Парадокс

Всю свою сознательную жизнь, в редкие моменты стоя перед зеркалом и разглядывая собственное отражение, Канат повторяет одну единственную фразу — он не похож на отца. Он ни капли не похож на деспотичного ублюдка, годами терроризирующего свою семью. Он совершенно другой человек. Именно человек, а не чудовище. Но после каждого сеанса самовнушения, свора чертей, давным-давно обитающих в груди, скалится и смеётся, капая ядом с острых клыков. Они знают, что Канат врёт самому себе. И совсем не врёт окружающим, показывая свою истинную натуру. Наивная Хазал сжимает ему руку и говорит, что у него добрая душа. Канат этой рукой потом избивает очередного невинного паренька в школе, который просто косо посмотрел на него. Забавный парадокс: внушать себе, что ты гораздо лучше, чем являешься на самом деле, а затем идти и доказывать обратное. Канат бы решил, что у него диссоциативное расстройство идентичности, но проёбы с психикой больше по части его долбанутого и горячо любимого брата. Канат думает — у них изначально не было шансов вырасти нормальными. Испорченные безумием и жестокостью гены передаются по наследству, плотно укоренившись в ДНК. Канат мог бы попытаться быть другим, но опять же парадокс — быть плохим ему нравится. Это то, чего от него ждут окружающие, а оправдывать чужие ожидания, в отличие от своих, он умеет. А потом появляется она. Со своими вьющимися волосами и глазами цвета растопленной карамели, которыми смотрит на него, как на дерьмо под ногами. Высокомерно, со снисхождением, словно это не она, а он вылез из днищенской помойки людей второй сорта. Он бросает ей что-то грубое, она только закатывает глаза и уходит, гордо задрав голову. Максимально раздражающая и выбивающаяся из его круга общения, но Канат плюёт на свои же правила и начинает к ней лезть. Цепляет её вечно, нагло вторгается в личное пространство, каждый раз наслаждаясь вспыхивающим на дне карих глаз гневом. У Эким забавная привычка поджимать губы и пытаться сделать вид, будто Каната в её вселенной не существует. А ещё у Эким тёплая кожа, плетёный браслет на хрупком запястье и тонкая талия, на которую так идеально ложится широкая ладонь Каната. Она в принципе рядом с ним мелкая и несуразная какая-то, смотрит на него снизу вверх, чудесным образом всё равно умудряясь глазеть свысока. Он бы давно выбесился уже, если бы каждый раз не испытывал это покалывающее ощущение разливающегося по венам удовольствия. Разум кричит — не заиграйся. Эким одним взглядом просит — давай поиграем. Ставки, конечно, высоки, но Канат привык рисковать. Ему нравится преодолевать её сопротивление, а лёгкий шлейф духов, оставшийся в машине после её присутствия, нравится вдвойне. Эким дверью хлопает так, что любимая тачка Каната сейчас развалится на части. Другого человека он бы давно прибил за такое, но на детское поведение Эким только широко улыбается и жрёт её удаляющуюся фигурку взглядом. Чертям в душе она тоже по вкусу. Такую не хочется ломать сразу. Потом, возможно, когда надоест. Но внутреннее чутьё подсказывает — не надоест никогда. Теперь уже нет. Канат не собирается становиться её героем, красные длинные плащи ему никогда не шли, но всё равно ныряет в бассейн на глазах у всех и вытаскивает её из воды. Она почти задыхается, трясётся и прижимается к нему, а потом смотрит с той самой благодарностью, за которую и сдохнуть не жалко. Эким сама не понимает, во что ввязывается. Ей бы как раньше кривить губы и отталкивать его, а не отвечать на мокрые холодные поцелуи посреди ночного леса. Но она наивная девочка, верящая в высокие замки с неприступными стенами и в храбрых рыцарей, защищающих принцесс от чудовищ. Эким упускает из виду один значительный факт — героев здесь всё ещё нет, а чудовище притаилось совсем рядом. Только опять парадокс — чудовище тоже начинает верить, что оно способно измениться. Когда Эким улыбается ему и доверчиво прижимается, ластится под руку, как уличный кот, никогда не знавший заботы. Канату смеяться хочется, впервые не язвительно и ядовито, а радостно и по-детски беззаботно, потому что тени в потаённых уголках души вдруг расступаются под влиянием её света. Любовь — странная штука. Она способна наносить кровоточащие раны и излечивать их. Она способна воскрешать умершую личность, которая давно уже сгнила, но вдруг получила второй шанс. Любовь заставляет Каната искать глазами в толпе вихрастую макушку и красный, небрежно повязанный на шее галстук. Хватать Эким за предплечье и аккуратно втаскивать её в пустые каморки, чтобы выкрасть пару минут наедине. Недостаточно для них, всего времени мира не хватит, чтобы Канат насытился, но лучше так, чем совсем ничего. Эким в такие моменты всегда смущённо улыбается и горячо выдыхает ему в приоткрытые губы. Вкус у неё с ноткой палочки корицы, которую Эким всегда кладёт в свой утренний кофе. Канат ненавидит корицу, но ради Эким готов пересмотреть свои предпочтения. Чёрт, он так сильно влюблён в неё. Даже не знал, что способен на такое. Слова отца и истины, которые он вбивал в голову сына с самого детства, тают подобно сахарному песку над пламенем зажигалки, когда Канат осознаёт очевидные факты. Например, что он просто может подойти к Эким в любое время и обнять её. Обхватить со спины, носом зарыться в мягкие волосы и вдохнуть цитрусовый запах её шампуня. Может взять её за руку при всех, и никто в школе не посмеет сказать ни слова. Может поцеловать, а она не оттолкнёт, а наоборот притянет его к себе ближе. Блядь, он мог бы написать целый справочник с описанием миллионов ситуаций с этой девушкой и ни разу не повториться. Но у влюблённости короткий срок годности. Окрыляющее чувство, возносившее его до небес, сменяется кислотным привкусом предательства, заставляющего рухнуть на землю с высоты, выжить при которой нереально. Канат старается, сопротивляется, но органы нещадно болят, а кости предательски трещат под весом правды, которая сваливается на него. Эким пытается что-то объяснить, лепечет, и глаза у неё затянуты поволокой слёз. Но Канату сейчас так невъебически плевать на её боль, потому что собственная перекрывает всё остальное. Черти за рёбрами громко смеются и тычут в него пальцем. Идиот, сам поверил в воздушные замки, которые рухнули на него неподъёмными бетонными плитами. Канат скалится. Чувствует, как поводок, удерживающий его на привязи, рвётся. А Эким смотрит испуганно, потому что до этого гладила послушного ласкового пса. Что делать с разъярённым зверем, она не имеет ни малейшего понятия. Он начинает разрушать её жизнь методично. Кирпичик за кирпичиком ломает стены, которыми Эким огородила себя от окружающего мира. Такая бедная и несчастная, с бесконечной печалью в глазах и опущенными уголками губ. Канат вдруг понимает, что топтать этот хрупкий цветок ему нравится ничуть не меньше, чем заботливо ухаживать за ним. Смотреть Эким в глаза и говорить, что она не заслуживает любви. Что её отец это давно понял, поэтому бросил. Один-один, малышка, добро пожаловать в жестокий мир суровой реальности, в котором благородным папашам срать на своих детей. Он живёт с этой мыслью давно, а ей только предстоит привыкнуть. Канат продолжит убивать её день за днём, а потом каждый раз от бессилия прятаться в объятиях собственной матери и чувствовать, как сердце трещит по швам. Когда-то Эким умудрилась собрать эти лоскуты воедино, чтобы впоследствии вновь разорвать их. Эким больно. Канату тоже. Он всё ещё хочет любить её, но главный парадокс его жизни в том, что ненавидеть у него всегда получалось лучше.