Безумцам, как ты...

«Я знаю, тебе когда-нибудь повезёт: безумцам, как ты, и небо идёт навстречу. Вас любит шальное утро и томный вечер, вас греет в апреле солнце и держит лёд. Такие, как ты, меняют судьбу светил, коснувшись их на излёте ребром ладони — мир, может быть, даже ещё ничего не понял, но весь расцветает, стоит тебе пройти. Летят тебе вслед улыбки и похвала, добро и любовь — и нет ничего другого, ведь ты лучше всех живых и всего живого (а я и не знаю, чего я вообще ждала).» Все, что у него есть — время. И память. Это было просто. Решение, которое всегда плавало на поверхности их болотной тоски. Что-то между «вмажь ему за меня» и «ты так напоминаешь его». С каждым днем все больше. Все труднее становилось вдыхать запах его сигарет. Когда-то ими пропах весь отдел. Когами ушел, но ничего не изменилось. Сигарета по-прежнему тлеет в пепельнице. Дымного марева все больше, так они и живут — в нем. По началу она не курила сама, смелая — поджигала их для него. Аканэ не отпускает и ждет. Как и Гино. Гиноза в бреду бы не подумал, что теперь все чаще напоминает Когами, у Цунэмори больше шансов его убедить. Но он не то, чтобы верит. Иногда она даже говорит его словами: если закрыть глаза, можно представить Когами. Гино знает, что так они оба и делают. Она все еще говорит с Ним, пусть только в голове. Гиноза себе такого не позволяет. Он все еще злится, обида клокочет в груди и очень напоминает жизнь. Гораздо больше, чем тоска. Постоянная и темная. Гино не замечает за повседневными делами, как падает все глубже, но… никак не достигнет дна. Он не хотел бы вспоминать, но память не спрашивает. Приходит, чтобы снова и снова оказываться бесценнее… И реальнее всего вокруг. Есть люди, как… Когами. Они меняют мир и людей вокруг походя, одной улыбкой, одним прищуром глаз, одним словом, одним только тем, что существуют. Кажется, они могут все: выиграть любой приз, занять любое место, — но им будто и не надо. Может, они даже никогда не добиваются ничего из того, что считается в обществе достижением. Но они есть, и мир сходит со своей оси. Гиноза и не помнит уже, где ось его мира, может, и не было у него другой оси, кроме Когами? Поэтому как-то вечером, уже после Шамбалы, он попросил у Цунэмори сигарету. Она удивилась, но не отказала. А потом она, совершенно не умеющая ни флиртовать, ни соблазнять, взяла ее из его пальцев и затянулась сама. Навряд ли она знала, что это может значить, навряд ли это значило что-то для Гино. Но в отделе кроме них не осталось тогда никого. Только Когами. Они делали его дело, они верили ему, они вдыхали его запах, они видели его. Им было трудно целоваться, и Гино ловко обернул все так, что это оказалось не нужно. Но вот остальное… Гиноза знал, что не простит ей потом, что она вот так мечтала о Когами. Так же, как он — скучала, и позволяла себе думать, что его руки, его кожа могут принадлежать ей. Гино нужно было больше — его мысли, его тепло, весь он. Но… Так все же было лучше, чем ничего. У Гино не было шанса обмануться ее телом: тонкая, маленькая, удивительно нежная, совсем неопытная… Цунэмори была смела, но в ней не было и тени яркой страсти Когами. Но Гиноза, скользя пальцами по ее выступающим ребрам и узким бедрам, помнил совсем другое. Напряженные мышцы, жесткие решительные пальцы в своих волосах, яростное движение навстречу. Когами крайне редко позволял Гино оказаться сверху, в этом не было и тени власти, только вечное неумение Когами уступать и отпускать контроль, только его особенность — быть во всем первым. Наверное, они оба: Гиноза и Цунэмори, — вспоминали Когами, и это одно делало их ближе, но не друг к другу, а к нему. То, что случилось между ними было честно — реальность каждого из них проступала в другом, оставляя им Когами. Он был в своем негде, все такой же: сияющий и неумолимый, уверенный в своей правде. Он мог оставить их обоих, он мог оставить мир, который уже вертелся вокруг него. Он даже не знал. Никогда не знал, что он значит для каждого из них. Что без него ничего не может стать прежним. Когами шел своим путем, он не сомневался, он улыбался на прощание, он все понимал, а что оставалось им? Какая жизнь остается в мире, в котором гаснет солнце? Отравленном его идеями, его смехом, его жаром. В их мире, помнящем этот свет. Когда-то и Гиноза, и Цунэмори жили в мире, где основой были правила, где каждый шаг и каждое решение были верными, но теперь… Теперь, когда Когами поставил его под сомнение… Сам не усомнившись будто и на секунду. Гиноза не знал хорошо ли ему, и еще меньше понимал, насколько хорошо Аканэ… Он бережно обнимал ее, теперь вдруг видя не свою тоску, а просто девушку. Такую хрупкую, маленькую и… Не так все должно было быть. Она тихонько уткнулась ему в грудь и тоже обняла. Гино коснулся ее волос — мягких и тонких — и было самое время для признаний или извинений, но у Гино не нашлось слов. Он надеялся, что она понимает. Наверное, так и было. «А я и не знаю, чего я ещё всё жду, случайно с тобой столкнувшись тоскливым взглядом: я тоже вся расцветаю, когда ты рядом, но ты далеко. Ты в первом сидишь ряду, пока я стою в проходе. И в этом — всё. Тянуться к тебе мне не запретить, но всё же исход здесь известен заранее, непреложен: тебе несомненно когда-нибудь повезёт. Тебя, несомненно, когда-нибудь унесёт приятным осенним ветром в ночные дали, и мне, обречённой вечно сидеть в подвале, останутся только слёзы, бинты и йод.»

***

«Такие не остаются. Они везде. Везде и нигде. Ты, может быть, сам не понял: столкнул всю меня с орбиты — ребром ладони и где-то исчез (и я не узнаю, где). Я знаю, тебе когда-нибудь повезёт. И мне повезло: хотя бы что был однажды. С тобой расцветает рядом любой и каждый, и жизнь во мне алым маком теперь цветёт, и я улыбаюсь лампочкой в триста ватт, и чувствую в самом деле себя счастливой. Безумцам, как ты, ласкают корабль приливы — и компас сбоит, но так, что находит клад.» Время идет, и оно не милосердно к Гино. Его спасают воспоминания. Он делает то, что должен и верит, что будь, что будет. Он ждет новой встречи. Он уже почти не верит, но все еще ждет. Ненавидя себя за предыдущую. За то, что был так глуп, так обижен и зол, как ребенок. За то, что не понял — не только выбор Когами решил все! Его, Гино, выбор тоже имел значение. Возможно, решающее. Он мог бы выбрать Когами вместе с его идеями тогда, очень давно. Всего целиком, вместе с его смыслами, чувством справедливости, вместе с его желанием идти судьбе наперекор, оставаясь верным не системе, а совести. Как просто заменить совесть и личный выбор Сивиллой, но не для Когами. Гиноза мог, нет, не уступить, как он думал! А сам выбрать Когами, наплевав на все условности, позабыв про свой оттенок. Такой чистый тогда, насквозь фальшивый. Это ведь не требовало усилий. Наоборот — если бы еще тогда решить не стараться, не делать вид, не глотать таблетки, как конфетки. А… Идти за Когами. Вместе с ним. Не важно — куда, не важно — как… Вместе. А теперь у Гино в жизни есть только работа, Его работа. Его смыслы. Все то, что могло бы случиться еще тогда, но рядом с Ним! Оно есть сейчас, и Гино стал старше, опытнее, профессиональнее… Говорят, мудрее. Он не знает, сколько в этом действительно его. Он просто делает свою работу. И ждет. Все еще… Иногда, когда то, что Гино чувствовал в Ко… А еще в отце, отступает на второй план, и Гино улавливает свои проступающие кровавыми полосами чувства — ему хочется шагнуть с края и рассыпаться. Ничто не держит его на плаву. У него нет никакого своего смысла. Больше нет даже злости с обидой. Вот тогда — Когами приходит к нему. Он мерещится в чужих знакомых лицах и не дает сделать этот шаг. Последний и окончательный. Он протягивает руку, и Гиноза позволяет себе за нее ухватиться. Все еще не отпускает. В тот момент, когда морок рассеивается, а грудь наполняется тупой тянущей болью, Гиноза улыбается, словно ничего и не случилось. Он снова делает свою работу. Это гораздо проще, когда совсем не боишься умереть. Гино не боится, хотя смерти не ищет. Он не может даже запланировать их встречу. Он не представляет себе, что скажет или сделает. Только лицо Когами. Неожиданно, но чем тоскливее Гино, тем более он становится внешне спокоен, тем легче ему принимать всё и всех вокруг с их правилами, заморочками, заблуждениями, амбициями и самомнением, тем… Больше он похож на Старика. Гино не стесняется, он и память отца хранит. Теперь Гиноза знает, что глупо было ждать чужого выбора и надеяться на него. Пусть тогда с отцом — нет, но сейчас Гино мог бы сам решать свою судьбу. И не важно выбирает ли его Когами, Гино сделал бы свой выбор. Это больше не трудно. Это отчаянно необходимо, но Когами нет. Только Гино иногда пересматривает школьный альбом, кадры из отдела и даже ту пленку, на которой несколько секунд видно Когами среди повстанцев. Такой красивый. И… Живой. Гино научился говорить и вести себя с людьми так, что они могут положиться на него. И он не подведет никогда, он станет сражаться до конца в память о памяти. Гиноза легко терпит и научается управляться с разными личностными особенностями. И вот уже никто не должен терпеть его — с ним так легко. Гиноза все еще не курит… Почти. Только иногда в полной темноте и пустоте он затягивается — но это не он. Это Когами рядом с ним. Гино хотел бы еще и не ревновать. Но вот этого не может. Но ревность не повод уходить, ожидая, что за тобой станут бегать. Когами не собачка. Ревность лишь причина не отдавать того, кого любишь. Понимать, бороться, не отпускать. «Если… Когда мы встретимся, я найду способ остаться с тобой. Не отпущу.» Гино кажется, что его устроит любое место рядом с Когами. Даже просто друга. Даже не близкого. Он закусывает губу в кровь, слизывает каплю и знает, что сейчас его оттенок опасно близок к смертельному, почти идеально слит с цифрами Когами. Гиноза выдыхает дым и… Не может представить, что Когами… Новый Когами, с которым он еще не встретился, коснется его снова так, как касался когда-то. Но никто не может запретить ему вспоминать. И Гино проживает их ночи в деталях и ощущениях, захлебываясь в темноте, стонах, чувствах таких ярких, даже от самого мимолетного прикосновения… почти забывая, что трогает себя сам. Он повторяет их встречи — одну за другой. И задыхается. И пьет то, что забрал когда-то из бара Старика… Настоящий алкоголь, натуральный, обжигающий горло. Только много такого нельзя. Иначе сорвет, а у Гино все же есть теперь цель. Она очень странная без сроков и ограничений, без права форсировать события, на нее не действует толком успокоительное, Гино не думает о ней 24 на 7, но идет вперед. Живет. «Мог ли я понять все это раньше, если бы не был так обижен на отца? Если бы не твердил сам себе — Ты меня бросил! Если бы не видел в Когами его поступки?» Но винить Старика не выходит тоже. Гино всегда был упрям и своеволен. Он не признавался себе, но… В Бюро пошел не только ради идеи, но прежде всего ради отца. Это был шанс оказаться к нему ближе. Гино использовал свои возможности максимально. Оказаться рядом, но не подходить и не показать, ни в коем случае не сближаться самому. Слишком опасно. Тот, кто оставил однажды, покинет и в следующий раз? Старик тоже не бегал за Гино. И Гино не прощал. Уверенный в своей правоте, не сомневающийся в подростково-праведном гневе. Как надолго он в этом застрял! «А потом отец снова бросил — он умер за меня.» Гиноза думает, что… Пойми он Масаоку раньше, услышь он отца с его «ты все же мой сын» на день или час быстрее, успей он найти тогда Когами… Но Когами никогда не прощался. И у Гино не было шанса. «Я всегда буду у тебя за спиной, — знает Гино. — Когда мы встретимся я стану прикрывать тебя и мне неважно, что ты об этом думаешь.» Гино не считает время. Это было бы слишком… Он понимает, какой день, месяц и час в каждый момент, но не смог бы сказать точно, сколько лет прошло. Много. Но Когами жив, и Гиноза помнит не только его улыбку, а каждый его взгляд, каждый жест, каждую мысль и привычку. Его образ не меркнет, он проступает все ярче. Если отдаться этому чувству, можно сойти с ума. И Гино сходит… Дозированно. Чтобы потом проснуться, умыться, одеться и пойти выполнять свою работу. Рядом с Цунэмори, которая с каждым новым делом все сильнее похожа на Когами. Но все же недостаточно, чтобы… Они вместе делают Его дело, чтоб однажды Его найти… Когда Гино ступает в здание МИД как полноправный сотрудник, его сердце не екает даже. Его шаг уверен, а дыхание ровно, слишком уж долго он ждал, чтоб сейчас поверить и расслабиться. Он идет по коридору, вскользь разглядывая проходящих мимо, пока не натыкается на спину Когами. Вдох застревает в горле, возвращается в грудь и отдается болью. «Я узнаю тебя по разлету плеч и походке, может даже не узнаю, а чую, как когда-то, с высоты самолета, понял, что ты… Еще до того, как разглядел тебя в окошечко оптического прицела. Мне столько нужно сказать тебе, но…» Но слова не рождаются, не могут пробиться сквозь жар, вдруг приливший к лицу Гино. И в коридоре больше ни единой души. Гино понимает, что Когами, конечно, слышит шаги. И не может надеяться, что Ко их узнает. Но Когами говорит удивленно: — Гино… — и только потом поворачивается. Гиноза смотрит в Его настоящее лицо здесь и сейчас и… От рассудительности с мудростью не остается и следа! Словно их вдруг смывает, стирает с лица земли разрушительным штормом… И по телу Гино идут волны, прямо как там — в воспоминаниях, но сейчас они настоящие. «И ты настоящий.» Гино снова глупо хочется предъявить Когами… Все. Все это время растраченное на ожидание. Теперь оно замирает. И Гино просто стоит, закусив щеку от напряжения, и смотрит на Когами. Это так страшно… Теперь много больше, чем раньше. Страшно, что не выйдет исполнить задуманное, что не сможет удержать, что потеряет снова, в очередной уже раз. Но… «Я не позволю тебе опять бросить меня!» И надо сказать хоть что-то, но Гино серьезно молчит. А в глазах такая тоска и столько надежды, это не спрятать. Стыдно даже, но… «Ты смотри.» Гиноза вдруг находит нужные слова, способные словно все исправить, может даже изменить: — Ко…гами, — голос разламывает слова на слоги, странно прерывается в лучших традициях декадентов, — куда бы ты ни пошел, я последую за тобой. Это решение, твердое и нерушимое — озвучивать его так легко. И вдох врывается в легкие с оглушительной силой, словно раньше Гино не дышал вовсе, а был под наркозом. И ему до боли нужно дотронуться до Когами, но это, наверное, слишком. Гиноза изо всех сил старается улыбнуться Когами, чтоб хоть как-то выразить «радость встречи»? Но он не уверен, что именно из этого получается… А потом Когами делает шаг. Так же просто, как делает все. И в глазах у него все то, время, что так ничего и не вылечило. Когами, впрочем, и не думал, что нужно. В самый темный час, на последнем излете, в самой лучшей победе и в самой отчаянной тоске — он помнил Гино, и это спасало. Когами не считает и не считал, что делает свое дело ради великого будущего, а значит и ради Гино. Он просто жил, как умел, как верил, и во всей этой жизни был только один настоящий смысл. Единственный маяк. И это была не справедливость, и даже не совесть. Слова теснятся внутри, и Когами никак не может выбрать среди них. «А я думал ты со мной и не заговоришь уже.» «Рад тебя видеть.» «Я скучал.» «Я ждал тебя.» И даже самое точное: «Люблю.» Немного слишком и даже слащаво, но Когами, как обычно, довольно все равно. Он просто не знает, как вобрать все это в одно предложение. Ведь, если он ошибется, как в Шамбале, когда спросил, зачем Гино приехал — все пойдет под откос. И это до безумия странно, стоять вот так в коридоре, почти незнакомцами, когда между ними целое море. Когами пересекает его, одним уверенным жестом кладя руку на плечо Гино: — Тогда идем за кофе, — говорит Когами, он и рад бы улыбнуться, но голос хриплый, и не то, чтобы Когами уверен, что Гиноза его не пошлет. Или все же поймет? Когами закусывает губу, и чуть сжимает ладонь на плече Гино. От голоса Когами годы стираются, он звучит так… Как после первого оргазма с Гино? И это точно слишком. Гино и от тени воспоминания хочется пить. От пальцев Когами на плече, кажется, подгибаются колени, но Гино стоит. И старается обуздать свои фантазии… Нет, не так — свои желания! Такие глупые, такие безумно яркие сейчас. Если очень долго держать себя под колпаком, рано или поздно взорвешься… Гино знает, он на секунду прикрывает глаза, чтобы остановить безумие, он прячет руки в карманы, чтоб подчинить их своей воле, лед собственных пальцев обжигает его и через подкладку брюк. Гино успевает подумать, как давно он не плачет, будто забыл, как это делать, или разучился? И только бы не разревется вот сейчас, но, пока он удерживает лицо, все остальное ускользает из-под контроля. Словно кто-то расстегнул все пуговицы и снял… Не пиджак, его Гиноза давно отбросил и сам, что-то большее, похожее скорее на вторую кожу. Руки выскальзывают наружу, проходятся по собственным плечам — Гино обнимает себя, чтобы… Не ударить… все еще пытаясь сдержаться. Не поцеловать! Не набросится на Ко, не сжать в объятиях до боли, не шептать вдруг: «Ты… Ты… Ты… Живой.» Гино сжимает зубы, упрямо выставляет вперед лоб, чуть склоняет голову… а потом утыкается в плечо Когами. Отвечает едва слышно: — Идем, — зная, что не сможет пройти и шага. Не сейчас. Что ближайшие… Возможно, годы просто не сумеет отойти от Когами. Это похоже на восторг встречи, это он и есть. Гино не пытается скрыть его, только истерику. Гино хитер и расчетлив, он способен даже приковать Когами к себе наручниками для верности. Какие наручники, если они еще не добрались и до задушевных разговоров? Но Гино согласен поговорить и потом. После… Это все прибавляет ему уверенности. И Гиноза решительно обнимает Когами. «Я больше не отпущу тебя.» И в тот момент когда Когами внезапно, уверенно обнимает его в ответ смыкая руки вокруг, опаляя скулу теплым дыханием с привкусом сигарет, становится так хорошо, что даже планы на будущее больше не нужны. Гино растворяется в сейчас, чувствует горячие ладони Когами на своей спине и сжимает того в своих руках — сейчас — раз и навсегда. «Вас любит шальное утро и бирюза небес вам идёт навстречу без разговоров. А я вспоминаю звёзд на плече узоры, едва на секунду стоит прикрыть глаза. Стихия, лавина, горный поток, обвал — но только такой, что после намного лучше. Ты дальше всех мёртвых, ближе любых живущих. Ты свет мне провёл — в замёрзший сырой подвал. Попал между рёбер острым концом копья и въелся в гортань хрипящим огнём простуды. Тебе повезёт однажды. Большое чудо: такие, как ты, уходят всегда и всюду — чтоб после ещё вернуться к таким как я.»