Брат

Итачи сидел на кушетке, вперившись в стену напротив безжизненным взглядом. Он чувствовал что-то страшное, что надвигалось одной резкой и громадной бурей, и боялся этого. Итачи боялся. Мужчина поднес руку ко лбу и провел вспотевшими пальцами по носу, ощущая холод собственной бледной кожи. Его тень в свете пляшущего рыже-алого пламени извивалась, как сотни змей, превращалась в невообразимых чудовищ и ворон, разлеталась на куски только ради того, чтобы вновь собраться вместе и отразить мрачность сидящей на жестком матрасе сгорбленной мужской фигуры. Итачи тихо выдохнул и поднял глаза к темному потолку. На нос с легким звоном упала капля дождевой воды, и мужчина на периферии сознания устало отметил, что больше никогда не позволит Кисаме выбирать место для жилья, пусть и на несколько ничтожных дней. Итачи сожмурил до боли глаза и резко распахнул их, надеясь увидеть более четкий рисунок на стене напротив, но… Все бесполезно. Итачи обессиленно опустился на пропахшую сыростью кушетку, которую и кроватью назвать сложно, и прикрыл глаза. Он надеялся погрузиться в сон. Хотя бы легкий, хотя бы настоящий, короткий, но сон. Изнутри его изгрызало нечто страшнее неопознанной болезни. Тоска. Печаль. Боль. Безмятежное напускное спокойствие уже было готово проломиться под весом этих пугающе сильных эмоций, которые с легкостью могли бы сломить даже такого сильного человека, как Итачи, но не зря же он был лучшим членом АНБУ, человеком, который смог запрятать все свои «ненужные» чувства, чтобы ради деревни убить всех своих родных и близких. А, нет. Не всех. Итачи усмехнулся, вспоминая родного брата, и из глаза бесшумно вытекла ледяная слеза. Одной достаточно. Для человека, что никогда не показывал свои слабости, одной даже много. Непозволительно много. Итачи снова открыл глаза, но увидел лишь очертания потолка, на котором скопилась вся затхлость и влага помещения. Погружаясь в сон, он молил, чтобы он был хорошим. А еще — правдивым. ** Разве можно мечтать о большем? Перед Итачи стоял его брат. Красивое бледное лицо все так же украшали черные-черные (однако на свету так прекрасно отливающие синевой) пряди длинной челки; темные, настолько темные, что зрачок сливался с радужкой, глаза, выражающие… не ненависть?       Постойте! Итачи усиленно заморгал, стараясь понять то, что видел перед собой. Улыбающийся Саске? Улыбающийся ЕМУ Саске? Ахах. Не смешно. Но Саске и вправду был словно настоящий. Он и улыбался так по-настоящему. Как в детстве — таком далеком, что начало казаться, будто те приятные воспоминания — бесполезная груда собственного отчаяния. Фальшивая, надо сказать, груда отчаяния. Итачи уже и забыл о том, насколько любил эту вот улыбку Саске. Добрую, по-детски невинную и редкую-редкую, появляющуюся только при нем, при Итачи. Сердце пропустило пару ударов, и Итачи сдержался, чтобы не ущипнуть себя за локоть.       Если это просто сон…       Если это просто сон, то будет больно просто так с ним расставаться. Итачи вновь посмотрел на улыбающегося брата и пораженно выдохнул. Он был здесь. Живой — до него можно было дотронуться; добрый — в глазах некое просветление и ни капли ненависти, только восхищение и безграничная любовь, совсем как в детстве; родной. Итачи против воли улыбнулся. — Аники. Голос Саске был таким четким, таким родным, таким зовущим, что Итачи, не раздумывая, пошел к брату навстречу. Было плевать на все: сон это или не сон, случится ли это на самом деле или нет — на все плевать. Существовал только этот миг. Миг равновесия, спокойствия и счастья. Такой краткий, почти ненастоящий, но существующий. Кто же знал, что Итачи нужно так ничтожно мало для счастья? Саске улыбнулся еще шире, мелкие морщинки в уголках глаз стали видны отчетливее, и Итачи схватил брата в крепкие-крепкие объятия. Настолько крепкие, что, казалось, хрустнули кости. Правда, не ясно, чьи — были то кости ребер Саске или кости рук Итачи? Но старший из Учих как-то над этим совершенно не задумывался, только наслаждался минутным счастьем, сладостной эйфорией, посетившей его внезапно, и думал, что это — лучшее, что произошло с ним за последние несколько лет. — Я люблю тебя, аники. Этот голос! Этот голос, что бесчисленное количество раз повторял, что ненавидит. Этот голос, что действительно ненавидел. Нереальная сказка. Но… разве нельзя немного расслабиться? Хотя бы во сне. — Саске… — впервые захотелось сказать что-то прямо противоположное тому, что он говорил обычно, стараясь подогреть ненависть. Теперь хотелось подогреть любовь. — Не ненавидь меня, прошу. Видение Саске начало отдаляться и расплываться, смазываемое будто акварель водой. Он все так же продолжал улыбаться и, прикрыв глаза, что-то произнес. Итачи остолбенел. — Я никогда не смогу возненавидеть тебя по-настоящему, аники.       Силуэт исчез, и Итачи упал на колени. — Никогда не сможешь меня возненавидеть по-настоящему, да? Я рад.       На лице было безмятежное спокойствие.       На душе — безмерная радость.       На губах — улыбка. ** — Эй, Итачи-сан! Из сна вырывало что-то морское. Стоп, морское? Итачи мысленно нахмурился и напряг мозги, которые разбежались по сторонам, будто тараканы. А, это же Кисаме. От него всегда рыбой воняет. Итачи приоткрыл один глаз и вопросительно изогнул бровь. Все знали неразговорчивость и холодность Учих, а Кисаме уже давным-давно привык к этому, считая такое состояние напарника абсолютно адекватным проявлением его происхождения. — Нам пора. Вы что-то слишком долго спали, и я подумал, что надо бы вас разбудить. Выдвигаемся через несколько минут, строго по плану, правда ведь? — Да. Спасибо, Кисаме. — Я позже зайду. Итачи только кивнул. Когда хлипкая дверь, ударившись о проем, выдержала и застыла на месте, Итачи закрыл глаз и вздохнул. Знал же, что это всего лишь сон! Но какой сон-то! После него все тяготы, что терзали его, начали отступать. И стало как-то легче, он ведь умрет от руки брата, а не убьет его.       Я никогда не смогу возненавидеть тебя по-настоящему, аники. Эти слова… они так грели душу. Итачи понял, что улыбается, когда наткнулся расплывающимся взором на заляпанное грязью зеркало. За сегодня он улыбался больше, чем за все прошедшие года вместе взятые. Но… он никогда не сможет помочь брату, никогда больше не поддержит его, никогда не наставит на путь истинный. И кто, кроме него, на это способен? Итачи нахмурился, а потом внезапно улыбнулся. Да. Наруто. Кивнув самому себе, Итачи встал, сделал серьезную морду кирпичом и встал напротив зеркала. Его выдавали глаза — живые, настоящие, не мешающиеся с внешним спокойствием и умиротворением. «Радость никогда нельзя скрыть. Боль — да, можно, но не радость. Радость — то чувство, когда хочется, чтобы все узнали, что ты рад и счастлив; это то чувство, из-за которого появились улыбки и смех». Итачи провел рукой по длинным волосам, одел плащ с красными облаками и вышел из старой комнаты одетый, довольный и умиротворенный. Он может оставить своего брата. Он может оставить своего брата на того, кто назвал себя его братом. Он может оставить своего брата на Наруто, и это будет самым верным решением за всю его оставшуюся недолгую жизнь. Вдохнув полной грудью, Итачи направился на встречу с братом, в которой так и не затронул тему ненависти, не сказал, что не может драться. На встречу с братом, что была последней в его жизни. Но не знал он о том, что произойдет после этого, как и не знал того, что оставил на Наруто ношу гораздо большую, чем думал. Но Наруто справится, правда? Это же Наруто. ** А Саске и Итачи все равно будут продолжать любить друг друга, потому что они связаны узами куда более сложными, чем просто кровные. Они — братья, они этим гордятся, они никому не позволят опозорить свою честь. Саске ни за что не оставит в покое тех, кто посмеет сказать плохое слово в сторону его брата. Итачи будет улыбаться на небесах, наблюдая за младшим, и неторопливо повторять на все его необдуманные поступки такое родное и несущее в себе больше, чем кажется на первый взгляд, «мой глупый маленький брат». Саске простит Итачи. И подумает, что, возможно, и не ненавидел его на самом деле никогда. Только любил. Искренне, всем сердцем, по-братски. Как и Итачи любил своего маленького, глупого брата.