Не обижай поэта

Прохладное утро. Накрапывает дождь. У входа в здание стоит мужчина. Нервничает как студент перед экзаменом. В голову лезет всякая фигня. И думает, что есть смысл не ходить туда сейчас, но все равно придется. Оттягивал он свой визит как мог. И на телефон ему поступали предложения поиметь совесть, не тянуть кота за подробности и срочно явиться, позже предложения перешли в требования и ультиматумы, под конец в изощренный шантаж. А он все плел откорячки про пробки. Тем временем в одной из комнат данного здания. В центре стоит корзина под мусор, почти заполненная скомканными бумажками. По комнате с деловым видом расхаживает мужчина с приличной пачкой бумаг. Комментирует. — Это фигня! — комкает листок, кидает в корзину. — Это полная фигня!!! А это что за ересь? Мы по твоему Хор Турецкого? — рвет и выкидывает. — Это Билану отдай. Хотя нет, обойдется. Чего??? Да ты совсем обалдел? Мелко рвет листок, выкидывает. И таким образом уничтожает всю пачку. А за столом сидит второй мужчина, держится за голову. Перед ним лежит лист бумаги и ручка. — Пиши!!! — требует первый. — Чистосердечное? — пытается съязвить второй. — Да хоть его. Хоть что-нибудь пиши. А что? Отличное название для новой песни. Можно альбом так назвать. Пиши не отвлекайся. Второй в позе рука-лицо. — Ну, и где его носит? Отвечай же! Наконец то. Слушай сюда. Либо ты имеешь совесть, либо она тебя. Выбирай. Сбрасывает. Тем временем у входа. Дождь усилился. И тянуть уже некуда. И совсем не хочется, чтобы тебя поимела совесть, особенно в лице дорогого руководителя. — О! Виталий Алексеевич, а вы чего тут? Пойдемте уже, Владимир Петрович заждался наверно. — Заждался, не то слово. Угрожает уже. Да ты иди и я подойду скоро. Житняков заходит в студию. Видит происходящее. Попов сидит над листом бумаги, держится за голову, рядом стоит Петрович, требует писать. В углу над барабанами шаманит Удалов. — Вот, Маргарита Анатольевна просила передать. Кладет на стол пачку текстов. — Это хорошо, но почему не мне лично? — Сказала, Вы сами знаете. — Догадываюсь. Посмотрим что тут. Чего? — комкает, выкидывает. — Это не то. В это время заходит Дубинин, кладет на стол пачку своих текстов. Садится за стол, видит листок Попова, а там в заголовке написано «Чистосердечное». И больше ничего. — Совсем все плохо? — шепчет Дуб. А Попов выдает Виталию чистый лист и ручку. Петрович тем временем расправляется со всеми текстами Пушкиной. Остается один. — А это вообще охинея. Житняков, передай ей, что у меня барабанщик лучше пишет. — Так она сразу и сказала: «Если ему не понравится, пусть ему барабанщик тексты пишет» А Холст выскреб из угла Удалова, посадил за стол, отобрал у Дуба бумагу и ручку, отдал Максу. — Пиши! — Петрович, ты чего? — Пиши, я сказал! И добрался до текстов Дубинина. — Ну, Виталий Алексеевич, надеюсь Вы меня порадуете. Ага. Это плохо, — выбрасывает. — Ну ладно, бывает. И это плохо. А это вообще попса. Виталь, мы не Ранетки, если что. А тут совсем депресняк. Вот это может быть. Хотя нет. Так расправился и текстами Дуба. Вернулся к Удалову. А у того уже пачка текстов. — Учитесь, бездельники. Холст берет тексты, читает и разносит их полностью, не стесняясь в словах и выражениях. — Бездари, лентяи. Как? Как мы будем альбом писать. Все на мне одном. Тексты сам пишу, музыку я пишу. — Ну эти тексты твои были, — ехидно замечает Удалов. Петровича аж переклинило. — Как мои? Не может быть. Подбегает к корзине, расправляет скомканный листок, долго изучает, признает свой почерк. Соглашается, что тексты его. Печально садится за стол. На глаза попадает листок Попова. Читает: «Я Сергей Сергеевич Попов чистосердечно признаюсь и раскаиваюсь, что я долбаный гитарист и бездарь, а не поэт» Петрович берется за голову. — Мдаа. И тишина. Только Попов продолжает писать свои признания. Дуб не выдерживает, отбирает бумагу, комкает, кидает в корзину. Попадает. Тишина. И кто-то предлагает пойти в бар проветриться. Никто не возражал. Что было потом история умалчивает. Утро. Просыпается Холстинин. Понимает, что он дома. Это его радует, но как-то тесно. Поворачивает голову, видит упыря. Орет. Ударяется головой о полку с книгами, и получает по голове томиком Ницше. Орет. И кто-то с другой стороны. — Ну что же так орать то? Оборачивается, видит упыря. Резко вскакивает. Стоит, соображает. Ага один, вроде, Кипелов. А второй на Стырова похож, но как? От непонимания Холст вопит громче прежнего. — Петрович, отключи сирену Без тебя голова болит, — бормочет Стыров. Петрович от такой наглости обалдел. И заикаясь. — К-какой я т-тебе П-п-петрович? Ты совсем совесть потерял? Ты вообще откуда тут? Маврин знает? Откуда вы оба тут? — Да не ори ты. Ты же сам кастинг вокалистов вчера устроил. Кэп вон в кресле дрыхнет и Житняков где-то тут был. А Маврин с Дубининым с аквалангами что-то мудрили. — А что я еще делал? Но оба упыря уже в отрубе. Холст бежит в ванну. Естественно, обнаруживает там Дубинина и Маврина в аквалангах. Вылавливает Дубинина, пытается добиться от него пояснений. Но Дуб бормочет что-то невнятное про каких то рыб, акул. Ну, Холст выпускает его обратно. Выходит из ванны, осматривается, прислушивается. С балкона доносятся требования иметь совесть и что-то еще и различная непечатная брань. Идет туда. Но по пути его отвлекают храп доносящийся из кладовки. Подходит, открывает, наблюдает там Удалова в позе зю, рядом, завернувшись в плед, спит Житняков. На полке храпит Манякин. Закрывает кладовку. За столом лежат Харьков и Максимов. На столе пустая тара, карты, деньги два ствола от дерева. Под головой у Харькова «Так говорил Заратустра». Холст выдирает книгу из-под Харькова. — Да, что же тут было? Харьков поднимается, грустно смотрит на Холстинина. — Петрович, не ори. И обратно отрубается. — Ладно. Допустим. Всё, спать. Потом разберемся. Холст скидывает с кровати Стырова и Кипелова, ложится сам. Те не сопротивляются. Петрович пытается уснуть. Не получается. В ванной просыпается Маврин, обнаруживает себя в холодной воде, пытается встать, понимает, что на нем кто-то лежит. Присматривается. Признает Дубинина. — Блядь! Опять? Пытается растолкать Дубинин. Тот бормочет про каких-то рыб. Мавр орет. Не сон. Но на крики прибегает Петрович. А Мавр дрожащим голосом. — П-петрович, что я тут делаю? Ч-что это значит? А Холст стоит и сказать ничего не может. Мавр требует вытащить его и объяснить что тут происходит и какого хрена Холст помогает рыжему выбраться. Очухивается и Дуб. Тупо смотрит на Холстинина, потом на Маврина. Глаза огромные. А в них читается полное непонимание происходящего. Холст помогает выбраться и Дубинину. Пытается извлечь из аквалангистов информацию. Мавр ничего не помнит. Дуб с трудом вспоминает про кастинг басистов. — Значит, кастинг вокалистов, кастинг басистов. А еще какие кастинги я проводил? И с какого перепоя? И почему никто меня не остановил? — Еще кастинг гитаристов был и, возможно, барабанщиков. Холст, естественно, требует подробностей. И узнает, что он, Холстинин, по каким-то только ему одному известным причинам устроил кастинг вокалистов. В нем приняли участие Кэп, Житняков, Кипелов, Стыров и Дубинин. Кэпа Холст забраковал сразу. Житнякова заставлял исполнять «Там высоко», после чего назвал противным беркутом и отправил драить кухню. Дубинина заставлял исполнять «Я свободен», был послан в неведомые дали. Обиделся, отправил Дуба драить уборную, был послан Виталиком еще дальше. Решил больше не спорить и отправил его на кастинг басистов. А Кип с радостью исполнил «Я свободен», Стыров исполнил «Герой асфальта». И Холст не смог выбрать, оставил обоих на второй тур. Сказал, чтобы они колыбельные вспоминали. Сам вспомнил про кастинг басистов. Приняли участие Дубинин, Харьков, Максимов и сильно не трезвый Удалов. Удалова Петрович сразу послал на помощь Житнякову. Дубинина долго пытал, заставлял исполнять соло Маврина, но на басу, после чего обложил непечатными словами. А победил, вроде, Максимов. После Холст добрался до гитаристов. Что было после, Дуб не знал, ибо нарыл где-то акваланги, уговорил Маврина, и они вместе пошли нырять. Все были нетрезвые, поэтому решили нырять в ванне. Звонок в дверь их отвлекает. Холст категорически отказался открывать дверь, по той простой причине, что он никого не ждет… Дуб его в этом поддержал. А гость уходить не собирался. Мавр тяжело вздохнул, встал и пошлепал к дверям. Холст, глядя на это, задал риторический вопрос. — А ласты вы зачем нацепили? — А как без них? — не задумываясь, ответил Дуб Маврин добрался до двери, открыл. Гость увидев Серегу моментом офигел. Стоит соображает. — Чего надо? — рявкнул Мавр. — Так я это? Тут с балкона у вас упало, — вручает Маврину Алексиса в безсознательном состоянии. — И это… Там у вас еще что-то свисает и нарушает тишину нецензурной бранью в общественном месте. Не уберете — полицию вызову, — осматривает Маврина. -И санитаров. — Да, уберу я. Мавр забирает Алексиса, закрывает дверь. Идет на балкон. И действительно. Видит свисающего Попова, затаскивает его обратно, пытается успокоить, а тот, увидав Маврина, на визг перешел. — Да успокойся ты. Ментов же вызовут. Оно тебе надо? Попов притих, признал Маврина. Мавр позвал остальных, кто в сознании, продолжили память восстанавливать. Узнали, что Холст устроил кастинг гитаристов. Приняли участие Попов, Алексис, Молчанов и Голованов. Заочно победил Маврин, первые двое были заперты Холстининым на балконе, вторые успели свалить. Житняков с расстройства залез в холодильник, но был вытащен Удаловым. Спрятались в кладовке, там и уснули. После спать пришел и Манякин. А Максимов скорешился с Харьковым. Играли в карты, но Петрович им запретил. Сказал, что в их возрасте книги надо читать, а не в азартные игры играть. Прочитал длинную лекцию и книгу дал. А сам вернулся к вокалистам. А так как почти все уже спали, посадил рядом с собой вокалистов и заставил петь ему колыбельную. И кто от кого быстрее уснул не известно. Попов долго пытался попасть в помещение. И вот Маврин его затащил.