поднимаясь на ноги. В их разговоре наступает затишье, когда он тянется за пробкой к уже готовой бутылке, прежде чем она снова говорит. — Мастер Тигнари, не могли бы вы сделать мне одолжение? Я хочу рассказать путешественнику о своем состоянии. — Это ужасная идея, — говорит он, не теряя ни секунды. — Он знает Эмбер, — говорит она с большей убежденностью, — И Эмбер доверяет ему, а поэтому я тоже ему доверяю. Он такой же хороший, как и она. Он сказал, что мы друзья. Пробка невольно скрипит, когда он её накручивает, и когда поворачивается к Коллеи, то видит, как её решимость укрепляет каждое сухожилие, каждый нерв. Она выглядит какой угодно, только не хрупкой. Он знает её достаточно хорошо, чтобы понять, что этот спор ему не выиграть. Тигнари выдыхает и принимает своё поражение.