Мужчина, когда притворяется, что влюблен, старается быть веселым, галантным, оказывать всяческое внимание. Но если он влюблен по-настоящему, он похож на овцу. Агата Кристи
Чердак оказывается намного меньше и пыльнее, чем Конрад думал. Как только его взору открывается вид на перекошенную комнату, он начинает сомневаться в том, что это была хорошая идея — вызваться под конец дня перебирать бумажки. В памяти сразу вспыхнули воспоминания о том, как свои вечера проводил отец: также, с пыльными и скучными бумажками, склонившись над которыми он каждый раз, хрипя, называл их «своей работой». «К черту такую работу» — тогда подумал про себя юный Конрад. А повзрослев, стал, без зазрения совести, говорить об этом вслух всем и каждому на пути. Даже родителям. И те, и другие, лишь пожимали плечами и сужали губы: какой смысл что-то доказывать незрелому мальчику, спящим на матрасе, обитым купюрами с лицом Франклина? Вырастет — сам все поймет. Но Конрад так и не понял. Чердак напоминал теперь узкую каморку его отца на заре своего успеха. Если бы не Флисс, в жизни бы на этот чердак не поднялся. Тем более с больной ногой. — Ну и вонище, — не стесняясь выражений, высказался парень, когда наконец ступил на чердак. — Это что, так старые газеты воняют? Флисс оставалось лишь также пожать плечами и сузить губы. — Тут осталось еще куча неразобранного хлама, если даже не мусора. И вон там в углу крыша протекает. Конрад стоит посреди комнаты с важно-глупым видом, поставив руки в боки. И Флисс, пусть и про себя, но тяжело вздыхает: да, с таким парнем в бурю не попадешь, он задолго до нее за борт свалится. — Ну, тогда приступим! Увидев первую попавшуюся на глаза коробку, он быстрым шагом доход до нее и начинает копаться внутри. Флисс же решает пойти в другом направлении комнаты, ей достаются кассеты с прежними надписями: «Биоакустика», «Органика», «Геоэкология». — Я так и не понял кем был этот Дэйв Фишер. Химиком? Биологом? Доктором? — Химиком вроде. — Так много всякого разного. Фишер много денег потратил, чтобы такую коллекцию собрать. Не представляю сколько у него в итоге бардака в голове... столько же, сколько здесь? А мог бы ту же крышу напоследок залатать, перед тем, как испариться. Или все это как макулатуру сдать — это же сколько срубленных деревьев! Во имя чего, науки? Я-то о нем точно не слышал, да и что он изобрел? — Давно ты волнуешься об экологии? — усмехнулась Фелисите, представляя, как его на смех поднимет Сэм. — Да не, не о ней. О деньгах! Такой красивый дом, такие большие возможности. Ну, при его гениальном разуме, раз все слухи про него правда. А в итоге — мы все равно страдаем от нападений всяких чудовищ, которые мечтают сожрать нас. Чего еще каких-нибудь ученых-то не подключил? Эйнштейна там, Оппенгеймера, Ньютона... чем больше таких мозгов, тем явно лучше? Правда же? Сами бы побегали от этих белобрысых тварей. Слушать размышления Конрада смешно и неловко одновременно. Флисс прорывается сказать про его глупость, несуразность, несобранность, но каждый раз, когда он заканчивает предложение, закатывает глаза — уже даже не скрывая этого — и улыбается. Тихо, совсем чутка, но улыбается. На первое место выходит синтез всех прошлых пережитых чувств от общения с ним — детская наивность. Поверить в то, что Конрад достаточно глуп для этого мира, сложно, ведь сестра у него умная. И ей-то как раз не хватает иногда дурашливости, смеха, несерьезности... а родители, судя по рассказам, типичные важные представители достойного общества. В кого тогда пошел Конрад? В необычного деда, бегущего всю жизнь от условностей и втихаря кидающего в соседей яйца? Или в тетушку, которую вся семья стыдится за ее тупые, но жутко смешные анекдоты, до колик в животе? Конрад стоял на перепутье между взрослой жизнью с богатым наследием и важными решениями и между веселым и беззаботным детством, в котором тебе точно разрешено быть самим собой. Второе бессердечно отняли, к первому еще не готов. — Флисс! — прерывает поток мыслей девушки зов ее имени. — Я кажется про тебя статейку нашел. Темноволосая хмурит брови. Кто-то еще умудрился написать об утонувшем «Дюк оф Милане»? Она встает с насиженного места, понимая, что вскоре вернется к нему. И неспешным шагом идет по направлению к сидящему и обложившемуся коробками парню. — Что там? — Твоя же фамилия Дюбуа? — он протягивает рваную газету, в которой явно не хватает страниц. Дата выпуска: 1982 год. — Мне тогда было 9. Это какое-то совпадение, — отдает она ему обратно, не глядя дальше. — Да не скажи, тут и про «Дюка» написано, — указывает Конни ей на абзац. — Может родственник? У вас что, корабли по наследству передаются? Флисс берет газету назад. Пытается разглядеть что показывал ей Конрад среди замоченных от сырости и грязи букв. Хотя бы понять контекст.«Конец первой весенней недели ознаменовался печальным событием: недалеко от берега Пескадеро, взорвалась лодка для дайверов. Пассажиров на борту не было, погиб капитан судна, по совместительству работающий рыбаком для местного рынка Колимы, Мексика. Власти штата Калифорния отправили запрос на установление личности погибшего, а также на причины его пересечения границ без соответствующих документов».
— Так это твой отец, — до Конни доходит первым. — Ты говорила, что вы зарабатывали на рыбе. А «Дюк оф Милан»... ты его восстановила? Флисс сглатывает возникший ком в горле, который тут же смягчил очередной глупый вопрос Конрада. — Нет, новый купила. Просто назвала также. Девушка комкает пожелтевшие страницы и бросает в кучу с другим хламом. Надеясь, что Фишер не хранил у себя запасы Мексиканских новостей. И что это — чистая случайность. — Мне жаль, Флисс, — в след за брошенным комком, Конрад бросает второй — намного больше и больнее. Дюбуа стоит к нему спиной, пытаясь всеми оставшимися силами вернуться к работе. И не дать себе разрыдаться. Ни здесь, ни в это время, ни при Конраде. Это неправильно, непозволительно, это пиздец. Хотел бы он сказать дальше. Как сожалеет, реально сожалеет, сочувствует, готов подставить свое плечо. И все остальные пафосные речи, которые когда-то слышал в фильмах или говорил лично. Тем, на кого плевать. На Флисс не плевать, поэтому и говорить больше нечего. Хочется многое, в голове взрыв из сотен оборванных фраз и необъяснимых мыслей, но скомпоновать их во внятное предложение впервые не получается. Впервые, потому что Конрад тот еще балабол, заболтает каждого, по делу и без. Видимо он реально тупой, когда дело касается чего-то серьезного. Чувств, например? Не думая, он подходит сзади и аккуратно, как в замедленной съемке, обнимает ее, кладет руки поверх ключиц и скрещивает их. А потом — позволяет опереться спиной о его грудь. И подвернутая ранее нога уже не болит, и не чувствуется ее превалирующий над его вес. Все это мелочи, отошедшие на второй план, а внутри непонятно откуда взявшееся второе дыхание. Которое и сил в мышцы добавило, и уверенности. Той уверенности, которая во Флисс Дюбуа каждый день льется без краев, и которой так вечно не хватает Конраду. Настоящей, не наигранной. Флисс плачет, склонив голову над его руками, тихо и совсем не так драматично, как это обычно делает девушки. Ее слезы колющие, парализующие, режущие без анестезии и предвариловки. Не ее, Конрада. Который дышит ей в спину, с каждой секундой учащеннее. В детстве, когда Флисс расплакалась в школе, узнав о смерти отца, ее затыкали пальцами одноклассники, пародируя ее совсем не веселые, как им казалось, слезы, кидая в спину камни и крича уже убегающей девочке в след «Черная плакса». Заканчивая рыдать в туалете, она пообещала себе, что никто и никогда больше не увидит ее слез, не увидит ее боли и слабости. Особенно мальчики, которые вечно себя мнят круче девочек. В этот раз слез не было видно никому, кроме нее самой. Вместо острых камней в спину было тепло от другого человека, который не смеется, не тычет пальцем и не стыдит ее. А ровно также как папа обнимает сзади маленькую девочку, только что узнавшую, что ее еще молодая мама умерла. На которого можно опереться, можно положиться, пусть он иногда и говорит глупости. Когда последняя слеза стекла вниз, Флисс повернулась лицом к Конраду, положила одну руку на его плечо, а второй коснулась его щеки. И поцеловала. В первый раз, еще на «Дюке», он поцеловал ее первым, когда бесцеремонно вошел в кабину капитана, якобы за пивом. Она не прогнала его, ответила, и такой внезапный порыв прервался приходом его друзей. Сейчас они одни, никого не слышно, за окном глубокая ночь и только полная луна вместе с фонариками освещает их поиски. Теперь же — их главный поиск, глубоко-глубоко внутри себя, освещают лишь голубые, как море, глаза Конрада. Он смотрит на девушку пару секунд после мимолетной паузы, после чего, не прекращая уже сам целовать, ведет аккурат на кушетку, стоящую обособленно у стены. Под утро теплые прикосновения и жгучие поцелуи прекращаются, сменяются равномерным дыханием в шею и незначительными подергиваниями от опустившейся температуры. Конрад во сне натягивает плед, покрывавший до этого годами забытую кушетку, до подбородка, дергает носом и выдыхает уже ртом в лицо Флисс, впервые за пару месяцев такое расслабленное и мягкое. Она не засыпает, ловит последние мгновения такой безмятежной легкости, которой, казалось бы, никогда не будет. И поняв через десять минут, что уже не уснет, встает открыть окно. Может в комнате недостаточно свежо после такой горячей ночи? Также впервые, спустя пару месяцев, идет босиком по полу. Раньше она ходила так только дома и по судну, американские улицы с чужими домами, в отличие от мексиканских и даже французско-полинезийских, казались вечно грязными. Но теперь их будто покрыли воском из приятных коже масел. Стоять подолгу и впитываться не хочется, а вот просто пройтись до точки... заслоняет путь лишь очередная газета. С таким же заголовком и статьей про затонувший корабль, только теперь это был уже осточертевший «Оуранг Медан». И газета была от 1947 года. Года, когда он затонул.«Капитан и все офицеры лежат мертвые в кубрике и на мостике. Возможно, вся команда мертва. Их застывшие лица были обращены к солнцу, смотря как будто в страхе… рты были широко открыты, и глаза пристально смотрели»
Кричащие заголовки, выделенные жирным. И страшные фотографии цвета сепия, на которых ни черта не разглядишь. Отчасти, потому что боишься там увидеть то, что потом не забудешь. Флисс глубоко внутри завидует читателям, она-то видела, и теперь уже точно не забудет. Как и следующие слова, которые последовательно читает.«Вскоре после начала осмотра из трюма «Оуранг Медан» начал появляться подозрительный дым, и спасателям пришлось спешно вернуться на «Силвер Стар». Через некоторое время после этого «Оуранг Медан» взорвался и затонул, что сделало дальнейшее расследование инцидента невозможным»
В этот раз старая газета выпадает из рук девушке прежде, чем она выкидывает ее. Застыв на мгновение, она перебирает в голове воспоминания и последние факты, пытается сложить пазл, кусочки которого ей постоянно подсовывает подсознание. И которые она упорно продолжает игнорировать, отбрасывать. Но уже не в этот раз — теперь перед ней не куски, а картина, четкая картина, хоть в рамку вешай и Кейт Уайлдер показывай. Но перед этим девушка бежит, не боясь разбудить всех собравшихся по пути, вниз, к машине. Берет с придверной тумбочки ключи, так небрежно брошенные журналисткой, и бежит в сланцах по грязи к авто. Весь путь ее сопровождают отклики из прошлого, которые только подкрепляют недавно сложившийся пазл, покрывают скотчем, чтобы детали уже не распались. Знакомые, знакомые до боли. «Пап, а куда ты на этот раз плывешь, а?» «Совсем недалеко, детка. Буквально в соседний город. Повезу лекарство для больных деток» «А меня возьмешь?» «Ха! Ты еще маленькая. Но со следующей неделе я доверю тебе сброс якоря и натирку палубы воском» «Вот круто!» «Круто? Да ты настоящий матрос! Прирожденный! Вот увидишь, Флисси, еще пару годков и «Дюк оф Милан» перейдет полностью в твои руки» Открыв дверцу заднего сиденья, она резко хватается за коробку и хватает из него плеер. Внутри неподписанная кассета, слушала ли Кейт дальше с кем-то, или они остановились на рассказе о поездке в Азию. Флисс пытается понять чем они могут друг от друга отличаться — кассеты. Вроде одной фирмы, одинаково свежие и не потертые. Первую, которую, по всей видимости, чаще остальных уже слышали, слегка поцарапанная. Но остальные выглядят как копии. Кроме одной, случайно вывалившейся из коробки на коврик. Если бы не ранний рассвет, девушка бы и не заметила. Но что-то внутри подсказывало: а вдруг, это не случайность? Вдруг это та самая кассета? Которая, возможно, и не откроет ей все тайны этого мира, но даст ответ на ее главный вопрос. Который ярким пазлом вовсю светиться прямо перед ее глазами, но она все равно их закрывает, все равно прячется. Вставляет найденную в проигрывать, дрожащими руками натягивает на голову наушники и включает «Play». «Не знаю какая по счету уже эта кассета... надеюсь я еще не наговорил достаточно для того, чтобы вы бросили этого занятие, дорогая Кейт Уайлдер. А поверьте: после такого материала, ваши знания, которые вскоре вы передадите на бумаге, сделают вас самой дорогой журналисткой в стране. Если не во всем мире. Вещи, отправленные мной на том корабле, так и не доехали. Потонули, вместе с кораблем. Я тогда пребывал в полнейшем шоке. И не от того, что труды, можно так сказать, всей моей жизни были впустую потеряны. Нет. От того, что мне было жаль их больше, чем команду, капитана, который взялся за то, чтобы перевести мои вещи. Которые в итоге и его, и всю его многолетнюю команду, которая прошла и через вторую, а кто-то даже и через первую войну, погубили. Да, вы все правильно поняли, Кейт: я погубил еще несколько невинных жизней. Парней, которые заслужили жить на этом свете куда больше, чем я. Чем все мы. И я их погубил. Как когда-то Рэнди... и Мэри... и Алин.... Говорили, что всему виной стала непогода. Что матросы объелись каких-то специй восточных и уже в рейсе начали видеть галлюцинации. Потом были версии о перевозимом нитроглицерине, инфразвуке и еще черт знает каком химическом оружии, но все это бред! Все это бред сивой кобылы, и власти США это знали, потому что раньше уже с таким сталкивались! Тогда, еще тогда, в соседней стране, в одной из самых живописных провинций края кленового сиропа. Уже тогда, тогда они все знали. И решили смолчат, как они всегда это делают. А мне, мне что оставалось? Все также — молчать. И в свой следующий раз, когда я повторно перевозил подобный груз через обычного дайв-бота, я говорил, что это просто обычный псилоцибин для больных. Пока в очередной раз не произошло несчастье: судно, на котором перевозили колбы с уже готовыми наработками, взорвалось. Погиб один человек... Я думал, что хорошо их защитил: замотал в пленку, закрыл в непроницаемую, даже для воздуха, коробку. Но на месте взрыва не осталось ничего. Уже позже я начал использовать своего нового подопечного Энтони Кларка для транспортировок — племянника, сына моего некогда скончавшегося брата в пожаре. Бедный мальчик, тогда еще даже не знал, с чем ему придется столкнуться. И то, что он войдет в список тех, кого я когда-то подвел. У меня будет одна единственная просьба, Кейт Уайлдер. Если он все еще жив и не сидит снова в тюрьме, пожалуйста, съездите к нему. Проведайте его. Узнайте все, что ему нужно, и сделайте это. Он пострадал в этой истории больше всего. Ведь до сих пор, пока я веду эту запись, он остается жив. Со всем тем грузом, что мы взвалили на него. Несправедливо и незаслуженно...» «Беги» Внезапно возникший из ниоткуда голос куда громче собственных мыслей и голоса с пленки. Флисс резко снимает наушники, даже не выключая проигрыватель и осматривается вокруг. Никого нет, но голос-то точно был. Кого-то, кого-то неизвестного, до сих пор она такой не слышала. Ни мужской и ни женский, ни взрослого ни ребенка. Если бы можно было бы его назвать, она бы сказала — голос оно. Но оно что? «Сейчас» И снова внезапно и непонятно откуда. Она в страхе несколько раз оборачивается, ведь кажется, что кто-то стоит за спиной. Дышит ей прямо в шею и говорит такое, шепчет. Но в отличие от теплого дыхания Конрада, дыхание незваного гостя холодное. И оно остается после каждого произнесенного слова. Назовет третье — и позвонки парализует. Все вокруг теперь не кажется таким девственно безмятежным как бывает ранним утром. Роса под ногами колит, а не щекочет, трава вокруг слишком быстро и опасно шевелится, а из леса будто что-то вот-вот выйдет. Флисс Дюбуа даже не успевает сообразить от чего ее дыхание снова сбилось: от возникшего страха перед неизвестностью, что за тобой кто-то наблюдает и вот-вот из кустов наброситься, или от все еще преследовавшего ее холодного дыхание. Которое теперь она чувствует на своих щеках и потрескавшихся губах, а за ним и белое лицо молодого темноволосого парня, который лишь успевает произнести «Беги сейчас, Флисс». И Флисс падает.