Маскарад

      Шелковистые белые перчатки покрывают холодеющие от волнения девичьи ладони. Алый атлас струится по точеной фигуре, оттеняя бледную кожу и светлые ленты волос, заколотые маленькими цветами декоративных рубиновых розочек. Самая, пожалуй, яркая часть её наряда — украшенная позолоченными узорами и стразами коломбина — идеально ложится, скрывая частично изящное, словно искусственное, лицо, придавая особого шарма ярким, словно воссозданным из цветного голубого стекла глазам.       Тонкие, персиковые губы вздрагивают в легкой полуулыбке. Она сегодня как никогда идеальна.       В последний раз Сара смотрится в зеркало, заправляет выбившийся из прически локон, поправляет жемчужные нити, что тускло поблескивают на её бледной шее, чуть скрывая едва заметные алые следы. Отчего-то Сара вспоминает, что в далеком детстве у неё была похожая фарфоровая кукла — такая же важная, расписная барышня в шелковом платье и с нарисованными синей краской пустыми глазами. Как же жаль, что юная О' Нил разбила её, изуродовав до состояния хрупких осколков; склеенной она более не была такой красивой, как прежде.       Именно так Сара и ощущает себя, после десяти лет сна в пелене волшебного неведения и томной колыбели леса. Каждая мышца ноет, мир кажется совсем чужим, запахи неприятными, а собственная внешность едва ли знакомой. Будто бы это не она, эта прекрасная белокурая девушка, что отражается в зеркале; даже когда ладонь прикасается к холодной стеклянной поверхности, ей невольно кажется, что она все ещё продолжает находиться в каком-то странном фантасмагорическом сне. И тем не менее, холод, бегущий по коже, и терпкий запах парфюма не дают ей усомниться, что это все ещё она — Сара. Та самая Сара, что ровно тридцать лет назад навсегда перечеркнула свою прошлую жизнь лишь одним своим решением. Девушка, что ушла во тьму, отбросив прочь сомнения и оставив все сожаления позади.       «Все ещё никак не можешь привыкнуть к подобным пробуждениям, хотя это далеко не твоё первое десятилетие после сна», — полушутливо упрекает саму себя О' Нил, оправляя тонкие, окутанные багровым флёром с вышитыми на запястьях розами рукава. В последний раз смотрит в гладкую поверхность зеркала, и, улыбнувшись своему отражению, с непринужденной иронией, столь же резко отворачивается, более не желая лицезреть девушку по ту сторону стекла. Маска давит, неприятно царапая переносицу, но снять её для Сары немыслимо, ведь там, куда девушка направляется, она является обязательным атрибутом. В конце концов, кому за ней не хочется спрятаться, даже если это всего лишь неофициальный вечер? Бал-маскарад — событие достаточно редкое и слишком торжественное, чтобы пропускать его. Даже если Сара и формально не приглашена на него.       В конце концов, никто же не будет смотреть, кто прячется за маской.       Первое, пожалуй, о чём жалеет Сара — о том, что ей все ещё непривычно носить подобные наряды, ведь каждый шелест, каждое прикосновение атласа к коже отчего-то раздражает её, когда девушка ступает по направлению к нужному залу. Матушка, будь она здесь, посчитала бы это платье идеальным, но сама девушка невольно морщится от каждого шелеста собственного тяжелого подола, пока она спускается по лестнице, придерживая юбки. Каждый шаг, отзвук каблучков бальных туфель по блестящему паркету отзывается ударами сердца в девичьей груди. Ослепляющий блеск золота — первое, что встречает ее, когда она открывает двери, за которыми слышится громкая музыка и голоса, полные веселья. Что и говорить, бал действительно в самом разгаре. И вряд ли кому из присутствующих есть дело до незнакомой женщины, что стоит на лестнице, смотря на это великолепие свысока.       Сердце отчего-то начинает стучать набатом, когда Сара ступает в бальный зал. Просторный, наполненный радостью и смехом, что звенит, отражаясь от покрытых искусственной позолотой и громадными зеркалами стен, он полон совершенно разных людей. В глазах невольно поднимается рябь от множества нарядов и лиц, шелеста тяжелых бальных платьев, звона хрустальных фужеров и отчего-то кажущейся такой далекой на фоне этой суеты мелодии — нежной скрипки в руках умелого музыканта. Мягкий лунный свет струится из арочных окон, играя на стеклянной поверхности, создавая причудливые тени и блики. Девушка глубоко выдыхает и наконец ступает на последнюю ступеньку, окончательно оказываясь в самом водовороте маскарада.       Сара идет мимо людей, улыбаясь сквозь пелену отвращения, и неизвестно, к кому больше: к себе или же к ним. Ей просто не нужно смотреть, слишком хорошо О' Нил знает, как могут тянуться люди к красоте, даже если они знают, что одно лишь прикосновение её погубит. Мягкой, кошачьей поступью она идёт сквозь толпу. На девушку поднимают глаза, осматривают с головы до ног, задерживая взгляды на её фигуре. Смотрят с завистью женщины, осматривая драгоценные уборы и вышивки на платье; смотрят мужчины с желанием обладания.       Про себя Сара усмехается, пусть и дальше смотрят. Такие же взгляды её преследовали и во время выступлений. Каждый жадно хотел её внимания, каждый пытался спросить: «Что же забыла такая красавица в этом пристанище уродов?» «А вы уверены, что я красива?» — каждый раз вкрадчиво спрашивала она очередного дурачка, не скрывая насмешки. Понимание красоты у каждого своё, оттого, стоит лишь задать столь простой вопрос, как «собеседник» впадает в ступор и начинает заикаться. Иные же говорят про её красоту, восхваляя блеск золотистых лент волос, нежный голосок, бледную, словно чистейший фарфор, кожу. Но никто не говорит о «красоте», что сокрыта за этой совершенной оболочкой. И разговор такой заканчивается на том, что Сара предпочитает дать указ чудикам выставить очередного незадачливого «джентльмена», чем продолжать сею бессмысленную беседу. А из глубины кулис доносится негромкий бархатистый смех, что сопровождает незадачливого глупца, когда он ни с чем уходит со сцены…       Погруженная в мысли Сара едва не сталкивается с кружащейся в танце молодой парой. Под сотнями софитов и зеркал О' Нил чувствует себя иволгой в золотой клетке, чья жизнь отныне словно огорожена невидимой людскому взору стеклянной стеной, не позволяющей в равной мере предаваться безумному веселью. Если бы здесь, на её месте была она, будучи глупенькой шестнадцатилетней девочкой, то наверняка бы давно окунулась в ураган эмоций, закружилась бы в быстром самозабвенном танце с каким-нибудь кавалером, заставив позабыть саму себя и отдаться полностью голосу музыки, эхом гремящей от стекол зеркал в золотых рамах. Прошлая Сара с удовольствием бы пила горьковатое шампанское после каждого вальса, отшучивалась бы на комплименты, краснела от многочисленных, желанных взглядов, которые кидали на неё, принимая их за чистое обожание.       Но здесь Сара совсем другая, и на этом празднике она видит вместо великолепия и красоты всю гниль и пороки людей. Раньше это было противно, отвратительно до тошноты — копаться в нечистотах человеческой души. Но каждый год сна, каждое десятилетие в шатрах, полных уродцев и лживого смеха, О' Нил чувствовала, что привыкает к этому, ощущает, как привычное мировоззрение начинает давать трещину. Сперва это было так незначительно, практически неуловимо, но вот теперь она здесь… Так что же здесь делает она? Всего лишь смотрит на тех, кто скоро присоединится к их труппе, став очередной игрушкой для развлечений. Уголки губ приподнимаются в лёгкой улыбке. Кажется, сама мысль о подобном чудовищна. Но… Кто же здесь большее чудовище?       Про себя Сара хмыкает. Было ли ей жаль человека, который хладнокровно убивал людей и насиловал своего маленького пасынка? Нет. Было ли жалко убийцу, поднявшего нож на собственную престарелую мать из-за огромных долгов? Тысячу раз нет. И, пожалуй, много чего ещё она может вспомнить, ведь девушка не раз наблюдала за наказаниями, самолично была их второй судьёй на этом празднестве жизни. И кто бы ещё мог заикаться о жестокости? О справедливости, которая у каждого исключительно своя?       Ей, откровенно говоря, доставляет удовольствие, когда те, кто оказался на сцене, вдруг начинают молиться, прося о прощении. «Демон! Настоящий демон!» — восклицают они, бледнея от страха, а она просто улыбается им, выражая наслаждение, когда наказание вступает в силу. Сара смеется в лицо тем, кто называет её чудовищем и мразью; в конце концов, хозяйка цирка никогда этого не отрицала. О' Нил действительно чудовище, ведь только она могла жить бок о бок с одним из них, вот только этот монстр зачастую единственный, кого она может назвать человеком. Люди, подгоняемые страхом, могут говорить что угодно, но вот она, Сара, такая, какая есть. Полюбившая человека в облике чудовища, демона, что переплёл их нити судьбы в единое полотно, соткав их счастливое будущее.       Счастливое. Прошлая Сара бы так не сказала, но, спустя годы, осознавая саму себя и свою непосредственную любовь к Человеку в Маске, новоявленная хозяйка цирка знает, что у каждого своё понятие счастья. Для кого-то это просто игра, размеренная и глупая, полная лжи и безликих фигур. Для неё — это дорога, усыпанная битым стеклом надежд, горьким вкусом полыни на языке; поцелуи, оставляющие тлеющий пепел на губах, хрупкое, покрытое ожогами сердце, все ещё бьющееся в её руках. Сара знала, на что шла, принимая тьму внутри себя. И оттого сейчас ей так легко, и так спокойно смотреть на этих людей и осознавать, что тьма неотъемлема, кто бы что не говорил о чистоте души.       Неспешно она идет мимо вальсирующих пар, смотря время от времени по сторонам. Ей тошно от одинаковых пышных юбок, изящных девушек, чьи голоса кажутся слишком громкими, а сами они до отвращения пустыми. Тяжело смотреть на мужчин, что одинаково чопорные и откровенно говоря скучные. Горько смотреть на маски, украшенные позолотой и декоративными перьями, смотреть на постные, словно написанные на картине бездарного художника лица людей, искривленные в улыбках.       Все слишком идеальное, скучное и такое непривычное… Кажется, что всё это не более чем красивая картинка, скрывающая самые настоящие уродства людей.       Вот чуть поодаль изящный, с седеющими волосами, высокий джентльмен в чёрном фраке и позолоченной бабочкой кружит в танце, а на деле жадно лапает раскрасневшуюся от вина и быстрых движений молодую девушку. К горлу подступает тошнота, а руки пронзает крупная дрожь, стоит Саре представить этого человека рядом с собой. Жадный до возжелания девичьего тела, он едва сдерживается, чтобы не запустить свои руки прямо в декольте своей партнёрши во время танца. О' Нил видит, как кривятся в неприятной ухмылке его губы и как похотливо блестят его маслянистые глаза. Этот человек привык получать всё, что хотел, и сейчас все его мысли, все его жесты — долгая игра, в которую попалась далеко не одна красавица, которыми он пользуется, а затем прогоняет прочь, сопровождая издевками, а иногда и ломая словно ребенок — кукол.       В паре метров ссорится молодая пара — красивая белокурая девушка, чьи нежные черты лица искажает тень гнева, набросилась с упреками на своего кавалера, который посмел пригласить её младшую сестру вместо неё на танец. Сара кривит губы, стараясь не засмеяться: бедняжка обманывает саму себя, ведь она прекрасно знает, что этот молодой человек из богатой семьи, а деньги ей нужны гораздо больше, чем эфемерные чувства. Каждое слово о том, как любит, и как уязвлена она подобным — не более чем просто ложь на публику для привлечения внимания.       Живодёры, насильники, обманщики — за этими цветными масками прячутся кто угодно, но не люди. Сколько среди них тех, кто прячет под маской облик чудовища? Не все, разумеется, в Саре ещё есть остаток осознания того, что она тоже была человеком. Те, кто ещё не затронуты: их едва ли здесь с два десятка человек; рано или поздно они точно так же канут во тьму. Это закономерность, ведь совершенной чистоты у человеческой души никогда не было. Сара это признала ещё очень давно, она позволила тьме поглотить свою душу, позволяла управлять, и тьма до этого, столь пугающая и устрашающая человеческий разум, сама приняла её в объятия, подарила успокоение и новую жизнь, позволила обрести настоящее счастье.       Не желая и дальше видеть этих людей, Сара отворачивается, устремляя взгляд на стоящих по другую сторону толпы. Она видела достаточно, и совсем скоро эти люди придут на очередное представление, где она обязательно попросит для них наказания. По крайней мере, для самых мерзких из присутствующих. Но сейчас… Сердце замирает в груди, когда девушка смотрит по сторонам, неосознанно ища белый фарфор маски арлекина среди сотен постных, до отвращения красивых лиц, ищет среди шелка и дешёвого кружева алые всполохи его бархатных одежд. Где-то в глубине души Сара знает, что его не может здесь быть, ведь она даже не сказала, что пошла сюда, но отчего-то девушке кажется, что сейчас он должен быть здесь, ведь вряд ли он упустил бы момент увидеть столько уродств.       «Любая маска выглядит куда искренней, чем лицо каждого, кто присутствует здесь. Жаль, что они прячут их, сами того не понимая», — отчего-то думается ей, когда О’Нил встает поодаль от всех, частично прячась в тени резной колонны. Ничем эта толпа не отличается от той, что приходит в цирк, они кружатся в быстром водовороте вальса, не замечая моментов, когда через ткань и фарфор проглядывают их истинные обличия. До невозможности уродливые, искривленные, обезображенные, словно в кошмарном сне.       Они просто не понимают… Не понимают, что такое настоящее уродство.       — Прошу прощения. Не позволите ли пригласить вас на танец? — вкрадчивый мягкий голос раздается совсем рядом, заставляя обернуться и оторвать скучающий взгляд от выточенных на позолоченном барельефе пышных фениксов на стенах, которые, казалось, сами раскрыли свои клювы, осуждая подобное внимание.       — Я не танцую, — она даже не обращает внимание на юношу, но всё же поворачивает голову в его сторону, поднимая скучающий взор на полное свежести и юношеской уверенности лицо. Изящный, словно сошедший с картины юнец протягивает ладонь, ожидая того, что она определенно окажет ему честь, подарив лишь один танец, но Саре не привыкать в принципе разрушать чужие ожидания. Сначала это была её лучшая подруга, потом мать, а теперь… Сара отворачивается от молодого человека, желая показать то, что разговор закончен, однако юный кавалер явно не намерен сдаваться.       — Простите, но я настаиваю. Вы слишком хороши, чтобы я оставлял вас одну, — дерзость этого юноши заставляет Сару скривить уголок губ в недовольстве. Возможно, и стоит принять его приглашение, а затем в удобный момент поставить каблучок так, чтобы незадачливый кавалер повредил свое красивое личико, к примеру, синяком о твёрдый паркет или же, что ещё лучше, сломал бы свой красивый вздёрнутый нос. Уж слишком много он о себе мнит.       — Боюсь, что дама не танцует. По крайней мере с вами, дорогой гость, — от одного только голоса по телу бежит дрожь, а дыхание сбивается, поднимая жар в груди. Аромат жженой карамели и чайной розы столь знакомый, обжигает лёгкие. Этот запах Сара узнает из тысячи: ещё в юности он пронизывал её ночные кошмары, и девушка чувствует его каждый раз, когда взвывает в темноте, пытаясь найти среди сотен людей знакомую до боли в груди фигуру. Его голос она слушает как сквозь туман: гладкий, глубокий, чувственный, с хрипотцой, он будоражит всё нутро, заставляет прижать руку к сердцу, которое набатом стучит в груди.       Высокая фигура в багряных одеждах и расписной маске арлекина показывается из тени колонны. Нежные напевы скрипки заглушает поступь чёрных лакированных туфель, а отблески свечей отражаются в позолоченных пуговицах и драгоценных камнях перстней. Воткнутый в петлицу алого фрака багряный цветок ядовитого ликориса оттеняет белизну идеально отглаженного воротничка.       Алый феникс среди чёрных лебедей, вот кто он для Сары; девушка не сдерживает улыбки на губах и трепета, ощущая волну жара изнутри. Незадачливый кавалер, очевидно поняв угрозу, спешит ретироваться, но Сара будто бы и не обращает внимание. Всего в мгновение весь зал пропадает в темноте, остаётся лишь Человек в маске, который стоит рядом с ней. Изящное, отточенное до совершенства движение руки, хитрый блеск в голубом урагане ярких взоров. Перед ней тот, кого она ждала на этом вечере с момента, как переступила порог. Тот, кто следовал за ней в темноте кошмаров и одновременно согревал её сны, наполняя тёплым алым шелком и ароматом жженой карамели. Тот, ради кого О’Нил приняла тьму, желая спасти, тот, ради кого она умирает и пробуждается каждые десять лет.       Нежная трель помпезного вальса вдруг замолкает, повисшее неловкое молчание между ними угнетает. Сара прикусывает губу, но все слова, что она хотела бы сказать этому человеку, так и остаются на языке. Кажется, всё фальшивое золото зала скрывается за сумеречной, незримой человеческому взгляду дымкой, такой же, как и разум Сары, что по-прежнему неотрывно и бездумно смотрит на сокрытое за бледной маской лицо, словно под властью гипноза. Смотрит, пока не приходит осознание, что так и пялится на хозяина цирка, который, усмехнувшись её неловкости, протягивает ладонь, окутанную в бархатную перчатку, в пригласительном жесте.       — Прошу. Окажи мне честь, дорогая, — его голос бархатистый и низкий, будоражит, пробуждая желание. То, чему она никогда не смогла бы отказать. Сара шумно выдыхает, глядя на Человека в маске, и болезненно ощущает, как замедляется её собственное сердцебиение. На секунду Саре кажется, что это всего лишь видение, плод её едва проснувшегося разума, но это действительно он. Эти светло-русые, аккуратно уложенные волосы, яркие, словно цветное стекло, смотрящие с лёгкой усталостью и глубоким спокойствием глаза, что отражают отблески свечей, мерно тлеющих на позолоченных канделябрах.       Неужели это все наяву?       Что-то внутри обрывается, когда Сара делает шаг навстречу. На секунду кажется, что она стоит на краю и вот-вот сорвется во тьму, что плотным покровом укроет от лживого блеска золота и этих людей, что кажутся ей сейчас не больше чем грязью под каблучками бальных туфелек. Демон внутри Сары ликует, когда её ладонь соприкасается с шёлком его до отвращения белых перчаток. О’Нил едва подавляет дрожь, когда длинные костлявые пальцы, отчего-то напоминающие кошачьи когти, сгибаются, заставляя даже сквозь ткань перчаток чувствовать их холод. Сара прикрывает глаза, глубоко дыша, щеки горят от румянца, который бесстыдно заливает их.       — Посмотри на меня, моя любовь.       Легкая дрожь охватывает тело, но она послушно поднимает глаза, смотря сквозь приопущенные ресницы. Столь страшно и столь одновременно желанно утопает в глубине укрытых туманной дымкой глаз цвета июльских небес. Бархат перчатки проходит по беззащитно обнажённым округлым плечам, заставляя глубоко вздохнуть, а затем ладонь ложится на поясницу Сары, притягивая её ближе и почти вровень с телом. Так близко, что она чувствует, как вздымается под алым бархатом его грудь и слышит мерное биение сердца. От маски исходит тепло дыхания; черты лица, сокрытые за фарфором, но такие же желанные, что пробуждают внутри настоящее пламя.       Сара едва слышно всхлипывает, когда в груди начинает покалывать. Кажется, её сердцебиение становится столь громким, что она может слышать его в собственных ушах. Девушка замирает, не в силах ничего делать, кроме как смотреть и ждать; её дыхание застревает в лёгких, но отвести более глаза она не в силах. Как завороженная ступает, ведомая его рукой, кружась в вальсе, не чувствуя ничего, кроме внезапно охватившей её эйфории; ощущения, что её ноги ступают не по твердому паркету, а по облакам, которые удерживаются над землей, где никого нет, кроме их двоих, слившихся в едином танце, выражающим столько счастья и столько привязанности.       «Глупое, глупое сердце. Почему же ты так неспокойно?»       Погруженная в мысли и в тихие напевы ласковой скрипки Сара едва не наступает на ногу своему партнёру, задевая лишь носком туфли. Из-под маски звучит тихий, практически нежный смешок.       — Как ты узнал, что я здесь? — Вырывается против воли, когда маска поворачивается в её сторону. Отчего-то Сара чувствует, как лицо сокрытое за белым фарфором, улыбается, но вместо ответа Человек вновь перехватывает её ладонь изящным движением, отводя чуть в сторону.       Томная, преисполненная радости и какого-то невероятного безумия громкая музыка отчего-то становится едва слышной, а каждый шаг даётся всё легче и легче. Надежная рука ведёт её на середину, через разноцветную толпу, похожую на поляну живых цветов. Разливается хмельным вином смех и голоса, каруселью кружатся вокруг пары, то появляясь, то пропадая среди золотых бликов. Отсветы восковых свечей в дивных хрустальных люстрах, алые всполохи его одежд, россыпи золота и багрянца — кажется, будто бы сотни звёзд сошли с небес по желанию какого-нибудь волшебника, по случайности заглянувшего на этот странный бал.       — Я не мог иначе, мы связаны с тобой, если ты не забыла, — в голосе нет и намека на насмешку. Голову кружит алый флёр его одежд. — Ты ведь сама хотела, чтобы я был здесь… А кто я такой, чтобы отказать тебе, моя любовь?       Сара не сдерживает насмешливого фырканья, замечая, что в чистоте серо-голубых глаз танцуют золотые искорки. Этот взгляд, непостижимый, наполненный каким-то болезненным холодом, но одновременно не лишенный горькой нежности, сокрытой от большинства за черным сердцем. Будь на её месте другой человек, он воспринял бы это скорее как равнодушие, но Сара, поймав взгляд партнера, не сдерживает легкой, хрупкой улыбки, зная, что он всегда ответит на неё. Удивительно, но Человек счастлив, хоть этого и не видно за безупречно-белым фарфором; но О' Нил всем нутром чувствует улыбку, которая появляется на его губах; чувствует, как слегка сбивается дыхания во время танца. Лёгкий поворот, отчего подол платья трепещет за её спиной, словно крыло дивной птицы. Сара прикрывает глаза, когда сильная ладонь вновь подхватывает её. Бархатный шепот звучит будто бы сквозь пелену.       Смотри на меня.       Узкая ладонь задерживается на её щеке, аккуратным движением поднимая её лицо за подбородок. Сара невольно жмурится, бархат перчаток приятно холодит разгорячëнную кожу, заставляя самой приникнуть к узкой мужской ладони. Наслаждаясь этой нехитрой лаской, она прикрывает глаза, ощущая, как невыносимо горячо и тесно становится в груди.       Смотри на меня, моя любовь.       Сердце захватывает сбивая дыхание, никогда ещё Сара не танцевала столь самозабвенно и легко. Каждое движение наполнено мириадами чувств, сокрытых за белой маской; сердце бьющееся в этой груди ей в унисон, лёгкая поступь преисполненная наземного изящества и кошачьей грации. Каждый поворот, каждое движение лёгкое и отточенное, сколько красоты и в то же время подобострастия было в том, как вёл он вальс.       Я перед тобой, моя любовь. Не отрывай глаз.       Ещё один поворот, алый атлас платья вздымается, словно лепестки на ветру, щекоча щиколотки, голова кружится от мелькающих мимо образов и вспышек золотого света перед глазами. Она поднимает ресницы и смотрит, смотрит на него. За маской арлекина не видно его лица, но за десять лет, разделяя собственное сердце с этим человеком, Сара научилась не верить тому, что видит. Нутром она чувствует смятение, светлую радость, что наполняет не такое уж и чёрное сердце директора цирка, ощущает, как напряжение и раздражение сменяются эйфорией.       Сара слушает своё сердце, хоть оно и глупое, избитое в собственных чувствах и сомнениях. Слушает, а оттого кажется, что мысли все её сейчас далеко, за пределами этого полного незнакомых людей и страстей зала.       Не хватит слов, чтобы описать все её чувства сейчас, не хватит нот, чтобы высказать как горько ей было принимать его любовь и как горячо и самонадеянно она любит этого человека. Она чувствует, как горит её тело, жар поднимается, туманя разум; кажется, всё её естество протестует против чувств. Перед глазами мелькают сцены: от первой встречи до клятвы самой вечности. Обжигающий холод чужой маски, касавшийся её лица. До отвращения скрипучая больничная койка, холод голых стен и длинные пальцы, обхватывающие её запястье, стягивают одежды, обнажая кожу, где до сих пор багровеют следы. Поцелуй длиною в вечность, алые следы крови на обветренных губах. Терпко-сладкий запах алых цветов ликориса в драгоценном венке, прекрасное лицо, ранее сокрытое за расписной маской, озаряемое проникновенной улыбкой.       Должна ли была Сара ненавидеть его? Наверное, да, ведь люди говорят, что убийство нельзя оправдать, даже если человек зачастую заслуживает участь куда менее милосердную. Так бы она ответила в свои невинные шестнадцать лет, будучи просто девчонкой-подростком, но разделяя с ним одну вечность на двоих, Сара осознает, сколько ярких ощущений, сколь горячи и болезненны её чувства к нему. Осознает, что никогда не сможет ненавидеть его. Злиться, кричать, закатывать истерики — да, но ненавидеть… Кто она такая, чтобы лгать самой себе? Это выше её сил, выше небес, что стали свидетелями той сцены, когда уходила вместе с ним. Уродец, безумец, в конце концов, просто человек, испытывающий муки и потребность любить. Сломанный, обожжённый, он может быть как жесток, так и нежен, своей рукой он может «срывать маски» с негодяев, верша правосудие, а затем срывать для неё с кустов чайные розы, заботливо вплетая в девичьи светлые локоны перед каждым выступлением. Эти руки никогда не причинят ей боли, никогда не позволят её ранить, этот голос зовёт её своей «любовью» и «жизнью»…       Как жаль, что в свои неполные шестнадцать не понимала этого, боялась, не желая принимать собственную тьму, но отныне Саре больше не нужно танцевать одной, ведь рука, которая ведёт, держит её собственную душу над пропастью, не давая упасть. Она добровольно отдала себя ему, поддалась чувствам и никогда не пожалеет об этом. Человек принадлежит ей столь же безраздельно, и каждый миг проведенный с ним, каждое десятилетие пробуждения рядом с ним — это новое начало для них двоих в бесконечности мироздания.        «Я люблю тебя!» — голос срывается на крик, а ноги дрожат, более не удерживая её тела, когда она падает на мокрую от росы траву, не замечая как нарядное платье превращается в грязную тряпку.       «Я люблю тебя», — произносит она и твердо смотрит в океаны глаз, затронутые серой тенью, зная, что именно это он хочет услышать от нее.       «Я люблю тебя…» — слезы выступают на глазах, когда она вновь оказывается в кольце его рук, ощущая на языке горький, и вместе с этим желанный привкус жженой карамели.       Таких моментов можно вспоминать бесконечное множество; в их истории любви не может быть иначе. И сейчас Сара очарованная и в то же время уверенная в собственных чувствах, ловит его ладонь в быстром, звонком вальсе. Повинуясь сильным ладоням и пламени, что родилось в её груди, она танцует: то переходя на бег, то становясь на цыпочки, то поднимаясь, то наклоняя голову, посматривая сквозь ресницы на маску арлекина… Более, кажется, ей ничего не нужно для счастья, когда весь мир кажется совсем другим, а человек, ведущий её в этом головокружительном танце, как никогда любимым и близким. Каждый жест, каждое движение, Сара улыбается ему самой яркой улыбкой, на которую только способна, зная как никто из присутствующих, что всё это взаимно.       Последние аккорды скрипки под меланхоличный звон клавиш пианино, и вальс заканчивается. Сара артистично приседает в реверансе, на что Человек давится смешком, но тем не менее, вежливо подхватывает её за руку, уводя в сторону тени колонн. Это всего лишь глупая формальность, которая совершенно не нужна в их отношениях.       — Маскарад в разгаре, а ты уже выглядишь уставшей. До чего же уродливы люди за этими масками, не так ли, дорогая? — прохладная ладонь скользит по обнажённым округлым плечам, лаская бледную кожу. Ласковый незамысловатый жест, от которого она снова чувствует, как кровь приливает к щекам, а сердце стучит набатом. И тем не менее, Сара резко сбрасывает руку, не давая себя потерять контроль.       — Боюсь ты ошибаешься. Далеко не каждый, — Сара кривит уголок губ, но это выглядит столь наигранно и глупо, что мужчина не сдерживает смеха. Тихие переливы доносятся из-под фарфора маски, что на секунду, кажется, приобретает совершенно живые черты лица. Почему-то именно сейчас Сара жалеет, что не может снять с него маску, прикоснуться к теплой щеке в нежном жесте, почувствовать вместо холодного фарфора бархат чуть тронутой загаром кожи. Но с другой стороны, видеть его лицо — лишь её привилегия, и она совершенно не намерена с кем-то делить эти мгновения. Несколько минут Человек молчит с легким, как ей кажется, недовольством, наблюдая за каким-то темноволосым юношей, что уже заметно пошатывался от нескольких лишних фужеров шампанского.       — Ты в нём такими темпами прожжëшь дырку, — с притворной жалостью вздыхает Сара, чуть поëжившись от неприятного ощущения холода.       — Этот человек приставал к моей жене, я видел это в его глазах. — Нутром она чувствует, как губы, сокрытые за маской кривятся в неприятной ухмылке. Разумеется, ревновать на публику — крайняя глупость, но кажется, сам Человек, будто бы читая возлюбленную, поворачивает голову в её сторону. Раздраженно хмыкает, чуть прицокивая языком. — Впрочем, это всё пустое. Маска рано или поздно найдет своего владельца. Я предлагаю всё же покинуть это место, но прежде, — его ладонь снова тянется к Саре, — позволь же мне пригласить тебя на ещё один танец?       — Ты уверен, что нас не хватятся? Уверена, что Жози наверняка уже проснется через пару часов. — Сара против воли усмехается, подавляя раздражение, она всё так же не слишком терпимо относилась к уродине с вывернутыми коленками. Та была, пожалуй, единственным членом из этой «семьи», кто отказывалась так просто признавать, что у цирка отныне появилась хозяйка, лишь спустя некоторое время Жози сменила вражду на просто холодно-формальные отношения, но время от времени она могла и нагрубить.       — Ещё рано говорить об этом. К тому же нет ничего лучше, чем наблюдать за людьми, которые определенно достойны занять это место в рядах нашей семьи. Ты ведь согласна?       Согласна ли она? Пожалуй, да. Ведь это их первый день спустя десять лет после долгого сна. Они оба заслуживают провести его по-особенному. Десять лет — лишь капля для вечности, но сны часто полны кошмаров, а проклятье давит невидимой стеной, разлучая их раз за разом. Сара поднимает глаза, смотря на маску — каждое пробуждение заставляет её размышлять о том, что она действительно счастлива, счастлива после каждого десятилетия видеть заново его лицо и осознавать, что он все ещё рядом. Пусть и цена этого счастья часто казалась несоразмерной.       — Кажется, на следующий танец дамы приглашают кавалеров, — Сара не сдерживает игривой усмешки. — Ты не против, если я приглашу того настырного юношу, похоже, его партнёрша обиделась на него.       — Отпустить тебя к этому тщеславному чудовищу, что пускает слюну лишь от одной мысли заглянуть в твоё декольте? Неужели я настолько тебе не нравлюсь, что ты так хочешь избавиться от меня? — Мужчина легонько усмехается, обводя изящным жестом шумный зал рукой — Ты же сама будешь, скорее всего, зевать от скуки в его компании.       — Все-то ты знаешь… — наигранно фыркает Сара, артистично закатывая глаза под смех Человека в Маске. Он совершенно не зол на её маленький жест, скорее наоборот — это доставляет ему удовольствие.       — Я живу с тобой уже не первое десятилетие в браке и было бы странно, если бы я не знал интересы моей прекрасной жены. — Он склоняется к её уху, чуть опаляя горячим дыханием обнаженную кожу мочек, отводит лëгким жестом с её лба вьющуюся прядь — Или ты так хочешь наказать этого человека?       — Первым всё равно будешь ты. Уж слишком ты выглядишь самодовольно, — с лëгким намеком отзывается Сара, прежде чем слышит его негромкий смех в ответ. Хотя маска остаëтся непроницаема, она видит огонек безумия, вспыхнувший в ярких серо-голубых взорах. Разумеется, речь идëт далеко не о традиционном способе наказания, но он совсем не против и скорее всего не будь здесь людей, мужчина наверняка бы поддался ей и позволил это сделать.       От бархатистого негромкого смеха разливается тепло по телу. Сара качает головой, но не может сдержать улыбки. Кто как ни её личный кошмар знает её самые сокровенные мысли, знает самые потаëнные желания? Иногда, по правде говоря, её раздражает, что он читает Сару словно открытую книгу, но отчего-то он каждый раз умудряется не перешагивать тонкую грань, искусно играя, словно струнами умелый скрипач.       — Это хорошо, что мы пришли к общему мнению. К тому же, — мужчина наклоняется, чуть слышно шепча на ухо, — наше время ещё не пришло. Остальные члены пробудятся только к следующему рассвету, а пока у нас есть время, чтобы идеально провести этот вечер.       «Целый вечер…» — эхом отзывается мысленно Сара, смотря сквозь белизну маски на самое прекрасное, пусть даже и сокрытое сеткой уродливых ожогов лицо. Знал бы он, сколько удовольствия доставляет ей, когда он выглядит таким счастливым, непринуждëнным. И может быть, только сейчас она понимает, как же бесценно, что он никогда не скрывает от неё свои чувства, сколь бы плотно маска ни сидела на его лице. Как же прекрасен каждый миг, который она разделяет с ним в этой вечности.       — Так что? — Лëгкий кивок в сторону полупустого зала — Ещё один вальс, моя любовь?       Один миг, и тонкая девичья ладонь оказывается в его сильных руках. Сара улыбается, охваченная очередным приступом кратковременной эйфории. И вновь ощущение полета, чувство собственной лëгкости — она ощущает, как скользит по паркету в быстром танце в его надëжных руках. И смеëтся, чувствуя, как становится легче и горячее в груди.       Определённо, сегодня дела подождут.