Сказка для короля

— Здесь все решает практика, — сказал мейстер Пилос. — Чем больше вы пишете, тем лучше у вас будет получаться. Практика... Давос устало посмотрел на уродливые закорючки, вышедшие из-под его руки. Дело шло в гору, но чудовищно медленно. Гордости за свои успехи он не чувствовал, только безмерное изнеможение. Занятия чтением и письмом — все равно что плыть против течения. Не его это, и все тут. — Станет легче, если вы найдете в этом хоть какое-то удовольствие, — посоветовал мейстер, заметив его кислое лицо. — Когда делаешь что-то, что тебе по душе, работа становится в радость. Давос медленно покачал головой. — Переписывать старые письма и непонятные книги — какая уж тут радость? — Тогда напишите что-то от себя, милорд. — Письма? — было бы кому писать. Мария и младшие читать не умеют, а Деван и так под боком. — Письмо или, быть может, историю. — Историю? — Если я правильно помню, у вас есть маленькие дети, лорд Давос. Напишите что-то, что могли бы рассказать им перед сном. Сказку? Давос чуть не рассмеялся. Бывший контрабандист пишет сказки для детей? Что за нелепость... Давос представил себя с двумя младшими сыновьями на коленях, запрокинувшими лохматые головки и заглядывающими ему в рот. Сказки... Разве мог он придумать целую историю? Занятие, непристалое ему еще больше, чем учиться читать и писать. Или быть Десницей короля. Во что же превращалась его жизнь? "Жил-был моряк. Он любил море, а море любило его. Он ставил черные паруса и выходил в открытое море на своем черном корабле. Он возвращался с трюмом, полным сокровищ." Чтобы родить и записать эти три строчки у Давоса ушло удручающе много времени. И результат ему безнадежно не нравился. Как передать на бумаге то, что он хотел рассказать? Как поет в парусах ветер, и скрипит под ногами палуба, а деревянные бока корабля весело облизывает шипящая волна. Как кренится мачта, визгливо орут над головой чайки, а на губах оседает морская соль, и куда ни глянь — везде только безграничная синь: ровная и нежная наверху, волнующаяся и яростно яркая внизу. Как мозолистые ладони обжигают рвущиеся из рук канаты, глаза щиплет солеными брызгами, а уши закладывает от рева ветра. Море — необъятное и никому не подвластное. Только дурак мог попытаться заключить его в тесные оковы жалких чернильных строк. Давос вздохнул. "Моряк возвращался с сокровищами и менял их на монеты. Это были отравленные монеты, сокровища тоже были отравленными. Но моряку было плевать. Он знал море, а море знало его. Он возвращался глубокой ночью, с карманами, тяжелыми от звенящих в них монет. И все ему удавалось, потому что он любил море больше всего на свете, и море отвечало ему взаимностью. Однажды моряк вез лук. У него было много лука, и он подумал Где я могу его продать? Если я продам лук простым горожанам, мне заплатят столько, сколько этот лук стоит. Но если я продам его голодающим, мне заплатят намного больше. И он повез свой лук в осажденную крепость. Он спас голодающий гарнизон, и стал рыцарем, и заплатил своими пальцами за годы, когда за отравленные сокровища ему платили отравленными монетами. За свои пальцы моряк купил себе честную жизнь, будущее для своих детей и человека, которому мог служить. Моряк стал рыцарем, но он все еще был моряком. Моряк продолжал ходить в море и продолжал любить море, но все стало по-другому. Потому что теперь моряк не любил море больше всего на свете. Больше всего на свете он любил своего короля. Моряк потерял свою свободу, но обрел что-то намного большее. Это была самая выгодня сделка в его жизни." А эта сказка — вышла очень странной, и вряд ли понравится детям. Давос уставился на подсыхающие чернила, борясь с желанием бросить бумагу в огонь. Хорошие истории были другими. Захватывающими, полными неожиданных поворотов и дышащими древними загадками. И, наверное, не такими личными. Но из Давоса был никудышный выдумщик. Если писать — то правду. — У тебя руки в чернилах, — заметил Станнис, когда они остались одни после очередного долгого и изматывающего совета, полного бесполезных споров, туманных тревог и мрачных перспектив. — Что ты писал? — Я учусь писать, Ваша Милость, — напомнил Давос. — Писать и читать. — Это мне известно, — в пляшущем пламени свечей тени, залегшие на лице Станниса, казались еще глубже и чернее. Он опасно походил на мертвеца — даже сидел за столом так же безжизненно-неподвижно. — Я спрашиваю, что ты писал. Давос кашлянул. — Историю, Ваша Милость. Я пытался написать сказку для своих детей. Брови Станниса едва заметно приподнялись. — Сказку? Ты пишешь сказку? Давосу было не впервой ощущать себя дураком, и сегодня это чувство было особенно острым. — Такое ли это странное занятие для отца? Детям все равно, рассказываешь ты им древнюю легенду или что-то, что придумал в пьяной горячке. К его удивлению, Станнис кивнул. — Ничего странного. Мне самому приходилось этим заниматься. Настал черед Давоса вскидывать брови. — Вам? Я не думал, что Ширен... Станнис тряхнул головой. — Это было давно. В те незапамятные времена, когда Ренли еще был готов хоть что-то воспринимать из моих уст и ни в какую не хотел засыпать без новой истории каждую ночь. Как ты понимаешь, истории, известные человечеству, исчерпали себя довольно быстро, так что мне не оставалось ничего другого, кроме как выкручиваться самому, — Станнис помрачнел. — К счастью, это закончилось сравнительно быстро. Ренли не слишком приходились по вкусу те истории, что придумывал я. Он говорил, они слишком скучные, предсказуемые. И когда твои истории кажутся предсказуемыми сопливому мальчишке ростом тебе по пояс... Что ж, наверное, это означает, что из тебя никудышный сказитель. Давос невольно задумался: что мог придумать молодой Станнис, чтобы получить такую уничижительную оценку от младшего брата? "Жил-был принц, и когда пришел его черед восходить на престол, он взошел на престол и стал законным королем, а потом жил долго и счастливо, конец"? Звучало пугающе похоже на правду. Станнис откинулся на спинку кресла и переплел пальцы на груди, вперив в Давоса пристальный взгляд. Тот молча порадовался, что, в отличие от Красной Женщины, чьи умения оставались сокрытыми тайной, его король точно не умел читать мысли. — А что написал ты, Давос? — спросил Станнис. — Я хочу послушать твою историю. Давос бросил нервный взгляд за окно. Стояла глубокая ночь, и черное небо было затянуто низкими облаками. Ни звезд, ни луны — только непроглядная тьма. — Для сказок на ночь время слишком позднее, Ваша Милость, — попробовал отшутиться он. — Если мы надеемся урвать хотя бы пару часов сна до рассвета, нам лучше прямо сейчас отправиться по постелям. — Мы взрослые люди, милорд Десница, — Станнис улыбнулся — и как же странно смотрелась улыбка на этом худом лице с глубокими черными тенями на месте запавших скул, — и можем позволить себе слушать сказки на ночь хоть в разгар дня. Никуда ты не денешься... Что ж, Давос привык повиноваться приказам своего короля. Он потянулся и вытащил из кармана сложенный вчетверо лист. — Это довольно странная и, наверное, скучная история, Ваша Милость, — предупредил он, разворачивая желтоватую бумагу. — Тем больше причин испытать ее на ком-то, прежде чем рассказывать своим сыновьям. В неверном свете немногочисленных свечей мерещилось всякое. Сейчас Давосу показалось, что синие глаза Станниса мерцают весельем — наверное, просто отблески пляшущего пламени. Давос уставился на усеивающие бумагу вкривь и вкось буквы. Чтение давалось ему с трудом и при нормальном освещении, в полутемной комнате же это занятие грозило превратиться в пытку. К счастью, он хотя бы помнил, что писал. — Жил-был моряк, — начал Давос. И замолчал. Уже по первой строчке было понятно, что интересной история не будет. Никакая это не легенда про доблестных рыцарей и мудрых королей. Наверное, юный Ренли Баратеон оборвал бы его прямо здесь. Но Станнис молчал. — Он любил море, а море любило его. Он ставил черные паруса и выходил в открытое море на своем черном корабле. Он возвращался с полным трюмом сокровищ. — Каких сокровищ? — спросил Станнис. Давос запнулся. — Что, простите? — Каких сокровищ? — повторил Станнис. Его глаза блеснули. — Дети всегда задают тысячу вопросов, к этому нужно быть готовым. И надо же ему все усложнить... — Шелка, специи и душистые травы. Бочки с дорогим вином, хотя, может, это детям знать и необязательно. Вообще, вся эта история выходит большим дурным примером. — Если бы для правильного воспитания было достаточно хорошего примера... — Станнис нахмурился. Неоконченная фраза угрюмо повисла в воздухе. — Продолжай. — Моряк возвращался с сокровищами и менял их на монеты, — послушно продолжил Давос. — Это были отравленные монеты, сокровища тоже были отравленными. Но моряку было плевать. Он знал море, а море знало его. Он возвращался глубокой ночью, с карманами, тяжелыми от звенящих в них монет. — Значит, все-таки контрабандист, — заключил Станнис. — Почему-то я так и думал, что ты не станешь писать истории про честного торговца. Надеюсь, преступника в конце постигнет справедливая кара? — Вы узнаете, если позволите мне дочитать, Ваша Милость, — заметил Давос. Его смущение потихоньку сменялось раздражением. Он хотел покончить со всем побыстрее, но Станнис точно находил какое-то удовольствие в том, чтобы прерывать его на каждом слове. Давосу редко доводилось укладывать спать своих детей и еще реже — читать им сказки — обычно этим занималась Мария. Но если память ему не изменяла, ни один из их сыновей не был и вполовину таким дотошным. Станнис ничего не ответил, и Давос счел это знаком продолжать. — И все ему удавалось, потому что он любил море больше всего на свете, и море отвечало ему взаимностью. Однажды моряк вез лук. — Откуда он взялся, этот лук? — снова перебил Станнис. — До этого ты рассказывал про шелка, специи и вино. Любой уважающий себя слушатель задастся вопросом, с каких пор лук тоже считается сокровищем. — Честно сказать, я не думаю, что кто-нибудь из моих сыновей задастся таким вопросом, — сказал Давос, которому это все порядком надоело. — А вам, Ваша Милость, уж точно не нужно далеко ходить, чтобы найти ответ на вопрос, может ли лук считаться сокровищем. Станнис рассмеялся, коротко и сухо. — Нет нужды напоминать мне об этом, Луковый Лорд. Ответ мне известен. Ты не думал, что мне в самом деле просто интересно, откуда взялся лук? — Это совсем другая история, Ваша Милость. Если мы будет отвлекаться на жизненный путь каждой появившейся в этой сказке луковицы, боюсь, мы не закончим и к следующему вечеру. — Что ж, я вижу, тебе не терпится продолжить повествование. Хорошо. — У него было много лука, и он подумал: где я могу его продать? — Давос начал читать быстрее, в надежде поскорее закончить, ориентируясь больше на свою память, чем на накарябанные слова. — Если я продам лук простым горожанам, мне заплатят столько, сколько этот лук стоит. Но если я продам этот лук голодающим, то мне заплатят намного больше. И он повез свой лук в осажденную крепость. — Жажда наживы, — Станнис скривил губы. — Какие низкие побуждения правят твоим героем, Давос. Тебе стоило добавить хоть каплю высоких чувств, для красоты истории. — Какие высокие чувства могут быть у контрабандиста, везущего лук на продажу? — сварливо поинтересовался Давос. И запоздало добавил: — Ваша Милость. Станнис прикрыл глаза. — Чувство долга? Верность кому-нибудь из гарнизона? Милосердие? — слышать это слово из его уст было странно. И еще страннее — прозвучавшее напоследок, тихо и словно нехотя: — Что еще пишут в таких легендах? Любовь? — Вы, кажется, гораздо больший романтик, чем я, Ваша Милость, — пробормотал Давос, слишком удивленный, чтобы ответить по существу. Станнис посмотрел на него, как иногда смотрел на Пестряка, когда тот выдавал особенно выдающуюся чепуху. — Глупости. Я просто знаю, как такие истории работают. Тут не поспоришь — высокородный сын лорда точно слышал побольше настоящих легенд, чем мальчишка из Блошиного Конца. Все, что оставалось, — продолжить читать. — Он спас голодающий гарнизон, и стал рыцарем, и заплатил своими пальцами за годы, когда за отравленные сокровища ему платили отравленными монетами. Станнис кивнул. Справедливая кара — все как заказывали. — За свои пальцы моряк купил себе честную жизнь, будущее для своих детей и человека, которому мог служить. Моряк стал рыцарем, но он все еще был моряком. Моряк продолжал ходить в море и продолжал любить море, но все стало по-другому. Потому что теперь моряк не любил море больше всего на свете. Больше всего на свете... — Давос запнулся и уткнулся в бумагу, снова вдруг оробев. В мыслях и на бумаге все звучало легко и правильно, но когда это нужно было прочитать... Чем дольше он тянул, тем глупее себя чувствовал. Пересилив себя, Давос дочитал: — Больше всего на свете он любил своего короля. Он ждал, что Станнис что-то скажет, но тот молчал, а Давос не смог заставить себя поднять взгляд. Он сглотнул и с облегчением понял, что осталась всего одна строчка. — Моряк потерял свою свободу, но обрел что-то намного большее. Это была самая выгодная сделка в его жизни. Конец. Он замолчал, бессмысленно пялясь на свои закорючки. В комнате было тихо, только едва слышно шептал огонь. Давос вытер пот со лба и, снова сложив бумагу, убрал ее в карман. Потом, наконец, посмотрел на Станниса. Полумрак скрадывал выражение его лица, и Давос не мог понять, что творится у Станниса в голове, пока тот задумчиво разглядывает свои переплетенные руки. Пламя свечи плясало в его распахнутых глазах, создавая иллюзию шторма там, где обычно была только спокойная синева. Потом Станнис несколько раз моргнул. — Я думаю, это хороший рассказ, — сказал он, немного натужно. — Попробуй рассказать его моей дочери, он может прийтись по душе и ей. — Вы не хотите сами его ей рассказать, Ваша Милость? — спросил Давос. — Ширен очень обрадуется. Станнис покачал головой. — Когда Ренли был маленьким, у меня было много свободного времени и не очень много обязанностей. Теперь Ренли мертв, а я — король, которому нужно завоевать свое королевство, и все обстоит с точностью до наоборот. Давос не стал указывать на очевидное. По крайней мере, они уложились до рассвета. — Можешь идти, — Станнис махнул рукой. — Мне понравилась твоя история, Давос. Если ты напишешь еще что-то, я хочу это услышать. — Конечно, Ваша Милость, — ответил Давос, и все, что оставалось после этого — пожелать спокойной ночи и удалиться. Уже за дверьми он тяжело вздохнул. Давос сомневался, что в ближайшее время возьмется писать еще что-то в таком духе. Но если возьмется — он напишет историю про короля, слишком занятого, чтобы любить, и его рыцаря, которому приходилось делать это за двоих.