Сатурн, пожирающий своих детей

Покои старинного особняка в Каире были так же тихи и темны, как и всегда, поглощая каждый шаг, любой шорох и всякую мысль, возникшую на периферии сознания. Дио не знал, кто его дети, ведь он не покидал древние каменные стены своего временного пристанища надолго. Не интересовался, во время своих странствий по миру, теми женщинами, с которыми когда-то спал, чтобы они подарили ему наследников, а после отпускал обратно в мир. Не заглядывал в свой хрустальный шар, оплетая собственные, пусть и чужие пока ещё, руки фиолетово-пурпурными лозами, безболезненно впивающимися в кожу, чтобы узнать, как поживают его отпрыски. Он не знал даже, есть ли они вообще? Как много из них выжило? Кто из этих потрясающих в своей озлобленности на мир женщин решился на аборт? У кого случился выкидыш? Быть может, у всех? Кто из них оказался настолько до смешного плохой матерью, что своими руками в приступе неконтролируемого гнева придушил младенца? А кто, наоборот, оказался образцовой гнусной родительницей, сумевшей сохранить тот тонкий, как ломкая корочка льда на лужах Лондона поздней осенью, баланс между гнилью своего характера и удивительной способностью поддерживать бессмысленное, казалось бы, существование своего чада? Дио не знал. Он был равнодушен к этим вопросам, которыми задавался лишь иногда, скуки ради, пока жил в молчаньи тёмных комнат. Он полагал, что кто-то из детей мог всё-таки родиться и выжить назло всему миру. По этой земле ступало столько озлобленных, необузданных женщин, что даже к нему, Дио, не раз и не два приводили таких. И кто-то из них точно был способен оставить отпрыска в живых, выходить его. Сколько же из наследников выжило? Трое? Четверо? Или, возможно, всего один? Вампир не видел смысла гадать. Важнее была цель, ради которой они существуют. И их воспитание, несомненно, было важной частью реализации его планов, потому что слабым и изнеженным нет места в тех садах, до которых он стремился дорваться. Только самые пылкие и агрессивные, грязные и сквернословные женщины могли бы вырастить достойных его, Дио, детей. Такие, какой никогда не была родная матушка вампира, слишком благородная и набожная для того мира, в котором она жила. Та самая святая, которую мужчина считал причиной слабостей, коими обладала его личность. Чистейшая, отравлявшая своим теплом и любовью янтарноглазого столько, сколько он себя помнил, порождавшая когда-то давно в его сердце сомнения и смиренную немощность. Верующая, так и не сумевшая попасть в рай, о котором грезила столько долгих мучительных лет. Нет, женщина должна быть яростной и воинственной, как дикое животное. Только так она сможет воспитать ребёнка волевым. Дио давал своим отпрыскам возможность стать сильнее, чем был когда-то, ещё будучи человеком, он сам. Дио верил, что его наследие разбредётся по всему миру, подобно смертным, произошедшим от Адама. Считал, что они станут достаточно сильными и достойными, чтобы стать для него, Дио, теми золотыми ступенями, по которым он взойдёт наверх, прямо туда, где находится долгожданный рай. А если они будут слишком слабы, и хребты их начнут ломаться, а черепа крошиться под весом возложенной на них ответственности, то какой в них был смысл? Но чтобы стать достаточно сильными, одной матери недостаточно, о нет. Его дети должны пройти через то, через что прошёл и сам Дио. Нет, даже не так. Они должны пройти через что-то более ужасное, познать всю глубину боли и отчаяния, безнадёжно тусклого будущего, не теряя при этом силу своего духа. И если в юношестве вампир прошёл сквозь один только Тартар, подчинив всех обитающих там титанов себе, то им придётся преодолеть ады всех существующих религий: от библейской геенны огненной, до дзигоку, управляемого Эммой, — а после вернуться победителями. Дио прикрывал глаза, думая о том человеке, во многом благодаря которому он стал собой. О человеке, которого он ненавидел до глубины души. Даже сейчас, будучи беспристрастным, он начинал чувствовать поднимающийся гнев и отвращение, стоило только начать думать о нём больше нужного. Ублюдок, взрастивший в сердце своего ребёнка чёрную, бездонную тьму, и научивший его, что нужно быть сильным, чтобы выживать в этом мире и добиваться своего. Отец, долгое время призраком являвшийся к нему во снах и видениях, чтобы напомнить о целях, к которым стремился Дио. Дарио был худшим из худших, и именно в этом состояла его заслуга. В том, как он напивался до помутнений рассудка, а после безжалостно избивал жену и сына, брюзжа на них слюной в приступе животного бешенства. В том, как он вышвыривал ребёнка, словно мусор, на грязную улицу разлагающегося Лондона, чтобы тот заработал деньги на поило, не зная наверняка, останется ли он в живых в этот раз. В том, как он строго наказывал ребёнка, бросая его в кромешную темноту к чудовищам, которых тот боялся до дрожи в коленях и неконтролируемых слёз. Монстрам, тянущим к хрупкому белому телу руки с изогнутыми под неестественным углом когтистыми пальцами и облизывающим тонкую шею и впалые щеки, оставляя на прозрачной коже склизкую и чёрную, как смола, слюну, с рокотом шепча на ухо столь мерзкие и пугающие вещи, что малыш Дио заходился в истерике, стуча по закрытой двери в попытках достучаться до пьяного отца. Он так часто находился в бездне, что вскоре научился дружить с чудищами, щёлкающими гнилыми клыками в желании сожрать его. Ещё чуть погодя щёлкать зубами и вызывать у уродливых плотоядных теней благоговейный трепет научился он сам, подчинив себе этих тварей. И всё только благодаря Дарио. Дио не знает ничего о своих детях и есть ли они вообще. Зато он точно уверен, что они знают. Глубоко внутри, на уровне инстинктов, не осознавая этого до конца, они чувствуют его каждой частичкой своей души. Вампир не беспокоится по поводу правильного воспитания, даже несмотря на то, что физически его нет рядом. Потому что они осознают, что он призраком следует за ними по пятам, куда бы они не пошли. Прячась в тенях ночной спальни, когда всё вокруг колыбели или кровати поглощает густая мгла, ввергая их в ту самую бездну. Оживает искажённой тенью, отбрасываемой любимыми игрушками, улыбающимися своим деткам днём и скалящимися на них ночью. Пожирает испуганных чудовищ под кроватью и в шкафу кусочек за кусочком, чтобы вместо них тянуть свои длинные узловатые пальцы к крохотным ножкам, спрятанным под одеялом, и сжимать хрупкие шейки клыками, чувствуя, как ломается под мощными челюстями слабая психика. Монстры слишком слабы, чтобы доверять им своих детей. Тени могут единственно облизывать алые пасти, ухмыляясь из углов, и манить скрученными перстами. Дио же был способен не только щериться и шептать по ночам кошмары, заставляя дрожать и прятаться под спасительное одеяло. Даже будучи фантомом, каким был Дарио в видениях молодого златовласого, Дио был в состоянии пугать до такой степени, что эмоции просто выгорают, оставляя глубоко внутри только пустоту. Мог ядовито смеяться в самое ухо, толкая отпрыска на нож на земле, вызывая очередную паническую атаку или поглубже вдавливая грязную иглу в вену. Он был в силах сделать то, чего так и не удалось добиться ни монстрам, ни отцу, ни аду. Его тень поедала сознание его наследников, впиваясь в нежное естество клыками и когтями. Разрывала эфемерную плоть, заливая руки рубиново-красной, как молодое вино, кровью, и упивалась сочным нектаром чужой жизни, погружая детский разум в безумие и отчаяние с первых дней их существования, чтобы они познали ад, и, ступая в мир, осмыслили весь смысл рая. Он мог воспитать в наследниках тот первозданный ужас, смешанный с ненавистью к миру и злобой на всё живое. Воспитать в них силу, какой ещё не было ни у кого.

Он был Сатурном, что пожирал своих детей

и порождал в них Тьму.