***
— …Понял? Просто повтори. — Обязуюсь верить в Бога, чтить его заповеди и исправно следовать им. Момо, в отличие от своего верующего отца, не был честным богомольцем, но крещение на тринадцатом году жизни он принял без долгих размышлений, с гордо поднятой головой. Если точнее, Момо двенадцать годичных циклов и четыре декады, а это значило, что он почти взрослый. Во время крестин мысль о собственном будущем мотылью извивалась в его мозге и не давала покоя: в таком возрасте трущобные дети уже достаточно зрелы, чтобы работать со старшими, разделять с ними трапезу и осознанно каяться перед Господом за грехи предков. В момент омовения Момо задумался, насколько это важно для него и важно ли вообще, и пришёл к выводу, что не очень. В Бога верят только старики и пьяницы. Ополоснув пальцы, Збалтазар осенил мальчика знамением, протянул ему чан и позволил умыть лицо и шею. Момо сощурился, вздрогнул от холодных брызг, кулаком вытер капли с носа и в раздражённом непонимании свёл брови, когда Збалтазар вымазал его лоб источающим прогорклый кисло-сладкий запах маслом. Вонь от жжёной конопли, рассеянная в воздухе и перемешанная с пылью и воском, медлённо утекала сквозь решётку вентиляции под потолком тускло освещённого жилища Збалтазара. Когда-то Пелле, свесившись с балконных перил под оранжевой вывеской, рассматривал голубой с белым знак Выходцев возле квартиры Збалтазара и жаловался возившемуся с Момо Гептору, что хотел бы жить ближе к площади, а Гептор утешал его, говоря, что у лифта к Срединному городу шумно, несëт канализацией и совсем негде уединиться. Смаргивая поволоку, затянувшую глаза каплями воды, и вытирая мокрые ладони о ткань штанов, Момо шмыгал от запаха масел и травы из отцовских теплиц и размышлял о том, что будет дальше. Он уже знал, как проходят крестины: два года тому назад Клементина точно так же принимала веру, забирая чан из рук будущей крёстной матери Джесс, черпая воду в пригоршни и торжественно срезая волосы не на концах, а по самые уши. — Как ты, приятель? Уже чувствуешь себя новым человеком? — Збалтазар лязгнул ножницами по мальчишеской чёлке. — Не особо, — ответил Момо, а затем добавил: — Чувствую, что хочу чихнуть. — Только не когда я тебя стригу. Момо охотно согласился и прекратил вдыхать воздух до тех пор, пока свербящее ощущение не ушло. — А что-то должно измениться? — Может, есть какое-то облегчение, — потянул Збалтазар и поерошил крестнику волосы, — или причастность к чему-то важному? — Не-а. Нет, я думаю. — Это нормально. Твой папа просил приглядеть за тобой, пока не подрастëшь и не поймёшь. — Хмпф, ну нет! — простонал Момо, а Збалтазар в ответ издал смешок. — Клемма говорила, что тётя Джесс разрешила ей торчать вместе с братьями в библиотеке и даже не гнала домой спать. А у тебя нет библиотеки. — Но книги-то у меня есть. Я могу приходить к тебе, если пожелаешь. — Вот ещë, ты итак к нам ходишь. Мне надоело у себя, хочу работать с папой. — В теплицах? — Угу. — Хорошее дело, Пелле будет рад. Благослови тебя Бог. Момо мельком осмотрел квартиру Збалтазара, пока тот убирал приборы после требы и тушил свечи смоченными пальцами, и остановил взгляд на мониторе, размещённом на столе рядом с занавеской, с сиюминутной завистью подмечая это устройство. В квартире Момо и Пелле не было компьютера, только переменно шипящий телевизор с кассетным проигрывателем. До этого момента Момо приходил домой к Збалтазару всего несколько раз, когда отец просил забрать у него ленту для магнитофона или отдать завёрнутые в старые газеты, на которых выцветшие точки-буквы оглашали о проникновении зурков в Срединный город через шахту лифта, пакеты с чем-то рыхлым — как позднее понял Момо, это была марихуана. Момо никогда не переступал через порог и в полутьме успевал разглядеть лишь обшарпанные обои на стенах и тёмно-зелёную римскую штору, прикрывающую плачевный вид квартиры от зевак с соседней крыши. — Имя у меня тоже поменяется? — А? Нет. — Хранитель и дядя Грегор называют тебя Джерардом, — промурлыкал Момо, разглядывая портрет, который висел на стенах во всех квартирах и на котором был изображён лидер Макула. У Макулы косы были длинные, тонкие, и они со лба падали на плечи. — Я подумал, что после крестин можно назваться по-другому. Ну, тëтя Джесс сказала, так делали раньше. — Грегор не верит в Бога. Хранитель тоже, — тепло улыбнулся Збалтазар, заметив интерес мальчишки к картине. — И это всего лишь то, что написано в журнале. Видишь ли, вот, например, пророку Астра Макула имя нашептали праотцы, а как он звался по рождению никто не помнит и не говорит. — А, тебе, значит, тоже послышалось во время прихода? Збал-та-зар, — произнёс Момо так, будто пробовал это слово на вкус. — Ты знаешь, у тебя дурацкое имя. — Хах, знаю. Я сказал бы то же самое про твоë, но я слишком уважаю Пелле, чтобы осудить его выбор. — Да? Папа говорил, что меня назвала мама, — Момо перевёл взгляд на крёстного. — В смысле, она ждала девочку и это была её идея, — запнулся он, и пальцы на его руке непроизвольно дëрнулись. — Да-да, у меня девчачье имя, всем смеяться. — Ты хотел бы его сменить? — Нет. — Тогда зачем спросил? Мальчишка сложил руки на груди и одарил Збалтазара немигающим взглядом, от которого Клементина обычно виновато отворачивалась, но в ответ крëстный лишь нахмурил брови, словно вспоминая что-то. Как бы Момо ни хотел, чтобы его перестали из-за имени кликать девчонкой, особенно при отросших волосах, он не мог придумать себе другое имя, тем более что оно и россыпь родинок на лице и шее, появившаяся после возни под синей лампой, — то немногое, что напоминало о матери. — Хватит на меня так смотреть, Момо. Я тебя понял. Збалтазар вздохнул и потрепал его за щёку, а Момо тут же чихнул, прикрыв лицо ладонями. — Давай мы что-нибудь почитаем? — А что у тебя есть? — оживился Момо и утëр нос. — Прежне-английский Брэдбери, греческие мифы, что-то про психиатрию и… — Збалтазар призадумался, роясь в коробке под столом, а затем захлопнул книгу в мягкой обложке с загнутыми краями. — Хм, да, пока тебе не стоит такое читать. — Збалтазар. Мне двенадцать. — А мне тридцать семь. Как дорастёшь мне до бровей, тогда и спрашивай. — Пф-ф, это нечестно. Ладно, давай сюда свой бред.***
— Хватит пускать кого попало в неприёмное время! Момо, как только ему исполнилось шестнадцать циклов, ушёл жить в дальний от площади переулок рядом с квартирой вязальщицы, к программисту Эллиоту, и возвращался в родную квартиру под оранжевой вывеской изредка, чтобы оставить книги и навестить отца. У Эллиота — балаган; в стенах этого дома ругались между собой соседи и тут же мирились, системные блоки пищали, приходящие дети отдавали честно отколупанные из пультов батареи в обмен на энергетики, Нестор громко хлопал дверью, а Эллиот, стуча зубами, кричал на него со второго этажа. Первым делом, въехав в дом Эллиота, Момо спросил, на кой хрен напротив входа висел такой огромный портрет Макулы, а хозяин дома скучающе подëрнул плечами — судя по всему, когда-то квартира принадлежала богомольцу, а картина досталась от него. У Момо на уме был только один клирик, преисполнившийся в любви к лидеру Макуле, и этот клирик сейчас жил на верхних этажах близь площади. — Больно ты нужен. Тут к Момо пришли. — Сверху моментально затихло. — Господи, бранитесь как старые супруги, — закатила глаза Клементина, пододвигая под себя стул. — Момо, у тебя есть чего выпить? Ужасно хочу выпить. — Ты что-то напутала, Клемма. Бар «Дюфер» за поворотом. — Просто скажи, есть или нет. Момо обогнул стойку и открыл камеру, ища что-нибудь спиртное. Нестор, усевшийся за чтением газеты, исподлобья проследил за его действиями и страдальчески вздохнул. — Есть. Вообще это принадлежит нашему портье, но, я думаю, он не против поделиться с нами парой стопок виски. А, Нестор? Или собираешься спать с ним в обнимку до старости? — Не дожидаясь ответа, Момо откупорил бутылку и взял с полки стаканы на троих. — Не вопрос, забирайте, — Нестор сложил газету пополам, бросил её на консоль и переставил табурет, на котором сидел, ближе к столешнице. — Мне позвать Эллиота? — Если его хрупкое тельце не рассыплется от моего присутствия, то зови. Я пришла с зачистки такой уставшей, что даже не мылась. — Эллиот! — Да что опять? — Тащи свой зад сюда. — Аргх… Подо… ждите секунду. Момо потянулся за четвёртым стаканом, а Клементина в усмешке обнажила ровный ряд до неприличия белых зубов. У самого Момо не хватало парочки коренных: один был выбит в драке, а второй не пришёл на смену временному. В Трущобах мало кто улыбался, показывая зубы, не тупя взглядом в пол и не прикрывая рот ладонью, и потому многие находили задорный оскал Клементины очаровательным. В Трущобах, тëмных и промозглых, где улыбаться, казалось бы, нечему, любая улыбка была прекрасной, но её — особенно. Спустившийся со второго этажа Эллиот потёр затылок с копной отросших тёмных волос, и, выше натягивая наспех надетые брюки, попытался разглядеть посетителя, который, как и остальные, виделся ему смутно знакомым мыльным пятном. Моргнув несколько раз, он близоруко сощурился, наклонил голову и наконец разглядел в пятне Клементину. Та показательно приподняла козырёк восьмиклинки. — Выпьешь с нами? — Нет, нет, — Эллиот посмотрел на противоположную стену с часами и продолжил после длительной заминки: — Сама понимаешь, давление. — Какие мы нежные. — Хватит издеваться, Клементина, — Эллиот подошёл вплотную к подруге, поприветствовал еë ударом по костяшкам и довольно сунул руки по карманам. — Сегодня не праздник. Что отмечаете? — Да, Клемма, что отмечаем? — Момо вытянул шею, выглядывая из-за стойки, и с хлопком поставил банку с сушёными грибами. Макула с портрета напротив наградил его жалостливым взглядом. Во всей крепости больше не сыскать «настоящего» чëрного чая, который чистильщики перестали приносить ещё полвека назад, и чаем стала зваться настойка на сушёных тëртых грибах. Сначала их соскребали со стен зданий и возле лифта к Срединному городу, потом стали растить плантациями, ставить под радиаторы и заваривать. Момо не мог назвать что-то более тошнотворное, чем грибной чай или живые мучные черви, — кроме, пожалуй, здорового пласта мицелия, который был похож на зурчий кокон и кусок от которого Момо на спор положил в рот, когда ему было четырнадцать. Клементина откинулась на стуле, катаясь на двух ножках, поправила майку на замазанном жёлтой краской плече и расплылась в улыбке: — Ничего. Просто хочу отдохнуть. Бензу, придурок, засмотрелся и отбился от отряда, пришлось искать его по всему кварталу. Правду говорят, Бог оберегает идиотов. — Он что-то нашёл? — Нестор с интересом придвинулся. — Сказал, что видел, как на пятом отрезке, который возле метро, работало электричество. И навёл меня на мысль, — Клементина отпила из предоставленного Момо стакана, затем поставила его рядом со стаканом Нестора и указательным пальцем начала чертить воображаемые линии по краям. — Крепость не была на полностью автономном обеспечении, должно же быть междугороднее сообщение и… —… и подуровень с рельсом для грузоперевозки, — продолжил программист, щёлкнув пальцами по низу стопки. — Я думал об этом, на складах дол… жно что-нибудь остаться. Но Хранитель не отпустит целый отряд так далеко. — К тому же, нулевой этаж затоплен. — Да. Во всяком случае, у нас откры… ты два пути: наверх, в сторону Улья, и ко внешней стене. — На хрен Хранителя, — Момо вытянул две стопки, с виски и с разбавленным грибным порошком. — Надо идти дальше, мы не должны плесневеть здесь вечно. Взяв всклянь наполненный чаем стакан трясущимися руками и проронив невнятное «спасибо» сквозь щербатые зубы, Эллиот вслед за остальными поднял тост: — На хрен Хранителя. — Псст, куда делась наша трусиха Момо? — шепнула ему Клементина. Она поддела его раскрашенным кулаком, а Момо, немигающе засмотревшись на картину, лишь покивал.***
Все в Трущобах звали трёхэтажный агрокомплекс, вход в который был расположен в десяти шагах от замкнутого тёмного переулка с грозной, но бессмысленной табличкой «Зуркам вход запрещён», теплицами, и это название описывало происходящее внутри здания лучше всего. В теплицах, где росли вперемешку редис, грибы и конопля, по одному этажу всегда разносился запах свежести из-за ультрафиолетовых ламп, источающих озон; на двух других пахло сыростью, как из канализации, а на обтянутых целлофаном стенах подтекала влага. В теплицах не переставая гудела электроника, зелень вытягивала стебли, Пелле пел и ругался, а Момо носил ящики по складам и уходил, когда ему вздумается. Было в этом быте, в этой маленькой душной ферме что-то мечтательное. Порой Момо думал о том, как в далёком будущем он мог бы честно ухаживать за садом под открытым небом, не скоблить налёт с грибов и ни о чём больше не переживать. И что, возможно, он отрастил бы усы прямо как у отца. — Док приходил, пока меня не было? — Момо повыше натянул резиновые перчатки и подкопал руками ростки, пересаживая в искусственный грунт. Его вопрос не нуждался в ответе: совсем недавно Момо сверял показания счётчиков на втором этаже и видел из окна, как Док направлялся от теплиц за угол в сторону прачечной, нервно шаркая каблуками по асфальту и задевая плечом глухого Хумара. — Ага-а. Всё ему неймётся. — Да ладно тебе, па. Ты не сможешь прогонять его каждый раз. — Смогу и буду. Пусть даже не надеется на подачки и лишнюю дозу, особенно после того, что он недавно вытворил. Пелле то ли кашлянул, то ли усмехнулся в кулак и поднёс линейку к одному из саженцев, проросшему в пластиковой упаковке из-под острой лапши. Момо тоже заулыбался, зная, что отец не будет долго препираться. На протяжении декады Док донимал Роши и Пелле, упрашивал одолжить для экспериментов ультрафиолетовую лампу с рассеивателем, предлагая взамен починить динамики телевизора и отдать обычную лампу вместе с плафоном, и два цикла назад приносил в теплицы зурка, убеждая, что эта тварь никуда не сбежит из-под стеклянного купола и что её нужно всего лишь облучить. Тогда Пелле в ужасе перекрестился, оттащил застывшего сына за воротник и развернул Дока в сторону двери. — Почему бы не отдать одну лампу, па? Ту, у которой подвес отделился. — Они дорогие, за них генератор плачен, — Пелле зубами снял колпачок с ручки и вписал результаты замеров. — У Роберто ещё дёсна прореза́лись, как их сюда внесли, — а с тех пор, на минуточку, почти пять десятков циклов прошло. Если ему надо, пусть сам меняется со Срединным городом или выспрашивает у чистильщиков. И, главное, не капает мне на мозги. — От центра давно нет вестей, — присвистнул Момо. — И чистильщики ходят только к Улью и до Уилкинс-вей. Может, в самом деле стоит одолжить? Сколько колба без подвеса будет лежать? — Хранитель говорит, что сверху нормально. — А Фифи в баре рассказывал, что, когда он уходил, там всё дороже стало. И лифт с метро запечатали. — Я тут при чём? Фиф стоит слушать в последнюю очередь. В своей манере хмыкнув, Момо пожал плечами и продолжил копать пальцами почву, заняв мысли одной авантюрой. Он мог бы взять ключи, проникнуть в теплицы в начале цикла, когда в Трущобах отключают свет и часть генераторов для экономии, и забрать лампу с неисправным подвесом. Доку и это подойдёт: он умный, он подлатает, а после пользования ещё и вернёт обратно, может быть, — вечно должный Док редко возвращал то, что заимствовал у программеров и котельщиков, и почти никогда не говорил, зачем брал. Но если эксперимент над зурками, думал Момо, то малость потратиться не жалко. Внезапно представленное зрелище того, как зурчью плоть выжигают до вскрывающихся волдырей, доставляло Момо одновременно удовлетворение и неописуемый дискомфорт, какой он испытывал, слыша надрывный сигнал сначала со стороны тупика и теплиц, а затем возле лифта, или когда Клементина щёлкала затвором, стоя на выходе в Мёртвый город. Это неприятно-притягивающее чувство было похоже на ковыряние раны или расчёсывание места, куда укусила вошь. — Как твои кератомы? — Момо поскрёб ногтями по зудящему предплечью и цыкнул, поняв, что испачкал одежду землёй. — Гептор не будет резать, пока они не мешают. Знаешь ли, иметь друга-медика очень выручает, тебе тоже стоит присмотреться. — Нисколько не сомневаюсь в ценности дружбы. Пелле ухмыльнулся, наблюдая, как сын ворчал ругательства под нос, и потёр шею в том месте, где у него над кожей возвысилась чёрная бляшка. — Ах, завтра у сына соседа крестины. Надо навестить. — Кого крестят? Кори? Момо потупил взгляд, возвращаясь к реальности и поимённо перебирая всех подростков, живущих неподалёку от родного дома. В триста тридцать первый родилось много детей, и Момо, на несколько циклов старше них, изредка приглядывал за ними до тех пор, пока не взял в руки чан с освящённой водой, а потом и окучник. Вот уж странно, дети так быстро растут. — Свана. — А, Сванито, — улыбнулся Момо, забыв о грязном рукаве. — А кто..? — Збалтазар. — Да ну, сколько у него сейчас крестников, десять? Не много ли? — О, слышу ревностные ноты. Збалтазар острого ума. Раз родители выбрали его духовным наставником своим сыновьям, пусть будет. — Я не ревную. Я не понимаю, — Момо стянул перчатки и, подвинув пакет с грунтом, сел на край стола, — как можно так наплевательски относиться ко всему? Меня Збалтазар даже не учил, он просто давал книги и уходил курить траву. Нашу траву, па. Он не проповедник и не благодетель, он всего лишь наркоман с чётками. — Сожалею, что у тебя возникло такое мнение, — Пелле закатал рукава халата и подставил ладони под струю воды из-под крана. — Ты знаешь, Збалтазар хороший человек, помогает сиротам, языки знает. Чему-то да научит Свана, не переживай. — В конце концов, он ему, как и мне, не настоящий отец. Пелле посмотрел на сына, будто хотел сказать что-то, но промолчал и, взяв старое выцветшее полотенце со смесителя, вытер руки. Момо отвёл взгляд в сторону противоположной комнаты, откуда через коридор бил фиолетовый свет. Збалтазар в самом деле хороший человек. В Трущобах не могли жить плохие люди: с плохих людей сдирали рубашку, связывали запястья за спиной и отправляли в кромешную тьму Мёртвого города без оружия, с одной бритвой в кармане. — Бестолочь ты, Момо, — Пелле запустил ладонь под его соломенную шляпу и взлохматил волосы. — Пойдём домой? Я недавно выменял у Азуза новую кассету, посмотрим вместе. Момо, слезши со стола, на мгновение прикрыл глаза, заключил отца в объятия и зарылся в его шею носом. — Надеюсь, она не с теми тупыми мелодрамами про нищенок, которые ты постоянно берёшь? — Нетрудно было догадаться. Погладив Пелле по спине, Момо скользнул вниз к его карманам, пытаясь нащупать ключи от комплекса. Ключи по обыкновению находились справа. В самом деле, нетрудно было догадаться.***
Вытаращившись в испуге, Момо обеими руками обхватил погнутую газовую трубу, а Клементина, глядя на него с кровли, залилась смехом и заправила короткие волосы за ухо — недавно Клементина обкорналась, принимая в сердце Христа и Макулу, но ей не очень понравилось ощущение прохлады на оголённой шее. На крышах чуть холоднее, чем внизу: внизу, на площади и в переулках, топили радиаторами и горящим в бочках мусором, а выше, над Трущобами, нависала стынь, тянущаяся с дальних стен и с огромного, увешанного прожекторами потолка. — Дай руку! Клемма! — Момо, прижавшись всем телом к фасаду, взвыл и протянул мокрую от испарины ладонь сестре. — Тут ничего не видно, слишком темно. Клементина обошла угол крыши, склонилась над Момо и, ухватившись за металлический штык, попыталась зацепить его за пальцы. Момо хныкнул и отлип от стены, тут же возвращаясь обратно в страхе потерять равновесие. — Момо, тряпка! Видишь, справа от тебя кондиционер? — Ну-у? — Наступи на него. — Он далеко, я не смогу встать! — Тьфу, лезь быстрее. А то из-за твоей нерасторопности пропустим чистку, — Клементина ещё раз зализала жёсткие, давно не мытые пряди и, приложившись грудью к шиферу, подтянула Момо за рукав свитера. — Слышишь, слышишь! На заулке уже зурков стреляют, а мы до сих пор возимся тут. — Да ничего не стреляют. Кажется, я уронил фонарь… Момо впился ногтями в кисть Клементины и оторвался от трубы, хватаясь второй рукой за край шифера. Труба со скрежетом прогнулась ещё сильнее, а Момо, взвизгнув, опёрся ступнёй на вентиль и поддался вверх. — Чего пялишь? Тяни меня! — Тяну! У тебя руки слишком потные. Давай, р-раз… Вентиль под Момо сдвинулся и с шипением выпустил струю пара, и Клементина, упёршаяся ногой в штык, в попытках поднять брата наверх приземлилась на спину. Тот вновь застонал, продирая колени шершавой поверхностью крыши, а девушка, беззлобно нахмурившись, вскочила и стала отряхивать подол своей длинной юбки. — Я с тобой больше никуда не пойду, Клемма. Представь, как нам влетит! — Перепугался? Вот уж не думала, что ты такая же трусиха, как Захара. — Хватит дразниться, — Момо ущипнул Клементину за лодыжку и в ответ получил лёгкий пинок в плечо. — Момо, гляди… С обратной стороны многоэтажки за пределами Трущоб, где было темно как в глуши Уилкинс-вей и куда не поступал свет от квартир и фонаря над лифтом, можно было очень хорошо различить сеть подсвеченных жёлтым «зурчьих» кварталов, тянущихся от десятого отрезка к седьмому. За одно десятилетие зурки так размножили споры, что заняли весь строящийся район с Башней и захватили старый КТО, а Грегор, командующий второй группы зачистки, стал много ругаться, заявляя, что старый Хранитель пустил всё на самотёк, и не выпускал винтовку из рук даже на городской площади. — Охереть. — Ага. Как думаешь, отсюда хорошо видно чистильщиков? — Не знаю. Может быть. Давай проверим. Клементина вытащила из перекинутой через плечо поясной сумки свой фонарь, блокнот и розыскной плакат. На обратной стороне плаката карандашом была расчерчена карта Мёртвого города с по-детски кривыми надписями на латинице, которые накладывались друг на друга и клонились куда-то вверх. Сев на краю пропасти, Клементина вручила фонарик Момо для подсветки и стала сверять вид на город с картой, а потом слова в блокноте с текстом в голове. — Они сейчас должны быть где-то здесь, я узнавала маршрут у Карла, — девушка ткнула пальцем в неправильный четырёхугольник на бумаге. Момо в предвкушении уставился вдаль, но не увидел ничего, кроме домов и зурчьего рассадника. — Это внутри здания, подождём. — Подождём? Боюсь, мы тут задубеем. — Ну что ты опять заныл. Если мёрзнешь, садись ближе ко мне. Вытерев мокрый нос запястьем, Момо пригладил собранные в хлипкий хвост волосы, уселся вплотную к Клементине и, уткнувшись в её плечо носом, решил занять себя разглядыванием бумажки. На прежнем английском он знал лишь пару фраз и строчек из катехизиса, поэтому любое написанное слово для него не имело никакого смысла. Девушка, облизав зубы в верхнем ряду и припухшую десну, — Клементина поцарапала её, когда ковыряла мясо недавно задохнувшейся в приступе печатницы Хуаны, — устремила взгляд на кишащий зурками десятый отрезок. Десятый отрезок представлял собой дугу от стены Срединного города со стороны Башни и до секции центра управления, которая уходила вниз по вертикали и вырисовывала на карте область, похожую на кусок пиццы. Збалтазар говорил, что если Мёртвый город — Чистилище, то Башня и прилегающие к ней районы — сущий Ад, в который даже опытному бойцу не стоит соваться, и потому это место издали казалось таким привлекательным. — Зурчья колония похожа на блевоту, — вынесла вердикт Клементина, разглядывая очертания строительного крана, покрытого спорами. — Тебе нормально видеть это из окна? — А тебе? — Нет. Когда вырасту, стану чистильщицей. Буду рисовать на руках, стрелять зурков и приносить тебе всякие штуки из города. — Девчонок в чистильщики почти не берут, — Момо в скуке обтёр ладони подолом сестринской юбки. — Дядя Анджайла сказал, что это потому, что у вас… эти, да. — Эти? — Ну, ты понимаешь. — Месячные? Господи, Момо, какая разница. Это решение Хранителя, а ты знаешь, он тот ещё мудила. — Ты так считаешь, потому что так говорит дядя Грегор? — Я так считаю, потому что Хранитель выдумал тупое правило. В Трущобах огромный перевес мужского населения, — женщины рано зрели и рано умирали или, в крайнем случае, не выдерживали родов, — потому появление в семье девочки было и печальным известием, и одновременно с этим великим праздником. Женщины, будущие жёны, как в старых обычаях стали гарантией процветания посёлка, и эту хрупкую гарантию оберегали как только возможно. — Может, он немного прав? Я не хочу, чтобы тебя съели. И других девчонок тоже, — Момо стыдливо сцепил руки вокруг фонарика и поджал колени. — Уф, здесь в самом деле холодно. Надо было взять перчатки. Клементина, колко усмехнувшись, подоткнула под бедро юбку и скрестила ноги в лодыжках. — Смотри, кажется, вторая группа вышла. — Где? Ни черта не вижу. — Убери фонарь! Вон, вон, — девушка растормошила Момо за плечо, заставив посмотреть в указанном направлении. Момо щёлкнул переключателем. — Там Карл стену помечает. Значит, обчистили… На улице, у поворота в сторону эспланады, стояли пятеро людей с ружьями и фонарями, и один из них, сутулый мужчина, закрашивал вход в здание баллончиком. — И с чего ты взяла, что это именно Карл? — Думаешь, я брата не узнаю? У него восьмиклинка дурацкая. — Момо покосился на Клементину, а та, в интересе наблюдая за происходящим, прижала согнутый палец к губам. — Давай спустимся. — С ума сошла? Я так и знал, что тебе будет мало и ты потащишь меня вниз. — Доверься мне, там безопасно. Идём.***
Момо сидел на пластиковом стуле, положив ногу на ногу. Из одежды на нём была только старая гавайская рубашка и тапочки, но это нисколько его не смущало: он занят важным делом, а именно созерцанием крыш и закидыванием отломанной штукатурки в подвешенное на верёвке ведро. Сванито, наблюдающий за представлением, свесил руку с карниза и положил на неё подбородок. — А на площади добычу делят, — наконец начал говорить он, но не получил никакого отклика. — Бензу вернулся с чистки такой счастливый, ты бы знал!.. Новую куртку принёс, а ещё— — Сванито, мне насрать. Мальчишка проследил, как в ведро полетел кусок кирпича, а Момо, выдохнув через нос, впился пальцами в висок. Сван поднялся, схватив для поддержки прут железной лестницы, двумя прыжками оказался на площадке и уронил несколько горшков и коробку с сотейниками. Момо в скуке почесал колено и опёрся щетинистой щекой о ладонь. — Чего ты от меня хочешь? — Чтобы ты спустился, — взгляд Сванито завис на Момо, на его абсолютно нелепом, даже жалком виде и на его щуплом туловище. — Ты дурак, если думаешь, что сможешь сидеть здесь вечно. — Ах, вот как? — И ты нужен в теплицах. Роши не справляется один. — Понимаешь ли, Сванито, — Момо дёрнул его за футболку, подманивая, чтобы шепнуть на ухо. Тот послушно придвинулся. — На теплицы мне тоже насрать. — Да что с тобой не так? Погоди, ты… Кивнув, молодой человек вложил в руку подростка камешек и пальцем указал на ведро. Сванито подержал камень в кулаке, обдумывая что-то и часто глядя на глупые розовые тапочки, и в конечном итоге сделал бросок. Камешек встретился с ободком ведра, отлетев вниз, а ведро, с лязгом и скрипом покачнувшись, проехалось вдоль троса. — Фью-ю! Промах. — Не помню, чтобы когда-нибудь видел тебя таким… — Упитым? Повода как-то не было. Видел бы меня сейчас папа, ха-ха, — Момо откинулся на спинку стула, разглядывая лицо Сванито. У Свана лицо красивое, с ещё по-детски округлыми скулами, но со впалыми глазами и с разбитой слева губой. — Знаешь, мне кажется, я теперь тоже вижу его. — Кого? Папу? Момо отрицательно покачал головой и ткнул в сторону купола. Сванито присел рядом на строительный блок, почесал ложбинку под носом и, скрестив худые запястья, уставился на круги прожекторов в потолке. — Нет, мы же его съели. Астра Макула. Пару декад назад он… знаешь что? Он смотрел на меня. Да, прямо с картины. Я пять циклов подряд не мог спать, пока он смотрел, поэтому я вернулся домой. События, произошедшие за последние три декады, лезвием вре́зались в память Момо и оставили беспокойные видения. И «погребальная» с непривычным глазу светом, и безмятежный, ни разу не дрогнувший голос крёстного, читающего молитву за столом, и жила, плавающая в тарелке с бульоном, от которого Момо позднее стошнило, и надпись над матрасом в квартире Эллиота — всё раз за разом прокручивалось в его голове. Это так неестественно, так неправильно, что возникало ощущение, что это какая-то шутка, выкинутая разумом под веществами, но всё было более чем реально. — Может, это добрый знак? — Сванито потянул друга за рукав. — Давай ты наденешь штаны, отоспишься у себя, и мы завтра пойдём на панихиду. Там и спросим крёстного о лидере. — Не пойду. Не хочу никого видеть. — А меня? Сван поддался вперёд и вперился взглядом в немигающий взгляд Момо. — Нет, Сванито, ты хороший, — Момо небрежно отмахнулся. — Кроме тебя ко мне никто не приходил. — Клементина приходила. Стучала очень громко. — Да? Я не слышал. —… а потом Гвап. Хотел что-то передать от Эллиота, но я сказал, что ты всё равно не откроешь. Ты не открыл бы. Немного помолчав, Момо пнул пяткой близстоящую лейку и положил ладонь на взмокший лоб. Сван продолжил осторожно мусолить рубашку. — Что с твоей губой, м? Упал? — А, это, — тот примкнул пальцами к ране в левом уголке рта. — Подрался. — Чего так? — Парни Тришу не поделили. Шеймус назвал Аллана недоноском, а тот ответил, что Шеймус такой же чокнутый, как его папаша. Ну и подрались. А я с ними так, за компанию. — Ха-ха, и правда. Чем ещё в Трущобах заниматься, если не разборками. — Ага! А Триша мне даже не нравится, она косая. Друзья легко засмеялись, но через мгновение на крышах вновь воцарилась тишина. На панихиду в самом деле стоило сходить, но Момо не хотелось встречаться и говорить хоть с кем-то. Он знал, что за ним посыпятся слова о соболезнованиях и тяжёлой утрате, и что ему припишут наследие отца в виде теплиц с десятками ящиков помидоров и конопли, и что Док похлопает по его плечу в попытках утешить, как в каждые из поминок матери, и что Момо не сможет сказать ни слова о том, каким хорошим был старый Пелле, так складно тянувший струны укулеле, растивший фикусы под окном и бесконечно говоривший о небе и Боге. — Сванито, я думаю, мы живём неправильно. Типа, понимаешь, то, что мой папа сорок годичных возился с грибами и от них же помер, а я потом съел его, потому что так велел Бог — что-то это нихрена не нормально. — Тебе хочется поговорить об этом? — Нет. Момо уставился на башенную вышку и подвигал челюстью, вспоминая, как жевал отцовские потроха, и ему стало так неприятно от воспоминаний о них, что он прошёлся языком по зубам и вскочил на месте, вырвав ткань рубашки из руки Свана. Тот поднялся следом и положил ладонь на чужое плечо. Момо и до этого ел человечину: в голодных Трущобах это нисколько не грех, а Божья милость и возможность проститься с близкими, и сам Момо до сих пор воспринимал это как данное, но совершенно не мог понять, почему есть мясо какого-нибудь умершего слабого младенца ему хорошо, а собственного отца — отнюдь нет. Может, Збалтазар смог бы разъяснить? — Куда ты собрался? — Да что ты прицепился, как зурк, — Момо, незлобиво нахмурившись, ткнул пальцем в грудную клетку парня и смахнул ладонь. — Никуда я не собрался, просто отвяжись и дай мне одеться. — Ладно. Оставив Сванито на площадке позади, Момо проследовал к двери и щёлкнул ручкой, но перед этим обернулся: — А что ты хотел рассказать про Бензу? — Тебе же похер. — Не похер, выкладывай. — Если бы ты не заперся дома, то знал бы, что у него на той декаде родилась девчонка, здоровая. Счастливчик он!