Все, что осталось от нас

До Леви Майк и не знал, что любит быть грубым в постели. Тот кусался, шипел, царапался до крови, казалось, он всегда пребывал в ярости. Чистой, незамутненной ярости, которую по недоразумению переплавлял в похоть. Сухой, сплошь обтянутый твердыми мускулами и стальными жилами, Леви был неукротим в своем желании обратить секс в побоище. Майку приходилось ломать его, скручивать и душить, таскать за волосы, лишь бы угомонить хоть на минуту. Трахаться с ним было все равно, что сражаться с титаном: выматывало до дрожи, доводило до исступления. — С-сука! — прохрипел Леви и дернулся, силясь соскочить. Майк отвесил ему звонкую оплеуху, навалился всем весом. Леви коротко вскрикнул, впился зубами в плечо, прокусил кожу, ощерился окровавленным ртом. Майк стиснул дернувшееся горло, сжал пальцы, двинул бедрами резче, засаживая по самый корень. Леви вздрогнул, ровно выдохнул, глаза его — серые, дикие, злые — закатились под тяжелые веки, обратились голубоватым блеском белков. Теряя себя от желания и бешенства, Майк глухо вскрикнул, кончил, сотрясаясь всем телом. — Блядь!.. Какая же ты блядь, — выдохнул он и повалился рядом. Леви надсадно закашлялся, хватая воздух посиневшими губами. Он долго пытался отдышаться, его багровый член обмякал, на животе блестела влажная дорожка мутноватой спермы. — Придурок, — хрипло выплюнул он. — Сказал же, не трогай лицо. Майк пошарил в брошенной у постели куртке, достал мятую пачку, закурил. По комнате, пропитанной густым запахом пота и семени, разнеслась табачная вонь. — Сработало же, спустил как по команде. — Иди нахер. — Поздно брыкаться, утром будешь щеголять синяками на роже. — Мудак. — Шваль ебливая. Леви потер шею, на бледной коже уже наливались отпечатки пальцев. Красиво. — Тряпку свою завяжи повыше, завтра ошейник проступит. — Это шейный платок, идиот. — Насрать. Еще раунд? Леви потрогал себя между ягодиц, на мозолистых пальцах алела кровь. — Не сегодня, выезд в девять, штаны испачкаю. — Чистеха. — Свинья. Леви забрал у него выкуренную наполовину папиросу, глубоко затянулся, выпустил в потолок идеально ровное кольцо дыма, продел в него второе поменьше. — Ловко ты. — Дядька научил, не сложно. Выдыхай из гортани, а не из легких, толкай языком, тяни губами «о». Майк прикурил новую, попробовал, получилась какая-то размазня. Леви, явно рисуясь, пустил три кольца. — Иди ты. — Сам вали. — Вы надолго в Трост? — Сутки, минимум. У старика юбилей, наверняка споит Эрвина, опять блевать будет все утро. — Не умеет наш командор пить, присмотри за ним. — Угу. Дозор выставлю в шлюшьем доме. — Леви. — М? — Почему ты еще не признался ему? — В чем? — В большой и светлой. Ленность в серых глазах сменилась настороженностью, через секунду — колким льдом. — Не твоего ума дело. — Обижаешь, я ведь, наивный, думал, мы друзья. Разве нельзя по-дружески спросить о сердечных делах? — Нет. — Жалко. — У пчелки, дурак. — Сам дурак. Майк затушил папиросу о дно чашки в коричневых разводах, закинул руки за голову, потянулся блаженно. Секс с Леви выматывал не хуже тренировки, тело ныло, болел даже член. Узкий, зараза, будто целка-невредимка, сколько ни трахай. — А ты-то чего к своей зазнобе не подкатишь? — К Нанабе на кривой козе не подъедешь, — вздохнул Майк. — Она уже полгода крутит роман с кем-то из гарнизонных шишек. — Фу, гарнизон. Как и все разведчики, Леви питал презрение к тыловым крысам. Больше он ненавидел только полицию и чинуш. — Фу, — согласился Майк. — Поглядывает она на тебя. — Да ну? — Ну да. — Врешь. — Зачем? Болтать попусту — только ебаря терять. — А что, если к Нанабе уйду — не потеря? — Боевому товарищу можно и добрый член уступить, — ухмыльнулся Леви. — Альтруист. — Не то слово, последнее от сердца отрываю. Майк промолчал, он знал, что кроме него Леви трахался только с Нойманом. Того сожрали еще в позапрошлой вылазке, уже с год назад. Хороший был парень. — Слушай, сбрей уже усы эти, а? — На кой черт? — Мерзко. Волосня же под носом, негигиенично. Еда остается, сопли, херь всякая. — Нет у меня там соплей. — Есть. — Сдались они тебе. — Буэ-э. — К Смиту иди с такими запросами, уж он-то бреется по два раза на дню, чистюля, как ты. Леви закусил губу, Майк запоздало понял, что это удар ниже пояса. Узкие глаза превратились в щелки, пылающие гневом. — Рот закрой, про Эрвина больше ни слова, ясно? Майк кивнул. Он уже давно знал о болезненной привязанности Леви к Смиту. При упоминании того лицо у Леви делалось странным, мягким, почти беззащитным. Не потребовалось много времени, чтобы понять — это влюбленность. Искренняя, безответная. Еще с кадетки он знал, что друг только по бабам. У Леви не было и шанса. От этого становилось горько и, почему-то, немного смешно. На Леви молилось пол-легиона, а он… сердцу не прикажешь, так ведь? Досадно. Леви отдал ему окурок, поднялся, быстро привел себя в порядок. — С хера ли ты такой скрытный? Леви, уже запрыгнувший на подоконник, обернулся. — Не хочу кормить сплетников. — Тебе есть до них дело? — Нет. Просто не хочу. — Как знаешь. Леви распахнул окно, с негромким шипением выпустил тросы и скрылся в ночной темноте. Он всегда приходил и исчезал незаметно, минуя патрули. Майк вновь закурил, из-за густых облаков вышла луна. Полная, круглая, как дымные кольца, серебрящая все под собой мертвенным светом. Красиво. И все же — досадно. Как же так получилось, что оба они — ненужные, нежеланные, оказались в одной постели? Слились в яростной близости, утешились в объятьях друг друга? Случайность. Горькая шутка. Майк стряхнул пепел прямо на пол, порадовался, что рядом нет Леви, тот бы наверняка высказал что-нибудь едкое. Луна скрылась за тучами, потянуло холодом ранней осени. Майк затворил окно, укрылся с головой. Уснул. В сладком забытьи ему привиделась Нанаба, русые ее волосы отросли до плеч, это придало всегда строгому лицу женской нежности. Она носила под сердцем его ребенка, улыбалась тепло, обещала, что все будет хорошо. Даже во сне Майк понимал, что это ложь. Но не противился, утопал в сладкой патоке обмана, пытался ухватить хоть кусочек простого человеческого счастья. Проснулся он рано, еще до рассвета, долго глядел в серую утреннюю муть за немытым окном. Внутри было тяжко, хотелось напиться. На белом каменном подоконнике виднелся отпечаток солдатского сапога, след был маленький, узкий. Это все, что осталось от ночного визита Леви. Почти ничего.