Brumaire

– «...Всякая классовая борьба есть борьба политическая. И объединение, для которого средневековым горожанам с их просёлочными дорогами требовались столетия, достигается современными пролетариями благодаря железным дорогам в течение немногих лет. Эта организация пролетариев в класс и тем самым в политическую партию ежеминутно вновь разрушается конкуренцией между самими рабочими. Но она возникает снова и снова, становясь каждый раз сильнее, крепче, могущественнее...» И ведь как пишут, шельмы! – восклицает Ольга Протогенова, закрывая книгу. – Вроде очевидные вещи, а играют новыми красками! И пор-рыв пр-робуждает! – Это Вы ещё Марата не читали, – замечает Тамара. Полная рука сжимает гранёный стакан с полупрозрачной беловатой жидкостью. Это мутное пойло подозрительного происхождения Ольга именует балтийским чаем. Как нелепо. Всю жизнь Тамара была уверена, что дамы должны пить в крайнем случае аристократичное вино, а не вот эту мужицкую водку с кокаином... Однако Ольга так не считает. Говорит, привычные представления о женственности и о том, что должен и чего не должен делать аристократ – всего лишь предрассудки старого времени. – Ну что же, и до Марата дело дойдёт, – безразлично бросает юная революционерка. – А я тут уже, кстати говоря, приметила одно неплохое местечко. Вас к скольки родители ожидают? – Меня... к восьми... Тамара – гимназистка. Перебралась с родного Кавказа в Петроград благодаря служебному положению отца. Ранее никогда не прекословила родителям, но встреча с Ольгой всё изменила. Годами вырабатываемый образ примерной домашней девочки нынче трещит по швам, и Тома буквально разрывается. Хочется окончательно порвать с осточертевшим старым миром – а родителей жалко... Впрочем, Ольга всё понимает и прощает ей сию мелкую слабость. – Шарман. Успеем, – удовлетворённо произносит она. – С Леонидом я уже договорилась, гранаты имеются. Уж от представительниц нашего слабого пола они наверняка такого не ожидают. Тамара поправляет очки и согласно кивает. Передаёт Ольге один стакан с балтийским чаем, другой подносит к губам. – Что же, за успех, Томочка.

***

Они вдвоём идут по набережной. Тамара берёт Ольгу под руку, и та нежно прижимается к ней, положив голову, несколько непропорционально крупную, на плечо высокой гимназистки. Над Невой туман. Жуткая непогода царит в эту осень над Петроградом. Ничего не видно, кроме серой пелены, тянущейся словно над всем миром. Дым дешёвой папиросы, крепко зажатой между крупными белыми зубами Ольги, кажется как бы продолжением этого тумана. Дамы так не курят. Не затягиваются со смаком, не держат сигарету так небрежно в зубах. Но Ольга – не дама в привычном смысле этого слова. Даже обижается, когда Тамара так её называет: «Томочка, оставьте эти Ваши мелкобуржуазные замашки. Я не дама, я гражданка, что значит дочь своего отечества». Ольга зябко передёргивает неровными, наклонёнными вперёд плечами – следствие сильной сутулости, что её, разумеется, не красит. Но для Тамары эта её черта ассоциируется с ночами, которые та провела, склонившись над очередной книгой. Чтение – страсть Ольги, и к сему располагает во многом её детство и происхождение. Дочь учёного-ботаника и писательницы-фельетонистки просто не могла не полюбить литературу. Другой вопрос, откуда у столь интеллигентной девушки такая бунтарская натура. – Где же Ваше местечко? – иронически хмыкает Тамара. – Наверняка снова какое-то сомнительное заведение? – Можно сказать и так, – отвечает Ольга. – Ресторан. Пристань, где кантуются корабли побогаче да пороскошнее. Смею Вас заверить, Томочка, скоро от него ничего не останется. – Позвольте заметить, Вы жестоки. – Вы ошибаетесь. Не я жестока, а они. Поймите, моя милая Томочка, эти люди имеют всё, ничего для этого не делая. А между тем сотни и тысячи других наших сограждан трудятся как рабы на фабриках и мануфактурах и получают буквально гроши. Неужели же Вас это не возмущает? – Возмущает, – отзывается Тамара. – Иначе я бы с Вами и не водилась, Ольга. Интересно, долго ли продержится этот туман? – переключается она на другую тему. – Уж вскорости должен начаться октябрь, а он по-прежнему стоит... Тамара вновь глядит на идущую рядом Протогенову. Левая нога в запылённом и дырявом сапоге не по размеру безжизненно волочится по мостовой. Но на сей раз сердце Тамары не сжимается от жалости, а, напротив, бьётся сильнее. Чувствуется, что это, с позволения сказать, увечье – издержка службы профессионального революционера, и от осознания того, что оно получено на одной из опасных вылазок, гимназистка ещё сильнее гордится возлюбленной. – Брюмер, – неожиданно и невпопад говорит Ольга. – Что? – Брюмер. Месяц французского республиканского календаря. Начался буквально вчера. Означает «месяц туманов». Не правда ли, красиво звучит? – Совершенно так, – охотно соглашается Тамара. Революционерка расплывается в улыбке, вновь наклоняет голову и мурлычет, как кошка: «Шар-рман, шар-рман...» Томочка ощущает, как между ними пробегает нечто электрическое. Пробегает и – исчезает вновь.

***

– Ну что же, замысел удался! – торжественно объявляет Ольга. Твёрдая, но всё же предоставляющая приятную возможность размять затёкшие кости кровать, керосиновая лампа, старенькое расстроенное фортепиано в углу, часы на стене – вот, пожалуй, и вся нехитрая обстановка «временного убежища» Протогеновой. Владелец квартирки – хороший знакомый Ольги, питерский иудей-контрабандист Леонид – нынче отсутствует по какой-то своей нужде. Две девушки сидят на кровати, приобнявшись. Ольга откладывает в сторону томик Кропоткина и изучает взглядом лицо Тамары. Та с ужасом замечает, что возлюбленная цепляется за все её недостатки. Скрытые за очками маленькие чёрные глаза с прищуром, россыпь родинок на щеке, чересчур высокий лоб, выделяющиеся круглые щёки, обкусанные от частых в её летах душевных расстройств губы и – главное – огромный и какой-то хищный орлиный нос, доставшийся в наследство от предков – гордых джигитов... – Отчего Вы так пристально смотрите? – отстраняясь, говорит она. – Любуюсь, – совершенно внезапно отвечает Ольга. – Позвольте, Ольга... Чем же здесь любоваться? Ведь дама должна быть прекрасна внутри и снаружи. Мне твердили это всю жизнь... – Милая моя Томочка, мы отрекаемся от старого мира, не так ли? А если так, то следует отречься и от этих глупых предрассудков. И никто отныне не помешает мне любоваться Вашей идеальной неидеальностью. Сердце Тамары вновь начинает биться чаще и, кажется, готово вырваться из груди и голубем взмыть к небесам. – Вдобавок я и сама вовсе не идеальна, – продолжает Ольга и плавно закатывает длинный рукав платья. Тамара поражается. Вначале – невероятной бледности кожи (хотя лицо её вполне приемлемого для их широт оттенка), а потом замечает нечто пугающее. Вся рука изрезана шрамами – белыми, уже затянувшимися, и ало-розовыми, недавними. А среди пальцев – Тамара впервые обращает на это внимание – недостаёт безымянного. Сердце на миг ёкает. А после вновь начинает яростно биться в доселе неведомом чувстве. Да, дама должна быть прекрасна внутри и снаружи. Ольга же вовсе не прекрасна внутри, а снаружи тем более. И всё-таки она самая любимая. Чего ещё надо?

***

Над будущим Ольги – туман. Быть может, удастся уйти от лютующих жандармов, а может, её ждёт вечное поселение в Сибири. Над будущим Тамары – туман. Она не знает, оставаться ли ей такой, какой её желают видеть окружающие, или проявить истинную натуру и остаться с Ольгой наперекор предрассудкам. Однако нынче месяц туманов брюмер несёт им только счастие.