Whispering Wind

— Каччан? Деку уже несколько минут чувствовал себя так, словно что-то происходит. Что-то, на что он не может никак повлиять, что ему неподвластно изменить. Он чувствовал тревогу, что холодными клинками полосовала его грудную клетку. Ладони потели от страха, комкавшегося в желудке остатками тревожных лезвий, он сжимал челюсти до боли в висках. Происходило что-то страшное, то, чего он боялся больше всего в жизни. Он не мог ответить самому себе на вопрос, что именно он предчувствует, но уровень его ужаса был несравним с предыдущими эмоциональными кризисами. «Ого, я уже здесь». Так говорили предшественники в его голове. Он слышал их так, словно они стояли прямо рядом с ним, над его плечом. И он был не готов услышать столь знакомый голос в своей голове. Это значило только одно, — случилось самое страшное. То, чего он не предполагал напрямую, но чего всегда боялся больше всего, самим своим сердцем. Деку нужно было приземлиться. Осознание прошибло его словно разрядом тока, и он практически терял сознание, не имея возможности контролировать причуду полёта. Деку проваливался в воздухе и падал, пока не брал себя в руки и не поддерживал своё тело в воздухе, выискивая сушу. Его беглый взгляд метался по синим просторам в поисках хоть какого-то куска земли. В конце концов, Деку нашёл место, неаккуратно спланировал и разбился об первый песчаный берег, не имея в себе никаких сил проконтролировать посадку. Он дышал сбито, скрипел песком на зубах, закрывал глаза от нещадно палящего солнца. Может быть, Деку был бы не против сгореть дотла здесь же. Его эмоциональное опустошение притупило всю физическую боль от падения. Он не чувствовал ничего больше. Ему хотелось бы верить, что это всего лишь кошмар. Он бы так хотел проснуться и понять, что это лишь страшный сон, но не безнадёжная реальность. — Каччан… Никогда раньше он не появлялся в Одном за Всех. Вероятно, случилось то, что никто не смог остановить, и Кацуки остался неосязаемым следом в памяти причуды, которая однажды была ему передана. Деку пронзило тошнотворным ужасом, на языке появился привкус кислого железа. Он ворочал голову по песку, чуть ли не впадая в беспамятство. Он не мог плакать, не мог кричать, он чувствовал опустошение. Всё, что во мне есть, погибло вместе с Кацуки, подумал он в эту минуту. «Я проиграл. Я оказался слабым, я не смог это сделать». Деку не хотел слышать этих слов. Он знал, что это было неправдой. В его груди появилась боль. Она медленно, но верно тисками обхватывала его сердце и душила горло. Он не хотел поддаваться накатившим эмоциям, но так же и не хотел, чтобы Кацуки говорил такие вещи о себе. Он не должен был так говорить. Он не должен даже теперь считать себя слабым. Деку щурил глаза и сжимал челюсти так сильно, что заболели мышцы на лице. Прибрежную тишину наконец разрезал вопль отчаяния. Долгий, отчаянный, совершенно растерянный крик, который некому было услышать. Казалось, море двинуло волны вспять и затихло, не желая нарушить покой скорбящего, если бы он только его имел. — Не говори мне это. Я не хочу слышать об этом! — Деку безнадёжно ударил кулаком в горячий песок, выкрикивая слова. Он начинал чувствовать эмоции потери, и справиться с ними был не готов. Они накатывали на его уязвимое сердце с гнётом снежной лавины, от них невозможно было убежать и скрыться. Они так тяжело оседали в его грудной клетке, что он судорожно выдохнул, открывая наполненные слезами глаза и смотря в расплывшееся над ним голубое марево. Обжигающие капли слёз вымывали светлые дорожки на его пыльном лице. — Каччан… неужели я… не успел… — затихающим голосом промолвил он, тщетно пытаясь удержать болезненный стон от осознания последствий своего опоздания. Он закрыл лицо руками и завыл, чувствуя в себе искреннюю нужду закричать вновь. Страдание причиняло ему физическую боль, ломало кости, пробивало органы, лишало его лёгких воздуха. Он захлёбывался, дрожащими губами пытаясь вдохнуть между рыданиями, растирал слезы с песком по лицу, царапая кожу песчинками, поднимался и падал обратно. Его боль нельзя было осознать. Он сам едва справлялся с тем, чтобы выдержать это. Если бы его сломали физически, он бы смог пережить это легче, чем минуту той муки, что теперь раздирала его грудь надрывными воплями и криками, безутешной болью разливаясь по каждому нерву. Он хотел вернуть время вспять, он жалел о том, что не поспешил, что просто потерял время, он винил себя, зарывая голову в песок, крича в землю и вытягивая ноги в судороге. Деку не мог найти покоя в этом месте и не мог успокоить себя. — Да как же..! Как я мог не успеть..! Каччан, прости меня! Пожалуйста… Если сможешь… Прости меня! Эта ошибка стоила Деку всего. Он не верил, что его настигнет такой рок, никогда до конца он не верил в то, что их ждёт такое расставание. Деку выкрикивал из себя весь дух от того, как тяжело ему было принять эту правду. Бессилие перед произошедшим не давало ему прийти в себя. Теперь, всё, что у него осталось, — голос Кацуки в подсознании. Описать словами эту потерю он сам себе не мог. Деку чувствовал, словно сам балансирует на грани жизни и смерти. «Тебе не нужно извиняться. Я не держу на тебя зла». Голос Кацуки казался удивительно спокойным. Кажется, ему было очень просто принять свой конец. Деку бессильно плакал, не имея возможности иначе выплеснуть свои страдания. Он сжимал и разжимал руку на песке, плача взахлёб. Его жизнь разделилась на «до» и «после» так быстро, едва ли он мог как-то принять это. — Каччан… Я не уберег тебя… Я же говорил… Всем… Держаться на расстоянии… Я должен был идти один… Один! Я бы выстоял… Я бы справился… Ты бы не страдал… Ты бы не… Деку споткнулся об это слово. Смерть и Кацуки всё ещё не стояли в его сознании бок о бок. Кацуки в его голове был живым, вредно улыбающимся, встрепывающим свои волосы перед тем, как надеть маску на лицо. Он поправлял костюм, застёгивал на брюках пояс и зажимы на бёдрах, разбирал наручи и ухаживал за их деталями, вечером в общежитии читал книги в наушниках и занимался растяжкой. Кацуки жил в голове Деку, он дышал, утирал пот от тяжелых нагрузок, разминал напряженные ноги и массировал с увлажняющим кремом свои сухие, грубые ладони. Деку плакал навзрыд, видя это перед своими глазами как наяву и понимая, что теперь только это ему и осталось, вспоминать его и помнить так, чтобы ни одна деталь не ускользнула из зыбкой памяти. «Тебе нужно время». Он вскинул голову, хрипло выдыхая. Его лицо, мокрое от пота и слёз, исказилось ещё бо́льшим горем. Деку мгновение сидел на коленях, затем прижал руки к груди и что было сил выкрикнул: — Никакое время не позволит мне пережить это! Деку согнулся, продолжая плакать и ронять слезы в песок. Тяжесть, обрушившаяся на него, не становилась легче ни от каких криков и воплей. Он чувствовал, как его сердце работает в надрывном ритме и отдает болью в ребра. Он чувствовал жар в лице и руках, но спину ему холодило, ему казалось, он сам умирал прямо сейчас и ничего не мог сделать с этим. «Изуку». Он поднял голову и выровнялся, пытаясь утереть непрестанно льющиеся слёзы. — Я бы так хо… хотел увидеть тебя, — Деку сдавило горло на середине предложения. Он закрыл глаза и крепко зажмурился, словно это могло помочь ему представить образ Кацуки перед собой. «Изуку». Он мотал головой, не желая откликаться. Ему так хотелось вырвать Кацуки из своего подсознания, схватить его в свои руки и никогда не отпускать, никогда не позволить себе мысль отпустить его куда-либо в одиночку. — Я же говорил тебе… Ты можешь не переучиваться… «У меня было так мало времени. И, наверное, это теперь моё наказание за всё, что я сделал». Деку распахнул глаза. Смотреть ему было не на кого, но он просто уставился невидящим взглядом в расплывающийся зелёный горизонт и замер. — Что ты… что ты говоришь… — спросил Деку, едва шевеля сухими губами. Ответ последовал не сразу. Почему-то казалось, Кацуки теперь было нелегко говорить об этом. Хотя отчасти его спокойствие придавало Деку каких-то моральных сил на преодоление произошедшего. «Я просил у тебя прощения за всё, что сделал. Но этого было недостаточно. Никогда бы этого не было достаточно, конечно. И теперь я… существую в Одном за Всех. В тебе самом. Это моё наказание». Деку чуть моргал опухшими, болезненными глазами, бесцельно смотря вперёд. Он едва понимал, что Кацуки говорит ему, но отчего-то его слова растекались по надорвавшемуся сердцу густым теплом, незаметно заполняя собой кровоточащие трещины. — Прости, Каччан… Я всё равно… С трудом понимаю, что ты пытаешься мне сказать… На мгновение Деку показалось, что он остался наедине с самим собой. Кацуки не ответил ему сразу, и сознание пронзила страшная мысль, что он бесследно исчез. Понимать присутствие Кацуки у Деку ещё не получалось, потому он запаниковал, не слыша больше его голос, и стал прислушиваться к себе, словно это могло помочь ему найти в себе Кацуки. Ответа не было так долго, что Деку стал растерянно рисовать круги на песке, пытаясь унять нарастающую тревогу. «Тебе не нужно многое понимать. Я просто оказался там, где не имел права появиться после всего, что сделал». Деку судорожно выдохнул и прикрыл веки снова. «Я хотел бы многое сделать. Я хотел бы исправиться. Но… оказывается, мне это не суждено было сделать при жизни. И теперь… я заключён здесь». — Каччан! Не говори так о себе! Пожалуйста! «…И единственное, что мне остаётся, это не принести тебе больше никаких страданий. Мне казалось, я смеюсь над судьбой, но не догадывался, что она всегда шутит последней». Деку вновь закрыл плачущее лицо руками. Он не мог выдержать этого, ни одной минуты больше. Он чувствовал, как все мышцы его лица изнывали от того, как долго он плакал, и как натянутые нервы трещали от перенапряжения. — Каччан… я, честно… я…- голос Деку то и дело надрывался, и он опускал голову в немой потуге завыть, но прикусывал кожу на руке и не давал этой боли выплеснуться наружу. Слёзы так и лились из его глаз, он замирал, не имея никакой возможности совладать с самим собой, взять себя в руки. Ему было так больно, как никогда не было раньше, и его скорбь была безутешной. Он ничего не мог сказать и сделать больше, это всё не имело никакого смысла. Всё, чего Деку хотелось теперь, это ощутить его прикосновение, он представлял его руку на своём плече, воображал её тепло, видел, как накрывает его пальцы своей ладонью. Он задыхался, осознавая, что больше ему это недоступно, и бессильно кричал, сжимая кулаки на груди. «Изуку». Собственное имя звучало как луч ясного света в его замкнутом во тьме и отчаянии разуме. Деку оглянулся на этот проблеск в сознании, позволяя себе на секунду поверить во что-то мистическое. Принять смерть Кацуки было слишком невыносимой ношей, Деку искал облегчения, и если хоть что-то могло его успокоить и подарить ощущение присутствия, он был готов вцепиться в это зубами, но не отпустить никогда. В этом луче света его разум неспешно очертил знакомую фигуру, словно вырезая её из бумаги, придал ей отличительную угловатость, что заставило Деку воспрянуть духом и утереть глаза. Он видел Кацуки, — бесплотного духа в подсознании, словно окруженного лёгкой пляшущей дымкой, что исходила прямо с очертаний его тела, тянулась вслед за невесомым ветром, придавая его образу таинственности и неприступности. Несмотря на его отстраненность, Деку безошибочно узнавал его и даже мог уловить остроту в алом взгляде, что казался почти прозрачным теперь, но был таким знакомым, что душу сковывало трепетом. Деку хотел упасть ему в ноги и разбиться вдребезги, но вместо этого беззвучно плакал, смотря в собственное творение, — благодаря глубочайшему горю, что он был неспособен вынести, голос в его причуде обрёл воплощение в том виде, в котором это было возможно. Теперь Кацуки не просто пропал, он появился вновь и обрёл новую жизнь, пускай собственной воли больше он не имел. «Ты создал мне образ». Деку не думал о том, как эгоистично с его стороны это могло быть, но он нуждался в этом. Он не знал, что будет делать дальше, не знал, как найти в себе сил на борьбу, как дожить один из самых тяжёлых дней в его жизни, но он так хотел удержать Кацуки в памяти, что не задумывался ни минуты о том, стоило ли ему сделать это. — Я не смогу без тебя. Мне нужно, чтобы ты остался со мной. Деку сидел с закрытыми глазами и трогал песок. Эмоции истощили его до бессилия. Он чувствовал лишь горе потери и боль в опухшем, красном лице. «Я никуда не уйду больше. Я навсегда останусь с тобой». Впервые за последние несколько минут Деку ощутил, что может втянуть полные лёгкие воздуха и его не прострелит нуждой согнуться в муке скорби. Он вдохнул, выдохнул, собрал руки перед лицом в тихой молитве и чуть склонил голову. Он не знал, зачем ему это было нужно, но постарался прочитать слова так, словно действительно обращался к какому-то неведомому таинству. Деку не знал, был ли в этом какой-то смысл, был ли хоть в чем-нибудь теперь смысл, но минута отстраненного покоя наедине с собой позволила ему с горечью утвердить в себе мысль, — Кацуки больше никогда не скажет ему, какие у него были успехи на тренировке. Кацуки никогда больше не сядет рядом в столовой, не даст подзатыльник и не сделает нелепого замечания. Кацуки больше не будет, — у Деку задрожал голос, и молитва превратилась в плач так же скоро, как только с его губ сорвались последние её слова. «Ты вновь плачешь». Деку зачем-то кивнул. У него не получалось прийти в себя, и всё, что ему удавалось, это вдохнуть, выпустить из себя боль через рыдания и откинуть голову для очередного вдоха. Он не умел справляться с такими эмоциями, он не мог понять, где заканчивается эта скорбь, и выплакать всё, что было в его сердце, не получалось. Кацуки был дорог ему настолько, что во всём свете не хватило бы слов описать его чувство потери. Оно пронзило его насквозь и не уставало напоминать, что болеть будет всю жизнь, и это давило на Деку особенно тяжёлым грузом. Казалось, бесполезно было интересоваться у бесплотного духа подробностями его самочувствия, но Деку так хотелось удостовериться, что их общение не сойдёт на «нет» после этого контакта, что был готов задать вопрос о любой ерунде. Правда, язык во рту всё равно не ворочался. Слова не подходили. Слёзы не переставали течь рекой из-под болезненно-красных век. Вдруг чтото изменилось. Навстречу Деку метнулся тёплый ветер, что осушил его слёзы, обнял лицо и мягким касанием опустился на плечи. Деку растерянно приставил ладонь к щеке, боясь потерять это чувство, боясь вдохнуть и разрушить мгновение необъяснимого. Он несознательно понимал, что ему это близко, ему это знакомо, он не открывал глаз, зная, что ничего не увидит, но доверял своим ощущениям. «Я утираю твои слёзы, а ты всё плачешь и плачешь…» Деку улыбнулся. Может быть, он сходил с ума, но ему так искренне казалось, будто ветер лёгкими касаниями смахивает его слёзы, что чувствовал себя по-настоящему легче. Это исцеляло его огромную душевную рану и успокаивало разбитое сердце. Сначала Деку вытянул робкую улыбку в губах, затем тихо засмеялся и чуть втянул шею, почувствовав, как встречный ветер пляшет в его волосах, касается шеи и ушей и нескромно треплет его костюм. От глупой, необнадёживающей мысли, что это последние мгновения, когда он ещё может чувствовать Кацуки рядом, ему вновь спёрло горло. Он постарался отогнать от себя эту омрачающую печаль, но, в конце концов, его улыбка искаженно опустилась, с губ сорвался очередной судорожный выдох, плечи дрогнули. — Мы так мало вместе увидели и прошли… я не могу понять… — Деку приставил пальцы к переносице. От давления из-за накатывающих слёз в ушах и голове загудело. «Я остаюсь с тобой. А это значит, что для нас всё ещё впереди». Деку так не хватало этого чувства поддержки, ему хотелось ощутить себя в крепких руках и понять, что он справится с этим не в одиночку. Он представлял, что Кацуки держит его за плечи, и крепко обнимал себя своими руками, пытаясь поверить в то, что представлял. Он плакал, осознавая, какую лживую картинку пытается принять за реальность, но не мог отказаться от этого. Деку так хотел поверить в нечто, способное вновь наполнить его грудь надеждой и дать ему сил идти дальше, что был бессилен перед своим подсознанием, которое очень уверенно подсказывало ему опереться на образ Кацуки и принять его как данность. Поверить в него, как в живого, позволить ему появиться перед собственными глазами, словно бы это изменило бы текущий ход вещей. Что-то в этом было совершенно неправильное, нездоровое, Деку понимал, как близко к безумию он может оказаться, если действительно позволит себе потерять контроль и даст Кацуки выйти за пределы своего воображения. Деку отдавал себе отчёт в том, насколько это неправильно, и не поддавался искушению, заставляя себя расстаться с томительной мыслью позволить себе видеть Кацуки постоянно. — Каччан… Мне жаль… Мне очень жаль… «Не нужно меня жалеть. Позаботься о себе и других. Если со мной уже всё кончено, ещё остались те, кому ты можешь помочь». Деку воспринял его слова как мотивацию и, собрав все усилия, поднял себя с земли. Чувство потери тянуло его рухнуть вновь, колени слабо держали тело, но Деку всё-таки выпрямился и выдохнул, встряхивая слабые руки. Он не чувствовал в себе достаточно сил, боль отстраняла его от мыслей о том, что у него есть долг вернуться в бой, но всё-таки он сжал кулаки и убедил себя в том, что это необходимо. В первую очередь, из-за Кацуки. Желания вершить самосуд у Деку не было, но что-то глубоко раненное в душе требовало найти того, кто должен ответить за содеянное. От мысли, что преступник может не понести наказание, скорбь Деку очень быстро обратилась в ярость, и ему потребовалось усилие для того, чтобы удержать себя от радикальных решений немедленно. Он всё ещё чувствовал себя разбитым, однако теперь его боль двигалась горячей жаждой в его жилах и придавала ему сил, а не отнимала их. — Каччан. Ты знаешь, кто тебя убил? Аккуратный шёпот ветра дал ему ответ на этот вопрос. Размяв ноги, Деку взметнулся ввысь, стремительно исчезая среди синевы и облаков. *** Раскрошенные в пыль бетон и асфальт плотным облаком оседали на землю. Далёкие сирены машин медицинской помощи пронзительно выли, зазывая выживших и пострадавших. Привалившись к кривой бетонной плите, Деку очень неаккуратно перематывал неподходящим куском ткани пробитую в бедре ногу. В какой-то момент, наконец удостоверившись, что этого обрывка ему не хватает, чтобы перекрыть рану, он бросил эту идею, просто прижал ткань к кровоточащей ране и откинул голову назад, смотря в серую пыль вокруг и прислушиваясь к звукам, что таило в себе окружение. Падающие осколки и обломки, стонущие и плачущие голоса выживших, предупреждающие вопли сирен, шуршащие тут и там в развалинах поисковые собаки, — парочка уже ткнулась мокрыми носами в его руку и убежала обратно, вероятно, за подмогой. Деку, впрочем, ни на что не жаловался, — свой долг он здесь выполнил, а сил на то, чтобы выбраться самостоятельно, у него уже не хватало. «Закрой рану плотнее, из неё последние полчаса безостановочно кровь идёт». Голос Кацуки прорезался в его уставшем разуме словно сам здравый смысл наконец решил вставить своё слово. Деку стянул с головы капюшон и выдохнул. — Ты видишь, какая у меня тряпочка? — он развернул рваный окровавленный квадрат непонятной ткани перед собой и почему-то усмехнулся. Усталость ли показывалась в нём так или просто вся непомерная глупость этой ситуации его веселили, Деку не мог почему-то как следует сосредоточиться на том, чтобы серьёзно отнестись к своему ранению. «Что, с костюма содрать лишнего не можешь? Тебе плащ для того и дан». Деку бросил взгляд на остатки погоревшего, но всё еще приличного по размерам плаща за спиной и попробовал отодрать от него кусок побольше того, что держал в руках. — Я совсем забыл, что он у меня есть. Отодрав почти ровную полосу, Деку приложил её к ране и обмотал вокруг ноги. Ткань очень быстро потемнела и пропиталась кровью. «Держи плотно». — Каччан, я хорошо справился? — Деку щуро смотрел в свободную багровую ладонь. «Не спрашивай бред. Займись раной». Он выдохнул, прикрыл глаза и улыбнулся. — Я рад, что ты всё равно пытаешься заботиться обо мне… «Еще бы я не пытался. Ты стараешься убить себя каждый раз, когда выходишь на службу, и не предпринимаешь никаких попыток оказать себе помощь. Для меня это не новость, потому что ты всегда таким был. Время идёт, но ничто в тебе не меняется». Неприятный укол совести чуть отрезвил Деку. Посреди этих замечаний о ранении такой упрёк оказался неожиданным и неприятным, но вполне заслуженным. Деку нахмурился, сжал ткань на ноге плотнее, но выглядел теперь так, словно не хотел больше об этом разговаривать. «У тебя есть долг». — Знаю я, что у меня есть! — выкрикнул он, выдохнул, затем накрыл лицо рукой. Он так устал, что не был готов в очередной раз слушать, почему сегодня ему стоит дожить до следующего дня и попробовать дать жизни ещё один шанс. Всё, что происходило в его повседневной рутине последние годы, атмосферой было вполне похоже на место, где он осел из-за травмы, — рухнувшие, ветхие руины чего-то ранее очень крепкого и дружного в нём самом, где пыль оседала годами, и дороги дальше сквозь густоту этой серой тьмы видно не было. Деку хотел бы злиться, но против правды, что Кацуки из раза в раз повторял ему, у него слов не находилось. — Ты знаешь, что я обо всём этом думаю, — обронил Деку, опуская руку от лица. «Если ты умрешь, я умру вместе с тобой». Деку раздражённо вздохнул. — И откуда ты это знаешь? — спросил он в ответ, словно пытаясь отмести сомнения в себе из-за слов Кацуки. Решение он уже принял давно. «Хоть раз подумай об этом мозгами. Я живу в твоей причуде. Без тебя я не буду существовать». — Мы всё равно встретимся. В причуде или нет, я увижу тебя. Это могло бы звучать красиво и романтично, как это звучало и раньше, потому что несло за собой искреннюю любовь и желание воссоединиться, сколько бы времени это для них обоих не заняло. Могло бы, но больше это не несло тех смыслов, что Деку туда изначально закладывал. Всё исказилось неведомо для него самого, словно отражение в кривом зеркале. Раньше Деку подразумевал прожить целую жизнь, вплоть до своей старости или какого-то завершающего эпизода, и постараться насладиться полнотой каждого дня и всеми возможностями, данными ему рождением. Но депрессивный процесс, начавшийся в день смерти Кацуки, с неторопливым успехом травил его разум, и однажды Деку понял, что просто застрял в идее закончить это всё, чтобы избавить себя от такого гнетущего существования. Его сначала смущало то, как бесстрашно он принимал эту мысль, как быстро она утвердилась в его сознании, но со временем депрессивные идеи лишь сильнее охватывали его разбитую душу и ослабевшую волю, и в сознании не осталось сомнений в необходимости конца. Деку, правда, всё-таки не мог решиться на это самостоятельно, — какой-то самоконтроль не давал ему наложить на себя руки, но вместо этого он очень уверенно лез на рожон в бою, намереваясь нарваться на тяжелый удар и позволить себе болезненную, но верную смерть с чужой помощью. К его счастью, соперники так часто разочаровывали его, что ему становилось стыдно умирать от их руки, и он одолевал их без особых потерь, хотя обретал боевые ранения, которые практически всегда игнорировал: Деку больше не чувствовал боли. Его организм перенёс столько увечий, а разум, — страданий, что он полностью избавился от болевых ощущений. Потому он так спокойно не обращал внимания на сегодняшнюю травму, — ему, в целом, даже сквозная рана совершенно не мешала просто пойти пешком к любой машине медпомощи, но именно усталость от сражения всё-таки не позволяла ему так легко подняться. В конце концов, в своих размышлениях о жизни и смерти, зацикленных вокруг Кацуки, Деку остановился на мысли, что ему очень бы хотелось погибнуть от рук достойного врага, что наконец поможет ему встретиться с Кацуки, но не был против, даже если бы кто-нибудь мог просто оборвать его жизнь, чтобы их встреча случилась гораздо быстрее. Деку бредил этой идеей до маниакального, он не мог спать, видя себя и Кацуки вместе, и его гневило то, что он был совершенно неспособен самостоятельно разобраться с этим и лишь продолжал просыпаться в убогом мире, где кроме голоса в голове его ничто больше не радовало. Смириться со смертью Кацуки было настолько сложно, что он решил сам уйти за ним, несмотря на то, что судьба сжалилась и подарила им возможность общаться. Деку был благодарен чудесному стечению обстоятельств, но искренне ненавидел то, с чем ему приходилось жить. Милосердие и жестокость вдвоём очень ровно очертили линию там, где Деку не имеет возможности увидеть и дотронуться, но может поговорить и быть услышанным. Порой это злило его до бессознательного, потому что успокоение в голосе Кацуки он так и не смог найти за все эти годы, как не смог найти иного смысла в своей жизни и какой-то мотивации. Всё оборвалось в тот далёкий день, смазанный в его памяти морским прибоем и горем, и Деку до сих пор не мог разыскать концы нитей, связывающих прошлое с будущим, в горячем песке на том берегу. «Ты сходишь с ума». Деку сжал зубы. Кацуки всегда говорил правду ему прямо в лоб, высекая резкими словами меж глаз искры. — Я просто пытаюсь… объяснить себе хоть что-нибудь, — ответил он, отстаивая свою правду. «Что ты пытаешься объяснить себе мыслями о самоубийстве?» Простые слова, идущие против его болезненных, нездоровых устоев, мгновенно выводили из себя. Терпением Деку, в отличие от себя прошлого, больше не отличался. — Каччан. Я просто хочу, чтобы это всё закончилось. То, что судьба нас разделила, было ошибкой. Я должен пойти за тобой, чтобы всё уравновесилось. Чтобы мне не было так сложно жить, — он говорил об этом уверенно и серьёзно. Словно рассказывал о том, что солнце каждый день встаёт на востоке и заходит на западе. «Вот значит, как ты всё это представляешь». Деку чувствовал себя так, будто бы его упрекали за единственную возможность пережить стресс и горе. Он начинал паниковать, когда Кацуки не принимал его ход мыслей. — Не осуждай меня! — резко выкрикнул Деку так, что его вопль разнесся печальным эхом по развалинам. «Почему я не должен? Ты ведь хочешь убить не только себя. Я тоже погибну. Во второй раз, как бы это нелепо не звучало». — Каччан. Мы же наконец сможем встретиться, — сказал Деку мечтательно и мягко и вдруг улыбнулся, позволяя себе представить их встречу во всех красках. Это единственное, о чём он мечтал, — увидеть его, дотронуться, крепко обнять. Он жалел, что не успел сделать этого вовремя и каждый день предвкушал, как сделает это в будущем. «Ты счастлив только потому, что не знаешь, каково это. Тебя удовлетворяет неизвестность, которой ты просто готов довериться, потому что ни за что больше ты не можешь нести ответственность. Будь честен хотя бы с самим собой». Мечта Деку разбивалась вдребезги, когда Кацуки говорил ему такие вещи. Он сжал кулак, которым поддерживал тряпку на раненом бедре. Ткань от напряжения затрещала. — Не говори со мной так, пожалуйста, — он удерживал себя от грубости, но ему так хотелось закричать и превратить что-то возле себя в пыль от злобы, что давила изнутри. Его голос дрожал, лицо выглядело страдающим, капли пота опоясали лоб и виски. Можно было подумать, что он мучался от боли, но муку он чувствовал лишь от самого себя. «Как ты хочешь, чтобы я с тобой говорил? Мне так же дорога твоя жизнь, как своя собственная, пускай моё тело уже с десяток лет лежит в земле. Я не хочу, чтобы ты умер и не хочу умереть вновь сам. Думаю, удача мне больше не улыбнётся». — Каччан. Ты упрекаешь меня из-за того, что я не понимаю, как мне здесь выжить ещё хоть один день, ты хочешь, чтобы я дальше жил, смотрел на всё это и улыбался? Когда на самом деле меня тошнит от всего? Я не могу найти себе места! — выкрикнул он вновь, прижал руки к груди и вдруг вспомнил то чувство потери, что пронзило его насквозь тогда, на берегу, словно отравленное копьё. Оно больно проворачивалось в груди, напоминая, что Деку всё ещё жив, раз ощущает всё это, и впервые за долгое время ему захотелось расплакаться. «Ты можешь. Это всё в тебе говорит отчаяние». Вдруг рядом раздался шорох. Деку напрягся, всмотрелся в пыльную тьму и увидел чей-то силуэт. Он так скоро придал его очертаниям знакомые формы, что не заподозрил в этом ничего странного. Если бы только Каччан был здесь, он бы уже вытащил его из этого кошмара, подумалось Деку. Секундное наваждение неожиданно придало ему сил, но настроение его окончательно омрачилось. — Нет, я не отчаялся, Каччан. Я просто обречён, — Деку хмуро всмотрелся в сторону, откуда послышался звук, упёрся рукой в плиту за собой и с трудом поднялся. «Куда ты собрался? Рана ещё не закрылась». Он хмуро уронил взгляд на пробитую ногу. Тёплая кровь быстро бежала от колена к стопе вниз по холодной коже. — Да плевать мне на неё. Я ничего всё равно не чувствую, — ответил Деку и с хромотой отправился куда-то в сторону, совершенно не разбирая, куда идёт, зачем и что им двигает. «Дождись помощи. Герои и спасатели сами тебя найдут, лучше останься там, где был, и сэкономь силы». Деку улыбнулся. Что-то было удивительно наивное в словах Кацуки, как бы ни была приятна его забота, что-то казалось ему отвратительно нелепым и неподходящим. Ему бы хотелось посмеяться над этим в голос, но совестливость всё-таки не давала ему это сделать. Кацуки казался очень маленьким и глупым в его голове, и он замечал это не без высокомерия. За это время он во многом обесценил Кацуки просто потому, что от него кроме голоса ничего не осталось. Жизнь Деку выглядела гораздо значительнее чем дух Кацуки, жизнь была тяжелее, безжалостнее, несправедливее, и это выглядело поводом иногда не прислушиваться к внутреннему голосу. Кацуки не мог теперь понимать его так, как это было между ними раньше, потому что они существовали совершенно по-разному и переживали неодинаковый опыт. Но рационального в его отношении было гораздо меньше, чем эмоционального и нового, нездорового взгляда на вещи. Что-то очень злобное побуждало Деку к действию, что-то нетерпеливое, и противиться ему было невозможно. Он на мгновение замер, смотря стеклянными глазами в разбитую бетонную стену, улыбаясь широким леденящим оскалом и молча проворачивая в голове какой-то лишь ему известный план действий. Со стороны он мог бы не на шутку напугать того, кто его случайно увидел бы, но его это беспокоило в последнюю очередь. Озарение настигло его неожиданно и чуть не застало врасплох, из его груди вырвался истеричный смешок. — Каччан, мы с тобой скоро увидимся. Я всё понял теперь. Оказывается, это было удивительно просто. Не знаю, как я мог столько времени упускать эту мысль из-под носа, но теперь… я не намерен с этим ждать. «Не делай этого». Немедленный ответ заставил Деку замереть. Впервые голос Кацуки звучал растерянно и тревожно, это было очень непривычно слышать. Деку не хотел, чтобы тому было страшно, он не хотел напугать его, потому встал в ступоре на мгновение, собираясь с мыслями. Его желание… оно ведь не было таким ужасным и страшным, оно не подразумевало никаких ужасов, оно не должно было пугать… чего же он желал? Это было связано с любовью, да, он же так искренне любил… Он искренне любил Кацуки. И желал ему только наилучшего. Но когда судьба отняла у него Кацуки, любить он не перестал. И голос в сознании не стал ему милосердным подарком. Как бы Деку ни пытался смириться с тем, что жизнь продолжается, его траур не прекращался. Невозможно забыть и отставить в сторону такую часть своей жизни. Невозможно перешагнуть через столь раннюю смерть, — Деку перестал расти как здоровая личность в тот день, но укоренил в себе росток безумия, думая, что искренне ему сопротивляется. И сегодня это уже был очень крепкий ползучий стебель, окончательно оплётший и подчинивший себе его душу и разум. Ничто не казалось Деку неправильным теперь, он чувствовал опьяняющую свободу и уверенность. Впервые за долгое время туман в голове сменился ясным потоком нездоровых мыслей. — Не нужно бояться, Каччан. Теперь всё гораздо понятнее. Всё удивительно просто. «Остановись! Сейчас же!» Деку хотелось отмахнуться от его несерьёзных слов как от назойливой мухи. Он просто не понимал то, что понимал Деку, и ему не терпелось посвятить Кацуки в свои мысли. Тот, может быть, часть из них уже не совсем верно прочитал, но всё ещё можно было исправить. — Каччан, знаешь, что я понял? Мир, в котором тебя нет со мной, не должен существовать, — эти слова удивительно легко и незамысловато прозвучали в затихшем пространстве при всём их ужасе и дикости. — Но я не могу быть так жесток к людям, которые мне ничего не сделали. Я просто хочу, чтобы мне помогли уйти и встретиться с тобой. Это небольшое желание. Деку продолжал хромать, не разбирая дороги. Он спотыкался и терял равновесие, несколько раз ушиб плечи, но не прекращал идти. Ему не хватало опоры для хромой ноги, но он искал совсем не её. Его взгляд зацепился за продолговатые предметы в отдалении, но разобрать, что это, ему не удавалось, потому он решил направиться к ним и рассмотреть ближе. «Никто не имеет к тебе отношения. Никто тебе ничем не обязан». — Каччан, послушай. Ты, наверное, боишься, но я совсем не боюсь. Я придумал, что мне нужно сделать. Тебе нужно всего лишь немного подождать. Это всё, наверное, очень быстро закончится. А мне… нужно лишь вооружиться. «Какого чёрта ты делаешь? Не смей причинять кому-либо вред!» Деку ухватился за торчащую арматуру, что заинтересовала его ещё издалека. Она сидела в бетоне плотно и не поддавалась его усилиям, потому он ударил кулаком плиту и вытянул из раскрошившейся стены металлический стержень. — Каччан, я же не могу уничтожить мир. Но, я думаю, я смогу сделать так, чтобы мир уничтожил меня. Мне достаточно лишь взять это и показать себя невменяемым. И тогда… мы… Он почувствовал дрожь в самом себе. Пока его пальцы крепко обхватывали арматуру, у него трясло поджилки. Это было что-то, что он не мог описать словами. Ужас и предвкушение, страх и восхищение. Ужас перед тем, на что он должен был решиться, и маниакальный восторг от того, как скоро он исполнит свою мечту. Однако, в этой дрожи прятался ещё и страх Кацуки. Маленький, но очень заметный. Деку чувствовал его, несмотря на то, что держался своей идеи довольно уверенно. Его страх был ложкой дёгтя в меду маниакального, не знающего переживаний сознания Деку. «Изуку! Послушай меня!» Деку кивнул. Да, это его имя. И он никогда не просил Каччана переучиваться. «Прислушайся к себе! Вспомни, с чего ты начинал, кто ты есть! Я никогда не поверю, что ты можешь сделать что-то подобное!» Его попытки достучаться до совести Деку не запускали в нем никакой критики происходящего. Он просто шёл дальше с быстро бьющимся сердцем, держал в потной ладони арматуру и искал выход из развалин. Ничто, кроме голоса Кацуки, не звучало в его голове как здравый смысл. Деку игнорировал его слова и не позволял себе усомниться в своём решении. Наконец, его сутулая тень показалась из руин разрушенного многоэтажного дома, и он сделал пару шатких шагов навстречу людям в отдалении, что его сразу заметили. Кровавый след тянулся за ним словно предупреждение. «Твою мать, Изуку, остановись же! Встань на месте! Подумай секунду! Брось это!» — Здесь герой Деку! Он ранен, нужна помощь! — незнакомый молодой герой метнулся к нему издалека и сразу же обратил внимание на то, что Деку держал в руке. — Давайте я помогу вам дойти до медиков, эта штука не потребуется! Для меня это честь, помочь вам- Прямой удар арматурой в грудь выбросил юношу в сторону, послышался треск костей, а затем стекла. Его тело безжизненно рухнуло и вытянулось под осколками какой-то широкой витрины, в которую он влетел. Леденящий кровь ужас от произошедшего заставил замереть даже время, ответив сплошной тишиной на хладнокровное убийство у всех на глазах. Деку растерянно выдохнул, смотря на содеянное. Он старался не спрашивать себя, что чувствовал по этому поводу и как его совесть хотела на это ответить теперь. Его захлестнул холодный ветер, мгновенно остудивший его тело до ломоты в пальцах, и он зажмурился на мгновение, чтобы переждать эти секунды паники. Нужно собраться с силами и двигаться дальше, подумал он про себя. Останавливаться было нельзя. — Теперь я должен продолжить. Теперь я должен продолжить… Нельзя было бросить начатое. Он должен перехватить своё оружие крепче, собраться с силами и выбрать следующую жертву. Чтобы наконец освободиться. Чтобы быть с Кацуки. Он не мог забыть, ради чего это делал. Открыв глаза, Деку всё же уронил ещё один взгляд на труп, — он всё-таки чувствовал жалость к тому, кого лишил жизни, но понимал, что его смерть была необходимым шагом навстречу его мечте. Деку ответит за это сполна в будущем, возможно, почувствует боль от ранений и ошибок, что совершил, но сейчас он вдохновлялся этим. Он склонил голову, отдавая последнее уважение ушедшему, и сделал шаг вперёд, не давая себе возможности отвлечься. Люди смотрели в тишине и ужасе. Они не верили увиденному. Никто из них не мог позволить себе сдвинуться с места, но они тихо спрашивали друг друга, как это могло случиться. Они представляли себе причину, по которой это произошло, но предпочитали всё же доверять герою, чей авторитет был для них безукоризненным и прозрачным до сегодняшнего дня. Они не смели сомневаться в нём даже после такого необъяснимого поступка и лишь ждали его дальнейших решений. Их бездействие говорило о нерешительности и неуверенности. Деку видел их перепуганным зверьём, что сорвётся с места из-за любого шороха, но продолжит смотреть, чтобы не упустить ни одной мелочи. Он видел их блестящие тревогой глаза, но не замечал в них нужных ему сомнений. Они всё ещё верят мне, подумал Деку и нахмурился. Ему нужно было сделать так, чтобы их страх стал сильнее доверия и заставил их действовать. Он двигался навстречу безмолвной толпе пострадавших, медиков и спасателей, чтобы предстать перед ними другим. Достойным скорой смерти, а не доверия. Иного выхода у него просто не было. Так он себя уговаривал. «Д-Деку?» Он опустил взгляд. Звук его медленных шагов был единственным, что нарушало растянувшуюся тишину, и неожиданный голос Кацуки в ней показался надтреснутым и испуганным. — Каччан, я так устал от всего этого, — его слова были тихими и честными. — Я просто хочу, чтобы всё это закончилось. Я, как ты и сказал, больше не могу быть за что-либо ответственным. Я хочу исчезнуть, Каччан. Его тело двигалось само. И впервые этот порыв нельзя было назвать достойным восхищения. Сила, заключенная в его теле, никем раньше не использовалась во зло, а контролировать свои эмоции у Деку никогда не получалось. Все его чувства закручивались в один клубок, смертоносный не только для тех, кто был перед ним. Он терял самого себя, поддаваясь эмоциям, и не старался избежать этого. Наоборот, взрыв эмоций давал ему то отсутствие самоконтроля, в котором он очень нуждался. И всё, что болело в его сердце годами, теперь вновь и вновь поднимало его руку для того, чтобы завершить ещё чью-то жизнь. Его боль так крепко держала кусок железа, что он ни разу не дрогнул в сомнении при ударах. Он просто бил, крушил и ломал, и чем продолжительнее он это делал, тем больше смелости появлялось в нём. Деку даже не думал о том, ради чего он теперь это делал, — эмоции взяли над ним верх так сильно, что он не отдавал себе отчёт в том, что никто не был способен попросить помощи. Эмоции в нём не были злыми, но долгосрочное страдание и ежеминутная боль разбили его самосознание на куски, исключая здравомыслие. Крики и вопли обрывались его сокрушительными ударами, и в этом он окончательно потерял себя. Деку чувствовал себя живее прежнего. Его руки были кроваво-красными, — и вопросов об этом он себе не задавал. Переключиться из состояния слепой жажды насилия у него не удавалось, потому он выкинул арматуру и, не найдя больше жертв, шатко пошёл прочь, не имея цели. Ничто в нём не рассуждало разумно, он ни секунды не думал о том, сколько жизней оборвал мгновение назад. Он был одержим сам собой, не способный ни критиковать, ни видеть, ни понимать последствия. Его мысли были далеки даже от Кацуки, потому что тот, в кого он превратился, ничего не знал о любви и мечтах Деку. Зацикленность на горе обманом обратила его в убийцу, — и это его неспособное к осуждению и чувству вины сознание абсолютно устраивало. Ничто в нём не казалось больше похожим на того лучезарного юношу, что радовал и обнадёживал своим приходом, — посмотрев на него, никто бы не сказал, что он когда-то был героем. Страдание и несчастье сделали его монстром потому, что он не мог справиться с болью самостоятельно. Это был не тот Изуку Мидория, которого все знали, и Кацуки остался наедине с чем-то, ему неизвестным, жаждущим только насилия, чтобы перебить душевную боль, об истоках которой уже ничего не помнил. Кацуки был вынужден оставаться его частью, будучи совершенно бессильным, не имеющим никакой воли что-либо изменить, ему оставалось лишь ждать и наблюдать вытворяемый ужас чужими глазами, лишь лелея наивную надежду на то, что к Деку вдруг вернётся ясный ум и трезвое сознание. Голос Кацуки не был больше слышим, он больше не имел никакого влияния, и он был способен лишь молча наблюдать за происходящим, отчаянно понимая, что в ближайшее время за такую безжалостную расправу и продолжающееся насилие Деку не ждёт ничего иного, кроме как пули в висок. А значит, и его самого ждёт пустота смерти. Когда Деку настигло неожиданно тёплое прикосновение встречного ветра, он не вспомнил ничего с ним связанного, но на мгновение замер и обернулся. В его душе появилось трепетное чувство, словно кто-то очень знакомый окликнул его и широко улыбнулся, отпуская ему последнее прощание и провожая навстречу неизвестному будущему и предрешенному концу. Это чувство в груди было таким же тёплым и печальным, как и ушедшее в неизвестное дуновение ветра.