***
В его взгляде Чонсон всегда читал тихую и смиренную печаль, которую мальчишка всегда пытался скрыть за широкой улыбкой, совершенно очаровательной и обнажающей глубокие ямочки на щеках, и старался заглушить экстрактами каких-то трав и нескончаемым запасом зеленого чая. Он таскал его повсюду. Его термос всегда был полон и пах просто отвратительно, но самому Чонвону нравилось. Либо же он просто не обращал внимания на вкус и запах, просто пытаясь усыпить в себе то, что чаще всего мешало ему спать. — Родители опять предлагали мне сходить к психологу. — когда он говорит такие вещи непринужденным и бесстрастным голосом, Чонсону кажется, с каждым разом все больше, что родители иногда могут оказаться правыми. Иногда их советы действительно могут иметь вес и способность помочь. Вот только Чонвон об этом, кажется, никогда не задумывался. — А ты? — А я сказал, что лучше уж я на эти деньги куплю побольше чая. — он поворачивает голову в сторону старшего и улыбается так, как привык это делать. Когда-то, когда Чонсон не умел читать между строк и не понимал беззвучных криков о спасении, он беззаботно улыбался в ответ и ободрительно сжимал чонвонову руку в ответ на сказанные слова. И это младшему нравилось. Теперь, когда Чонсон очень многому научился, а темнота в глазах напротив стала всепоглощающей, он озабоченно хмурится и кусает свои губы, чтобы раскрыть их и сказать то, что мучает его долгое время и лишает сна ночами. — Ты…не задумывался, что… — и он прекрасно понимает, что то, что он скажет Яну определенно не понравится. — …что твои родители могут быть правы, и к их словам стоило бы прислушаться? И теперь Чонвон раздражается от его присутсвия. Его улыбка скоро пропадает с лица и превращается в нечто ужасающее, близко напоминающее животный оскал, и в глазах читается желание перегрызть своему старшему глотку. Ну и, конечно, печаль. Она там всегда. — Не думал, — шипением змеи вырывается и, кажется, наполняет весь воздух на крыше многоэтажного здания ядом. Чонсон ежится и подбирается. Отсаживается немного в сторону. Чонвон прослеживает его движение взглядом и продолжает: — Они не знают. Они не могут знать, ясно? Никто не может. И убегает. Чонсон мечтает побежать за ним, но ноги сковало от холода. И страха.***
Страшно было за Чонвона. Не «из-за». Но это Пак понимает слишком поздно. Когда сидит на все той же крыше, теперь уже один, одетый в легкую куртку и с обернутым вокруг шеи зеленым шарфом, пропахшим запахом трав и зеленого чая. — Ты никогда не думал о том, чтобы лечь в больницу? — тогда Чонвону только исполнилось шестнадцать, Чонсону через два месяца — восемнадцать. И, возможно, он уже должен был быть умным и понимающим взрослым, но…повел себя слишком глупо. Как и делал это всегда, на самом деле. — Нет, зачем мне ложиться в больницу? — он тогда, наоборот посмеялся и потрепал младшего по голове, называя глупым ребенком, когда на свой вопрос получил ответ: — Просто, — Чонвон пожал тогда просто плечами и уткнулся взглядом в дома и мерцающие огоньки света вдалеке. Он показался тогда слишком серьезным и совершенно глупо навязывающим себе и всем окружающим чувство тревоги и печальные мысли. Совсем такие, какие испытал Чонсон в тот момент, когда младший продолжил. — Просто так, просто чтобы о тебе позаботились. — Нет, — но его ответ оказался все таким же. Пак, совсем не подумав, покачал отрицательно головой и даже тихо хмыкнул себе под нос. — Обо мне заботятся и здесь. — ответом ему послужило скептическое «м-м» и дальнейшая напряженная тишина. — И с тобой могло бы быть точно также, если бы ты позволил, Чонвон. Чонвон не позволил. Он продолжил молчать и смотреть на ночной город с высоты крыши их дома, в котором они жили с самого детства, выросли вместе, влюбились друг в друга, узнали друг о друге все, но в итоге упустили самое важное. — Мне интересно, как Земля выглядит с высоты птичьего полета, — он стоял в тот день на парапете, раскинув руки в стороны и внимательно смотря вниз, туда, где ходили туда-сюда, погрязшие в суете, люди. — Это красиво? — Она выглядит примерно также, как ее видишь прямо сейчас ты, Чонвон-а. — Иногда мне кажется, что ты сбежал из какой-то пещеры, — младший хмыкает, не отрываясь от разглядывания того, что находится практически под ним, и качает головой из стороны в сторону. — Почему ты такой глупый, хен? — добавляет снисходительным голосом и опасно покачивается, от чего Чонсон испуганно дергается в его сторону и хватает за руку. — Точно глупый. — пожимает плечами и спрыгивает на более безопасное место, туда, где все это время стоял Чонсон. — Ты мог упасть, — хмуро смотрит на него Пак. — И ты бы полетел в таком случае вместе со мной, — Чонвон улыбается и осторожно убирает руку старшего со своего запястья. — Сила притяжения оказалась бы сильнее тебя и быстрее — твоих рефлексов. — И что? — И то, что тогда бы ты сам удостоверился в том, что с высоты птичьего полета Земля выглядит совсем не так, как мы видим ее с крыши десятиэтажного дома. А потом он вновь ушел. Но теперь уже не открывал двери перед Чонсоном, и не смотрел печальным-глубоким взглядом прямо вглубь души, и не наполнял чужие лёгкие ароматом успокоительных трав и своего бесконечного чая. Чонвон не отвечал на сообщения и звонки и не целовал больше в замёрзшие щеки или потрескавшиеся от холода губы. Он не держал за руку, не переплетал свои ледяные пальцы с такими же — Чонсона. Он не приходил больше на крышу. И не говорил больше про то, чтобы лечь в больницу или о желании увидеть мир глазами птиц. «Я всего лишь хотел любви. Мне ее не хватало.» Его последние слова, начирканные небрежно на куске старой помятой бумажки, брошенной под дверь квартиры семьи Пак перед тем, как навсегда остаться на тратуаре перед домом, в котором вырос. И в котором остался жить навечно. …снежинки падают и падают с неба. Чонвон теперь выше них.