Проросли сквозь лёд

Эола любит одуванчики. И жёлтые, и белые пушистые – с семенами. Играть с цветами, плести из них венки – для себя, конечно, не для кого больше. Лоуренсы никогда не стремились к чьей-то компании. Ей это не нужно. Абсолютно не нужно. Даже если сердце за ледяной бронёй зарастает вьюнами. Смотреть на неё – сжигать себе глаза. Такая солнечная. Тёплая, практически горячая – Эола уверена, что у неё горячая кожа, постоянно в перчатках и этой стесняющей движения одежде – такая, какой Эола не достойна, поэтому и не помышляет даже высказывать эти глупости, растущие в лёгких. Лёгкий зуд в горле. Сухой кашель – жёлтый лепесток оказывается на ладони. Второй. Четвёртый. Они чистые, Эола просто развевает их по ветру. Поход заканчивается, завтра чаепитие с магистром Джинн. С ней. Нет-нет-нет, ни к чему высказывать эти глупости, право слово. К тому же, она не может любить её. Кто может любить её? Утром Эола вновь заходится в кашле. Хм, лепестков стало больше. Может, в какой-то момент она таким способом избавится от них всех и кашель прекратится? Она выжидает привычно ночи, возвращаться в город в дневное время суток – пытка. Хоть она и не демонстрирует как её ранят жители своими слухами, но это… Ранит не хуже Уже вечереет. Что-то щекочет легкие и Эола не уверена, что хочет узнавать, что это. Она медленно поднимается с травы. Всё давно собрано, ей было нужно время на. . . Подумать. Как ей смотреть в лицо магистру? Как ей улыбаться? Как пить с ней мирно чай, словно ничего Эолу не беспокоит? Как закрывать на это глаза? Как не беспокоиться за её самочувствие? Как заниматься делами, пока в лёгких, прорастая в горло, цветут одуванчики? Эола теперь уверена, что это они. Шагает по каменной мостовой, словно в трансе идёт мимо фонтана, поднимается по лестнице и открывает массивную дверь. В себя приходит лишь встав перед проходом в кабинет. «Давай, Эола. Просто постучи. А ещё не разговаривай с собой в своих мыслях, это звучит довольно странно. Или нет? В любом случае, просто пройди внутрь этой чертовой комнаты и поговори с ней.» Вдох. Выд– – Эола? –ОХ. Она оборачивается, чтобы тут же отвернуться. Джинн, немного растрепанная – так и хочется заправить выбившуюся прядь ей за ухо и убрать вон тот листочек рядом – неловко улыбающаяся и держащая в руках цветы. Именно в руках, перчаток нет. – Сегодня. . . – слова встают поперёк горла. Эола опускает взгляд на цветы. Это обещание голубых небес, они растут на полях подле Спрингвейла и единицы можно найти в Долине Ветров. Откуда они у неё, учитывая, что магистр не выходит из города более недели? – Красивые. – А? Да? Мне их Эмбер подарила. Сказала, что лепестки напоминают мои глаза. Она так старается быть взрослой, это… Достойно признания. – Джинн едва краснеет из-за каких-то собственных мыслей, а Эола. Паникует. Есть ли смысл об этом говорить вообще? Резкий кашель. Джинн испуганно отходит на шаг, а изо рта вылетают семена одуванчиков. Красные семена одуванчиков. Испачканные её кровью семена одуванчиков, оседающие на ковёр и оставившие алые пятна на золоте. – . . . Эола? – Прости. – Лоуренс выбегает из помещения. Никакого смысла нет, это душит. Сейчас – ещё пуще. Это не просто душит, это уничтожает. Джинн остаётся на месте. Ей идти следом? Она сделала что-то не так? Мыслей не так много, но они вьются настойчивым роем. «. . . Наверное, стоит лучше оставить её в покое.» Джинн просто вернётся к обыденному рабочему дню. С горячими из-за следа пиро глаза бога руками, с тёплой улыбкой в уголках губ. «Главное, что счастливая», — думает Эола. «И всё равно, что не моя», — думает Эола, выплёвывая всё грязное естество в виде жуткого кровавого месива в траву, себе в ноги. И одуванчики, много семян одуванчиков, они, кажется, всюду. Застилают взор и мешают, мешают-мешают, но сил нет от них отмахиваться. Эола всё ещё любит одуванчики. Но одуванчики её придушили.