Шахерезада и опиум

Тяжело быть султаном. Его Светлый Ум и Щедрая Душа, правитель Мурад , лениво подцепил толстыми пальцами виноград и внимательно сравнил тусклую зелень ягод с ярким сиянием изумруда в крупном перстне. Зачем растет виноград? Чтобы попасть к нему на стол, так его учили последние семь лет. Мурад знал, что должен быть благодарен судьбе, что именно он был старшим из выживших братьев и теперь занял место почившего отца. Но он по-прежнему оставался человеком, который провел в клетке десять лет, где всех потенциальных наследников держали, чтобы избежать опасной борьбы за власть. В нынешнем султане все еще жил раб, который совершенно не может достойно править слоном Империи. Но его мать, достопочтенная Медина, прекрасно справляется. Отец Мурада был менее везуч и ждал в темнице 39 лет, пока многочисленные бунты шатали трон под его старшими братьями. Неудивительно, что он сразу передал бразды правления женщине. У подножия трона визирь докладывал о том, что основные бунты подавлены, но в народе все еще может образовываться сопротивление. Султан лениво повернулся к закату: медь жаркого дня, разлитая по мрамору царской залы, постепенно уступала холодным теням. Солнечный янтарь, все четче отблескивая рубином, закатывался за линию городских домов. Все, чего хотелось Мураду, - это быстрее оказаться в объятиях своей жены, которая единственная дарит ему счастье и умиротворение. И вскоре визирь низко кланяется, а мать сдержанно кивает, позволяя сыну покинуть пост правителя. Мурад выскользнул из залы, снова становясь затравленным рабом, не привыкшим даже к мягкой постели. Плечи его подались вперед, словно пытаясь спрятать сердце и слабую душу, а походка стала мелкой, семенящей. В который раз он думал, насколько ошибочным было водружать слабого духом воспитанника тюремных надзирателей на трон, но все мысли почти сразу улетучивались с наступлением вечера – затягивались в воронку карих глаз его жены. Эта женщина была так прекрасна, что единственной достойной причиной, по которой бывший султан держал огромный гарем, – это возможность для его сына обрести столь чудесную супругу. Надира знала все секреты своего мужа. В отличие от предыдущего хозяина, в чей гарем она попала совсем юной, Мурад не требовал покорности. Это ее смуглые руки скидывали с обоих одежду, это ее сочные губы начинали игру, это она вела мужа в танце страсти. Запах магнолии от ее мягкой кожи смешивается с терпким запахом пота сплетающихся тел, а потрескивание огня в факелах и шуршание простыней затмевают сладкие стоны. Жена султана знает, что любит мужчина. - Империя гниет с головы, Светлейшая Медина. Мать султана стояла на балконе, вглядываясь в мрачный хребет ночного города. - Я знаю, Джафар, - голос ее звучит устало, но в нем все та же стойкая власть. – В какие легенды ушли настоящие янычары, что тропой крови и смерти пробивались в армию султана, а не по рождению имели эту честь? Как мне называть этих разжиревших трусов, что уже и не помнят, как их праотцы сражались за империю до последнего? Что бы сказали их деды, глядя, как их родная кровь готовит заговоры против собственного правителя? О, Аллах, почему я не застала расцвета Империи? Медина устало потерла лоб иссохшими пальцами, что делают ее руки похожими на изломанные птичьи лапы. Джафар взглянул на худой, но статный силуэт. Каждый изгиб и каждое движение этой тени не могли не внушать уважения. И пускай визиря за такие слова сочтут не достойным звания мужчины, но именно эта женщина должна вести Империю к новой славе. - Светлейшая Медина, Вы можете все исправить. Сухой кашляющий смех донесся с балкона: - Я никогда не сомневалась в твоей вере, Джафар, - шелковые занавеси дрогнули, и мать султана вернулась в залу. – Да, я могу. Но только власть моя над сыном слабеет. Плоть его не стойка к искушению, а Надира свое дело знает. Негоже султану сближаться лишь с одной девушкой… - Могу ли я что-то сделать, Светлейшая Медина? Медина только и ждала этих заветных слов. - Конечно, Джафар. Может быть, со стороны это дело покажется не совсем достойным визиря, но это необходимо, этим мы спасаем наш народ. Над гудящим рынком плотно стелилось пряное марево жарких торгов, а непрестанный журчащий говор рыночного люда насквозь пропитался липким потом. Солнце словно приблизилось к самой земле, опаляя ее в попытке услышать, удастся ли Ушлому Алафару всё-таки продать хилого ишака за десять золотых: старый осел почти на последнем издыхании развалился в тени крупной повозки. Имперский визирь старательно прикрывал лицо тканью куфии, то ли спасаясь от разнообразия кричащих запахов, то ли сохраняя статус невидимости. Но белое одеяние Джафара среди замызганных одежд Нижних Рынков выделялось также сильно, как его стремление проскользнуть в толпе, не касаясь грязного люда. Визирь уже собирался миновать Рабскую площадь, когда справа раздался воистину разбойничий свист. - И что такой чистый господин делает на низком невольничьем рынке? – томный женский голос, словно смазанный густым медом, обволакивал разум. Джафар быстро оглянулся и уже хотел быстрее скрыться в толпе, но золотистые, с кошачьим прищуром глаза не отпускали. - Я знаю, что вы ищете, достопочтенный господин, - смуглые тонкие пальцы обхватили прутья решетки, и девушка подалась вперед. Казалось, даже грязь шла ей к лицу. Серое рубище не могло скрыть идеальной фигуры, а треснувшая пухлая губа и растрепанные, черные, как око ночи, волосы придавали рабыне притягательную дикость. Девушка то приподнималась на коленях, то словно в бессилии опускалась на дно деревянной клетки. Больше всего это напоминало танец кобры, заманивающей добычу. - Почему ты не с остальными рабами? – Джафар кивнул в сторону шеренги усталых мужчин и женщин. Девушка капризно выпятила губу: - Ильмар считает меня буйной. Нет-нет, достопочтенный господин, если бы он не был так груб, я бы здесь не сидела. Но знаете, думаю, он отдаст меня задешево – многого вы не потеряете, - острый язычок скользнул по сухим губам. – А может, только больше приобретете. Джафар не ответил и зашагал в сторону Верхних Рынков, но по лицу рабыни мельком скользнула усмешка. Мурад был в восторге. Джафар опасался, что рабыня за пять золотых с нижних рынков оскорбит султана, но тот даже не обратил внимания на двух других наложниц, что так дорого обошлись казне. Была какая-то магия в этом размеренном покачивании бедер, а когда она опустилась на колени перед его ложем, Мурад ощутил раньше незнакомое торжество обладания властью. Как того требуют обычаи, девушка приложила ткань ко лбу и щекам и подняла взгляд. Во дворце было много кошек, очень много, а теперь султану казалось, что все они отдали свою мягкую грацию и мистику янтарных глаз этой женщине. Джафар снова докладывал о растущем волнении в городе, мать снова заставляла выходить к народу и требовать поклонения достойному правителю. Мураду же теперь казалось, что у него все под контролем. Теперь он разрушил скорлупу рабского смирения. С воровской грацией новая наложница взобралась на ложе. Пламя свечей неровно вспыхивало, окутывая каждую ночь мистической пляской теней. Тонкие пальцы скользят по телу султана, а золотистые глаза призывают раствориться в них безвозвратно. Надира пряталась от насмешек сестер по гарему, вызывая ликование Медины. Походка Мурада теперь всегда была по-царски широкой, а плечи больше не подавались вперед по рабской привычке. Он сбросил оковы и был готов сам взяться за правление Империей. Поцелуй обжигает живот, разгоряченный влажный язык скользит вверх, по груди. Шутливый укус в шею заставляет его вздрогнуть всем телом Медина вспомнила, как она сама сюда попала: молоденькой девушкой, мечтающей прорваться к трону через постель слабого султана. «Жена за каждым решением мужа стоит, а значит, власть имеет», - так говорила ее мать. Руки султана обвивают тонкую талию, прижимая девушку к себе всем телом. Ее волосы накрывают его лицо, запах жасмина возбуждает еще больше. Дыхание учащается, а поцелуи становятся все более жадными. - Как… как тебя зовут? - отрывисто выдохнул Мурад. - Как пожелает мой господин, - наложница заставляет его замолчать, впиваясь в губы. Мать султана слишком поздно осознала свою ошибку. Сын перестал слушать ее приказы, посчитав, что вполне справится сам. - О, Аллах, хоть ты объясни ему, что мало прочувствовать власть! Ей надо уметь управлять, как огромной боевой собакой… - Я буду звать тебя Жасмин. Мурад чувствовал, что он меняется. И это – заслуга губ Жасмин, что каждый вечер нашептывали ему. Даже Аллах теперь не был уважаем им , ведь он требует преклонения от него, великого султана Восточной Империи, - какая наглость! То ли дело мелкие боги и духи, что созданы для поклонения и службы людям. Медина не могла не заметить, что Жасмин уволакивает ее сына в пучину язычества. -Это заговор, Джафар! Где ты достал ее, как не разглядел змею? – в изнеможении Медина рухнула на подушки в саду и сжала пальцами виски. – Видит Аллах – не моя это вина, так сложились обстоятельства… - Могу я сделать для вас что-то, светлейшая Медина? Мать султана издала хриплый вздох: - Да, Джафар. Ежедневная малая доза яда в завтраки Мураду, прошу. - Но, светлейшая Медина, это измена… - Этим мы спасаем наш народ, а ты искупаешь вину за ту скверну, что привел в этот светлый дом. Когда султан начал хилеть на глазах, его мать созвала самых лучших врачей со всего города, но каждый из них, словно по наущению, разводил руками и в бессилии качал головой. В испуге Мурад бежал за советом к матери, и Медина, прижав любимого сына к груди, просила изгнать изменницу-Жасмин, что отравляла ему пищу, из замка, а лучше из земель, за которыми наблюдает Аллах. Следующим же утром Жасмин вывели на городскую площадь. Абсолютно нагая, сопровождаемая мерзким улюлюканьем, она ступала с таким достоинством, словно на ней был самый искусный наряд. - Шлюха, - шипели рыночные торговки. - Изменница! – провозгласил ага. - Шайтан, - вторили евнухи. Только несколько человек укоризненно качали головами и уводили детей. Двое янычаров оставили девушку, вокруг которой сразу сомкнулась алчным капканом толпа. С минуту она прямо смотрела поверх реки черноволосых голов. Первый камень ударил в грудь – Жасмин лишь сильнее отвела назад плечи. Второй просвистел над головой, а третий острым краем скользнул по ребрам – золотистые, с кошачьим прищуром глаза насмешливо окинули толпу взглядом. Еще два камня пролетели мимо, но увесистый булыжник попал прямо в лицо. Голову вместе с черным шелком волос мотнуло в сторону. Жасмин сплюнула кровью, и эта первая кровь словно сорвала оковы с людской жестокости. Камни полетели таким плотным градом, словно люд разобрал на осколки всю брусчатую площадь. В грудь, в живот, по ногам – но чаще всего целились в лицо. Связанные за спиной руки не позволяли прикрыться от людского гнева, но вряд ли бы Жасмин даже при возможности показала этим глупцам слабость. В какой-то момент она уступила, и пара крупных камней заставили ее упасть на колени – здесь задавить ее было проще, и новый залп боли прочертил еще несколько кровавых борозд по раньше такой прекрасной коже. Когда девушка снова попыталась встать, чей-то тяжелый пинок вновь вернул ее к земле. Из толпы выскочила торговка и под одобрительный смех за волосы протащила Жасмин по кругу. Каждый словно считал своим долгом ударить изменницу, хотя большинство толком и не понимало, в чем вина этой девушки. Две грязные оборванки из нижних улиц всучивали своим детям камни и заставляли «наказывать мерзкую шлюху». Наконец Жасмин бросили в центр круга, позволяя всем любоваться уродливыми плодами возмездия. Но ее губы скривились в болезненной усмешке, и она вновь попыталась подняться. Избитое грязное тело с встрепанными волосами, казавшееся таким жалким, все еще жило. Поднявшись на колени, девушка закинула уже оплывшее лицо к небу и громко захохотала. Толпа расступилась, пропуская двух янычаров, крепко держащих крупный мешок. Его ткань вздымалась под напором беспорядочного внутреннего движения. Когда двое мужчин приоткрыли куль, из него молниеносным черным пятном с шипением вылетела бродячая кошка. Петляя, она выскользнула между ног толпящихся. Еще двое янычаров подхватили Жасмин и попытались запихнуть в отчаянно воющий мешок. Девушка не сопротивлялась, но хохотала и с каким-то кокетством обвивала одного из мужчин окровавленными ногами. - А где же мой почтенный господин? – она с улыбкой закусывала губу и пыталась извернуться, словно выглядывая кого-то в толпе. – Где же тот толстый мальчишка, которого вы держите на троне? Слабый султан для рабского народа – вот забава! Ее смех прервал крик из толпы, которая тут же бросилась врассыпную. Янычары напрочь забыли о Жасмин и без промедления бросили на землю вместе с мешком ополоумевших от тесноты кошек, которые облезлым вихрем рванули на свободу. - Это Алладин! Поймать вора – за него награда давно назначена! – закричал ага. С палашами наперевес янычары побежали в сторону небольшого войска, что сосредоточенно двигалось в сторону замка. В поднявшейся панике на месте оставалась только Жасмин – несколько раз ее пнула бегущая толпа, но девушке до этого не было дела. - Ха-ха, кончина слабого правителя от собственного народа – достойная кончина… Вот же забава… - Эй, ты как? Одежду дать? – Жасмин подхватили под локоть и перерезали путы. Она перестала смеяться и взглянула на первого, кто решил помочь. Его лицо и торс были испачканы в крови, но сияющей на его лице белозубой улыбке это совсем не мешало. - Спасибо, одежды не надо, пусть видят, какой бывает жестокость, - Жасмин улыбнулась как ни в чем не бывало.- Вы ведь Алладин, верно? Глаза юного вора возбужденно блестели, словно в конопляном дурмане. - Представляешь, мое войско непобедимо! Это джинн сделал, правда здорово? Справа с воинственным криком на двоих бежал совсем молодой стражник. Один удар эфесом – и он лежит без чувств. - Джинн, говоришь? – недоверчиво прищурилась Жасмин, окровавленной пятерней приглаживая волосы. - Самый настоящий – из лампы! Лучшее оружие – исполнил, непобедимое войско – исполнил. Вот с устранением султана меня бросил – наверное, и правда не может убивать… - Султан слаб, - твердо заверила Алладина девушка. – Так что, джинн твой свободен, как солнце. Тебе пора, вояка. Девушка развернулась и неспешно двинулась по улице, потонувшей в кровавом хаосе гражданской войны. Избитое тело может и утратило часть своей красоты, но походка по-прежнему была полна достоинства. Уже слышался треск пожаров, затмеваемый истошными женскими криками и воинственным мужским кличем, - все это ничуть не отразилось на равнодушном лице Жасмин. Никто не пытался ее атаковать, скорее обходили так, как обходит войну тот, кто видел ее истинное лицо. - Из лампы… Убивать нельзя… Поверил же, - джинн завернул в тихую улочку и стряхнул с себя женское обличье, вновь становясь неясной дымкой синего тумана.