Ива

Афины и Фессалия за ним. Триполис, хоть и с большими потерями — тоже. Греция шел за Францией, Англией и Россией и пытался унять дрожь. Эта лихорадка началась неожиданно. Сначала он просто развлекался: Филики Этерия[7], мечта о независимости, воспоминания о прошлом величии матери. А потом началась революция. Он сменил уже ставший не по размеру рабский костюм на мундир, мысли оформились в Идею, обычная замкнутость куда-то исчезла. С османом он давно уже не виделся: у того и без греческих смут было много проблем. И внезапно у Геракла появились сочувствующие союзники. Он так привык не обращать внимания на остальной мир, до сих пор молчавший и не желавший обратить внимание на незавидную участь такой мелкой страны как Греция, что вмешательство России, а потом Англии и Франции стало большой, но приятной неожиданностью. Опять эта комната. Греция на секунду задумался, почему все всегда происходит именно в ней, но Россия решительно открыл дверь, и они вошли внутрь. Осман стоял у окна почти в той же позе, в какой его обычно дожидался Греция во время их странных встреч наедине. — Ты ведь понимаешь, что они помогают тебе не из добрых побуждений? Греция вздрогнул. — Тебя используют как повод, чтобы ослабить меня, — продолжил турок, по-прежнему глядя в окно. — Когда ты станешь не нужен, тебя выкинут, как старую тряпку. И ты опять останешься один. Если ты этого не понимаешь, — он обернулся и в упор посмотрел на Геракла, — то будешь раздавлен. — Оттоманская Империя, твой флот разбит. Мы приняли решение — Греция станет независимым государством, — заговорил Англия, выступая вперед. На губах турка заиграла хищная усмешка. С некоторых пор он тоже сменил традиционное облачение турецких вельмож и янычар на более современный европейский костюм, и черная ткань уже не скрывала его лица. Но белая, похожая на череп маска так никуда и не делась. — Независимым? — осман издевательски расхохотался. — Понравится ли ему такая независимость... Но он уже сделал выбор, так ведь, Греция? Во рту пересохло. Мысли проносились в голове с умопомрачительной скоростью, и Геракл почувствовал, что душевное равновесие и ясность сознания начали его покидать. Его переполняла... ненависть? Разбираться, кого и что он ненавидел, уже не было сил. Ненависти нужен объект, и объект этот быстро нашелся. Вот он стоит, прямо перед ним, рядом с той самой тахтой, на которой лежит та самая подушечка, руки — те самые руки! — вызывающе сложены на груди. Несколько шагов, короткий замах, удар, — и белая маска падает с лица османа. Он медленно поворачивается, кошачьи глаза серьезно смотрят на Геракла, затянутая в перчатку рука проводит по скуле, стирает с губы кровь. — Да, я сделал выбор. — Не сломалась ли ива?.. — удара не было, но Геракл побледнел и отшатнулся. Что-то было не так, неправильно. Все должно было быть иначе. — Оставь его в покое, осман, — тихий голос России раздался совсем рядом, на плечо опустилась тяжелая рука, мягко, но настойчиво увлекая его назад. — Оставь его и убирайся восвояси. Эта страна тебе больше не принадлежит. — Но город тот останется за мной. — Садык, не будь глупцом, — Россия улыбнулся. — Не стоит спорить со мной. Константинополь вернется... — Нет, — Греция с удивлением слушал свои слова. — Это больше не мой город. Не мой дом. Я не смогу здесь оставаться. Столица Древней Греции станет моим новым домом. И вышел. У него было много дел. Жгучая боль в груди может и подождать. Переворачивающиеся в животе угли сейчас не важны, как не важны и слезы, стоящие в глазах. Он же ни разу не плакал с тех самых пор, как османские сапоги впервые прошли по мостовым этого города. А теперь он уходит сам, почему-то оставляя его... Кого? Город. Точно, только город. Никого больше. Когда-нибудь он вернется сюда. Он не знает, как это произойдет и кем он вернется. Но не рабом. _______________________________________________________________ [7] Филики этерия — (греч.Φιλική Εταιρεία — Дружеское общество) возникло в Одессе в 1814 году среди греческих торговцев. Они пропагандировали идею революции и систематически готовились к восстанию.