Confetti

                             1 Ландыши майские. Или, иначе говоря, сузуран. Маленькие кусочки кристально белых лепестков, каждый из них, шелковистый и невинный, выглядывал из-под густых зелёных листьев с высокого тонкого стебля. И утренняя роса, карминовая, тёмно-красные крупинки, украшающие цветок... Это было настолько восхитительное зрелище, что было даже смешно. Смешно, что что-то настолько прекрасное, вероятно, станет её концом. Такая красота была всего лишь дешёвым подарком в качестве извинений от Шиничи, сказавшего: «Прости, Ран… Я не думаю, что больше отвечаю тебе взаимностью.» Возможно, этого следовало ожидать. Ран не видела его уже несколько лет, а телефонные звонки прекратились. В её руках лежал спутанный букет ландышей, а по губам стекала струйка крови. Она должна была кому-то рассказать об этом? Это было слишком унизительно: признать, что у неё Ханахаки, это, фактически, то же самое, что и признать тот факт, что после признания в Лондоне и школьной поездки, Шиничи её больше не любит. Нет, об этом никто не должен знать. Ран осторожно положила ландыш в запасной пластиковый контейнер и пошла в ванную, чтобы вымыть руки. Ей нужно было приготовить завтрак.                              2 Второй раз был даже болезненнее, чем первый. Она едва смогла извиниться перед тем, как выбежать из класса, оставив своих одноклассников и учителя по истории в изумлении. Дыхание Ран внезапно сбилось, а грудь содрогнулась в агонии. Её лёгкие отказывались вдыхать кислород, и, в вынужденной попытке освободить место, несколько органов выплёвывали ландыши наружу. Когда она поспешно заперлась в кабинке, листья неуклюже согнулись в стенках её пищевода, защищая драгоценные лепестки. Вскоре стержень наполовину вышел из её рта, а тело рефлекторно запаниковало, пытаясь очистить дыхательные пути. Её глаза наполнились слезами. Она начала руками вытягивать растение из своей глотки. И, чёрт возьми, это было невероятно больно. Когда цветок выдернули, Ран снова могла дышать. Убедившись, что никто не смотрит, она смыла розовую слюну со своих рук, лица и с цветка, а после бережно положила его в карман юбки.                              3 — Ран! В тот момент, когда прозвенел звонок, знакомый ей голос эхом прозвучал в её ушах. — Соноко! — Ты в порядке? Я подумала, что ты одержима или что-то в этом роде! Боже, этот учитель. Я собиралась пойти за тобой, но он сказал: «О, она будет в порядке. Давайте продолжим о древних японских пирамидах, потому что это важнее»! — сказала Соноко, насмешливо изображая учителя. — Не беспокойся, — сказала Ран, — Думаю, я просто съела что-то не то. — Ладно, если ты так говоришь... Они шли по коридорам, держа в руках стопки книг с библиотеки. — Эй, Ран? — внезапно сказала Соноко. — Может, тебе стоит отказаться от него? — Хм? — Ран удивлённо обернулась, — Что? Ты про Шини-... — Да, я про этого детективного отаку! О ком же ещё? Этот урод убивает тебя, Ран. Я имею ввиду... Когда она начала читать ей ещё один из своих возмущённых лекций, Ран улыбнулась про себя. Как же ей повезло иметь такого заботливого друга! И как же она, даже не осознавая этого, была права. Иногда ей хотелось, чтобы тот, кому она в реальности отдала бы своё сердце, была кем-то вроде Сузуки Соноко: человеком, который поможет ей подняться на ноги после того, как она влюбится в него или в неё.                              4 Вскоре цветы накопились в её дешёвой коробке. И она точно знала, что с этим делать. Ран осторожно сорвала цветки со стебля и положила их в энциклопедию, не накладывая друг на друга. Она закрыла книгу и поставила её обратно на свою книжную полку. Когда все книги были заполнены, а цветы спрессованы, она аккуратно скрутила стебли и нити листьев в плетёные зелёные шнуры. Это займёт некоторое время. Теперь это стало хобби, которым она займется на своё оставшееся время. (Ран думает, что у неё есть, максимум, несколько недель. Интернет был чрезвычайно точным и подробным. Была ли болезнь Ханахаки когда-либо настолько распространённой?)                              5 Хорошо, что Конан-кун уехал со своими друзьями в школьный лагерь, отметила Ран, а иначе его внимательные голубые глаза за толстыми оправами очков начали бы подозревать её. — Тогда я пойду! — прозучал детский весёлый голос, и Конан взялся за дверную ручку, готовый выйти. — Развлекайся, паршивец, — сказал её отец, игриво взъерошив себе волосы, — Не создавай там проблем. — Ты уверен, что не хочешь, чтобы я пошла с тобой? — обеспокоенно спросила Ран, — Это твой первый школьный лагерь, совершенно нормально, если ты волнуешься... — Да! Всё в порядке. — Ну, наслаждайся тогда. И не забудь, это хороший шанс… Знаешь, чтобы стать ближе к Ай-тян! — Ран нежно улыбнулась и подмигнула ему. — А не слишком ли рано ему для романтики? — скептически спросил Когоро. — Да ладно тебе, папа, весна — время для любви! — Пока, Ран-нээчан! Пока, дядя! — Конан помахал ручкой и выбежал, одновременно пытаясь справиться со своим огромным чемоданом на лестнице. Она помахала ему в ответ. Это было лишь в её воображении? Она уловила проблеск выражения острой вины на его лице, и оно запечатлелось в её памяти...                              6 Это был месяц агонии. Один месяц. Стенки её горла были прорезаны. И безжалостно царапали зеленовато-жёлтыми лезвиями. Ей приходилось регулярно извиняться, прежде чем она выкашливала цветы и кровь из горла. На самом деле, она была почти рада, что прожила половину пути на бис своих жалких 17 лет жизни как Мори Ран. Она лежала на своей мягкой кровати, свернувшись калачиком и хрипя от боли. Тысячи и тысячи мокрых белых цветов заполняли щели её рта, высыпаясь из её кровоточащих губ. Было на удивление тихо. Она была спокойна. И когда дрожащим голосом сделала последний вдох, положив голову на подушку из ландышей, она почувствовала свой ожидаемый покой. Потому что знала, что её пьяный отец сейчас играет в свои азартные игры, пребывая в блаженном неведении о затруднительном положении дочери. Потому что она знала, что Шиничи сейчас отсутствует с каким-то другим человеком на работе, в таком же неведении о неблагоприятном положении своей подруги детства. Она знала, что всё, что от неё останется — разбитые воспоминания и сухие груды прессованного сузурана, беспорядочно перемешанные, как конфетти. Брошенные в порывах радости, и оставленные, чтобы быть выброшенными вместе с пылью после вечеринки.