Сколько ты ещё выдержишь

      Всё началось с того, что Уилбур придумал продавать наркотики в фургоне для ход-догов. Всё продолжилось тем, что на вопрос Дрима: «вы ебанулись?» вместо ответа Уилбур решил, что начать борьбу за независимость против Администратора и одного из сильнейших игроков-дуэлянтов в мире — звучит как хорошая идея. Всё просто — они оснуют свою страну, и там без каких-либо проблем легализуют любые таблетки и курительные палочки. Казалось бы — отличный план.       Что могло пойти не так?       Армия, наполовину состоящая из детей, противостоящая другим детям. Вот что могло пойти не так.       Томми ненавидел Уилбура и Дрима за то, что в Погтопии случайно застал сцену, где Уилбур пришёл к Дриму за динамитом, чтоб взорвать их город.       Дрим ненавидел, что они с Томми всё ещё никак не поднимали эту ситуацию в разговоре.       — Я хочу взорвать Л’Мэнбург, — Томми не мог поверить в то, что мог представить, как брат говорит это. История Л’Мэнбурга началась во взрывах и пламени. Не удивительно, что переживания одного за другим уничтожения страны повлияли на человека. Но Томми не хотел признавать, что состояние брата нестабильно, что он действительно стал бы уничтожать их… Его страну.       Конечно, его страну. Томми просто… Просто сложил две свои жизни к основанию и освобождению их республики, а Уилбур… Уилбур так легко уничтожил бы это?       Он бы не стал! Он ведь не стал бы?       Или он так и сделал бы?       Они уже зашли чертовски далеко со своей революцией. Куда дальше? Ломать то, что они так долго пытались построить?       — Круто, удачи тебе, — Администратор поднял палец вверх. Томми не видел из-за темноты и расстояния, но представил предельно чётко, как его улыбчивая маска бессмысленно улыбалась.       Ублюдок.       Томми готов был броситься на него с кулаками. Вот только… В горле поднялась на мгновение рвота от ощущения булькающей крови.       Томми не хотел говорить себе, но он никогда не переставал бояться Дрима с тех самых секунд, когда пошатнулся и упал от слишком быстро взлетевшей стрелы, как он ощутил чуждое чёртово присутствие, древко стрелы в теле, и как ему оставались едва ли минуты до смерти. Он уже был трупом, он знал, что его второе сердце остановилось следом за первым, но хренов Дрим просто стоял там, смотря, как Томми умирает. Он просто стоял. А его маска улыбалась.       Томми не знал, что делать с этим ужасом и ненавистью и обвинением после того, как они подписали Договор о мире. Дрим не пытался сам начать какой-либо конфликт, и он без проблем принял диски Томми в обмен на независимость маленькой злой страны. Он не злодействал. Он не был плохим парнем.       Это заставляло Томми думать о том, что плохой парень — это он сам. И это плюс к причинам, за что он ненавидит Дрима. Дрим не имел права даже неосознанно вызывать в нём чувство вины. Пошёл. Он. На. Хуй.       Затем Дрим написал письмо. То странное, лживое, должно быть, сообщение, где называл Томми другом и сообщал о солидарности с фракцией Погтопии. Томми боялся представить, что хотя бы одно слово из написанного могло оказаться правдой, потому что всё это слишком походило на правду. Дрим не мудак, и он встал на сторону Томми, на сторону Уилбура, не ради бывших врагов, но для защиты собственной страны.       А затем, движимый собственными непонятными мотивами, следующий за своей внутренней логикой, Дрим предал их, напоследок опустив в землю зерно раздора.       То, из-за чего Уилбур, уже движимый чувствами обиды и жажды отмщения, сбросил сам себя в хренов колодец с паранойей и отчаянием. То, из-за чего Томми больше не мог достучаться до брата — Уилбур искал врагов в тени от каждого фонаря, мёртвой хваткой вцепился в свою манию, нацеленный только на свержение власти Л’Мэнбурга, любой ценой и через любые жертвы.       То, из-за чего Томми понял, что ни за что не должен оставлять брата. Уилбур, должно быть, не пытался открыто обвинить его в предательстве, потому что знал, что Томми дважды умер за их страну — на одну жизнь больше, чем многие, да ещё и отдал Самое Ценное из своих вещей, когда риск Настоящей смерти стал предельно страшным. Уилбур знал, что Томми слишком сильно любит страну, которую они выдумали, чтоб предать идею о её возвращении. Томми знал, что не может заставить брата одуматься от любого кошмара, который взбредёт ему в голову.       — Удачи?       — Ага, удачи. Мне всё равно никогда не нравился ваш Л’Мэнбург.       Повисла пауза. Уилбур как будто давал Дриму момент, чтоб связать две точки, но Дрим их не соединял. Тогда Сут выдохнул:       — Дрим. Я хочу, чтоб ты отдал мне динамит.       Администратор тихо хихикнул.       — А зачем мне это? Уилбур. Ты хреновый воин. Техноблэйд — на твоей стороне, но он не может успеть везде. На следующей битве я встану против тебя. Я мог бы убить тебя, и твоего сына, или даже Томми.       — Что…       — Тогда я бы взорвал Л’Мэнбург, а ты… Не увидел бы этого, — в темноте подземелий белая маска маячила почти сверхъестественной яркостью.       Уилбур молчал. Дрим раскачивался на носках.       — Я спрошу ещё раз. Какое мне удовольствие от того, что ты взорвешь свою страну? Что я получу от этого?       Томми прислонился всем телом к камню. Чёрт побери. Он застал что-то ужасное.       Он просто ещё не понимал, что именно.       Тогда Уилбур сказал:       — Я тебе отсосу.       Тогда Томми споткнулся о собственный мозг.       Тогда Дрим споткнулся о мозг Уилбура.       С точки зрения Дрима, Уилбур выглядел одновременно чертовски уверенным в знании значения собственных слов, и к тому же все ещё безумным. Так насколько можно было доверять словам революционера-маньяка, который выглядел так, словно в последний раз мешки под его глазами платили арендную плату тридцать лет назад?       Дрим никогда не сомневался в психологии Уилбура Сута. Никогда не сомневался в том, что он понятия не имеет, как она, блять, работает. Уилбур предлагал детям продавать наркотики и вступать в армию. Уилбур фальсифицировал выборы в собственной стране, а потом обижался, когда его выгоняли за нарушение принципов демократии. И это кроме той истории с Салли и Фанди, боже, даже не начинайте эту историю — Дрим знал, что лосось чисто анатомически не мог родить лисёнка и остаться в живых, а Уилбур по жизни вёл себя так, словно у него послеродовая депрессия. Там есть факты, которые Дрим ради собственного спокойствия не собирался связывать. Так что просто.       Уилбур       какой-то       конченый.       Но теперь он столкнулся с ебанутостью этого человека лоб в лоб и — как обычно — не мог по быстрому придумать достойный ответ, потому что ни один, блять, нормальный человек, не должен никогда в жизни сталкиваться с противостоянием такому аргументу. Говорить с Уилбуром — это как говорить с алкоголиком, который уверяет, что видел белочку. Даже не поспоришь — он-то видел. Тут нужно либо соглашаться, идя по пути меньшего сопротивления, либо ахреневать, держась за собственную, лишней фантасмагории лишённую, реальность.       Дрим благодарил собственную предусмотрительность за привычку скрывать лицо, потому что его мимика за пять секунд крутанула американские горки, а он не пристегнулся ремнями безопасности, выпал из вагонетки собственного мозга и всё такое.       — Круто, валяй.       (Поставьте здесь паузу. Сходите за чаем и печеньем. Они все ещё будут здесь к вашему возвращению.)       Уилбур встал на колени перед Дримом, не замявшись, не спросив «сейчас? Тут?» или любой совершенно вопрос, как будто ситуация, где ему нужно отсосом платить за динамит не казалась ему ни в каком месте странной.       (Вы сходили за чаем?)       Дрим смотрел на Уилбура через прорези в маске, и.       Не поймите неправильно, он даже не хотел этого физически. Никогда не задумывался о рте Уилбура Сута на своём члене. Никогда не задумывался, что ему когда-нибудь придётся об этом задуматься.       Но, боже, блять. Он не какой-то моральный урод. Отбитый? Ну да, но чтоб всерьёз противостоять на войне детям и менять независимость нации на виниловые пластинки, наверное, нужно стать ёбнутым. Довольны? Довели!       Но он не моральный урод. Уилбур выглядел как ходячий труп. Чёлка липла ко лбу как облитая топлёным салом. От него пахло. Дрим мог простить людей, которым нравилось целоваться с утра и лезть в штаны партнёра не помывшись, но Уилбур Сут в принципе забросил любую личную гигиену, когда отпала необходимость носить белую форму революции.       И дело даже не в том, что Дрим брезговал. Гигиена просто была одним из звоночков, говорящих, как сильно Уилбуру плевать на окружающих и себя самого.       Уилбура интересовала только цель. Он мог делать вид, что лез в штаны Дрима, но на самом деле он уже закладывал динамит под городом.       Уилбура       здесь       не было.       В порыве отвращения Дрим отшатнулся и схватил Уилбура за руку, не дав принять за них обоих самое необъяснимое решение за неделю или месяц. Даже будучи адреналиновым наркоманом Дрим не хвастался количеством случайных отсосов от врагов. Обычно он сражался с драконами — и драконы к такому не готовили.       — Ты вообще этого хочешь?       Раньше Дрим никогда не сомневался в собственной ориентации так сильно. Но. То, как Уилбур смотрел на него, стоя на коленях, уничтожило и похоронило остатки терпения к ситуации.       Он не моральный урод.       — Какая разница?       Он, нахрен, не насильник.       Раньше Дриму было интересно, насколько далеко психика Уилбура позволит ему пойти. Сколько он ещё выдержит. Но. Блять.       Уилбур мог выдержать насколько угодно больше Дрима. Он купался в том безумии, которое Дрим пытался вычерпать ведром.       И его ещё называли манипулятором.       — Я понял тебя.       Уилбур Сут — ебанутый. И это, нахрен, заразно.       …Томми не знал, на что он злится больше — на то, что Уилбур пытался отсосать Дриму, или на то, что Дрим отказался от отсоса.