Я обещаю!

«Несмотря ни на что, это все ещё ты»

Стоять босиком на холодном полу Папирус совсем не уютно. Красивое чёрное платье, подарок сестры, теперь ощущается, будто бы грязь на молодой бледной коже. Одна лямка съехала вниз, длинные светлые волосы неряшливо собраны, лезут в лицо и мешают. Папирус на это плевать. Глаза мутно впиваются в зеркало, всё тело будто чужое. Измученное. Стыд и живейшая ярость нарывают внутри всё сильнее. Ненависть, искренний гнев трепещут в груди; с каждым вдохом вскипают обида и злость. Справедливости жаждет горящее сердце. Справедливости нет. Силы плакать иссякли. Санс входит без стука. Подходит неспешно, шаркая тапочками по ковру. Ей хочется тронуть сестру за плечо, подбодрить, но не решается. Тяжко вздыхает, теребя низ футболки в руках. Забавно: Санс носит старые вещи младшей сестры и едва достаёт макушкой ей до плеча. Будь Санс моложе, в душе её наверняка зародились бы зелёные паростки зависти. Справедливости нет. Как и вины. —Давай его выкинем, Папс. — Санс берёт сестру за длинную худощавую ладонь, и та незамедлительно сжимается. —Но, Санс, это ведь твой подарок.— Платье сидело на Папс идеально, заставляя стройную изящную фигуру молодой девушки играть ещё ярче. Оно на самом деле ей нравилось. Но смотреть на него теперь стало невыносимо. —Я куплю тебе что-то другое. — Сказала она так непринужденно, будто не копила на это платье три месяца. —Нет, я не об этом! Подарки не выбрасывают. Особенно твои. — Последняя фраза заставила Санс сжать ладонь ещё сильнее. —Так будет лучше, поверь. Тебе станет легче. — Санс кротко заглядывает в глаза, тон её осторожный, обходительный, деликатный. Брови слегка приподняты, открывают и без того большие глаза и делают всё лицо по-доброму озабоченным. Уголки губ тянутся в нежной улыбке. Немного колеблясь, Папирус разжимает руку и стягивает с себя злополучное платье. Хотя… в чём его вина? Вины нет. Как и сил стоять на ногах. Сестры вдвоем восседают на кровати в виде красного гоночного автомобиля. В домашних штанах и в кофте с Сейлор Мун к Папирус возвращаются силы на плач. Своё лицо, мокрое от слез, она прячет в ладонях, от чего судорожные всхлипы слышатся ещё чётче. —Я до сих пор чувствую... их, эти прикосновения, мне хочется содрать с себя кожу! Я была в душе уже пять раз, но я всё ещё, всё ещё чувствую себя грязной, Санс! Я хочу забыть это, но я не могу! Я закрываю глаза и вижу всё вновь, я…— Санс схватила сестру за плечи, заставив посмотреть себе в глаза. Взгляд её был пронзителен, голос холоден и твёрд, а брови серьезно сдвинулись к переносице. Это было видно даже сквозь слёзы. —Зпомни это чувство навсегда, Папирус. Никому нельзя доверять, — Санс на секунду запнулась, — ни другу, ни сотруднику, ни любовнику. На это может быть способен кто угодно. Будь начеку. Будь внимательна. Помни: мы можем доверять только другу другу. — Но почему именно я, Санс? —Взревела ответ на жизненное наставление Папирус, уткнувшись сестре в плечо, и разразилась горькими стенаниями с новой силой. —Это… Случается со многими.— Ответила Санс, успокаивающе поглаживая сестру по спине. —И ты,— Папирус отлипла от промокшей футболки, все ещё предпринимая попытки сдержать удушливые всхлипы,— ты тоже? —Ну,— Санс замялась, потупив свой взгляд,— Пару раз. —Она произнесла это тихо, почти шепотом, будто бы это смогло как-то её уберечь от папирусовых допросов. —Пару?— Папирус прекратила хныкать, теперь в её взгляде, кроме вселенской обиды, сквозили досада и горечь. Голос все ещё зябко дрожал, но теперь в нем вновь было слышно стальной металлический отзвук, столь характерный для нежного хрипловатого голосочка. —Н-но ты не волнуйся, —спохватилась Санс, выставив руки вперед, успокаивая, — У тебя намного меньше шансов, они обычно выбирают маленьких, что легче схватить, а ты вон какая высокая! У меня иногда даже шея затекает с тобой разговаривать, хех. —И ты ничего не говорила?— Спросила она поражённо и... разочарованно? —А в чем смысл? — Санс смотрит с печальной снисходительностью. Теплая улыбка сошла с лица, но плещется в заботливом взгляде родных уставших глаз. — Взрослые не нагружают детей своими проблемами, Папирус. Тебе нужно беспокоиться о себе. —И как же ты решаешь свои «взрослые проблемы»? Нажираешься вхлам у себя в комнате? Неделями не выходишь из дома? Спускаешь все свои деньги на дешёвые сигареты? Или, может быть, тебе хорошо помогает круглосуточный сон? Неужели это действительно имеет больше смысла, чем разговор со мной?— Папирус вспыхнула негодованием. Начиная свою речь тихо, почти спокойно, к концу она так разгорячилась, что перешла на отчаянный крик. Самая ненавистная привычка сестры— бестолковая игра в дочки-матери в жалких попытках вылепить из себя "ответственную" фигуру. Уж что-что, а вот это у неё выходит по-настоящему херово. Впрочем, у Папирус с её ролью дела обстоят примерно так же. — Я и правда веду себя так ужасно, Папи?— Вопрос звучит утвердительно. Сожаление пробирает дрожью и Санс выдавливает из себя горькую ухмылку, неловко отводит взгляд в сторону. Папирус вновь подбивает желание плакать навзрыд, когда с этой горькой ухмылкой сестры к ней приходит обжигающее своей простотой осознание. Осознание их собственного с сестрой бессилия. Осознание, что и почему Санс скрывает за дверьми своей неряшливой комнаты, пытается забыть во вредных привычках, что мешает ей спать по ночам. Осознание, что проблема не в ду́ше. Осознание, что их мир не отмыть. Осознание, что снова уткнулась в чужое плечо. Что рыдает она не одна. —Я стану сильной для нас, стану сильнее их, и любого, кто тронет нас, я обращу в пыль, обращу любого, кто это заслуживает! Они будут бояться к нам подойти, слышишь? Это они будут ходить и оглядываться, чтобы не врезаться в меня темной ночью! Они не посмеют даже смотреть на нас, и будут жить в страхе, Санс, я обещаю! Я обещаю тебе! — Санс знает: в душе сестры зарождается ненависть. Папирус знает: там зародилась мечта. Папирус всегда получает то, что желает.