Огни большого города

Холодный металлический ключ с тугим усилием повернулся в замочной скважине. Вытягиваю ключ на себя, свободной рукой нажимаю на заостренную, как коготь гарпии, ручку входной двери. Я переступаю невысокий порог вслед за открывающейся дверью, попадая в темную прихожую. Изнутри квартиры потянуло странным, еле уловимым запахом. Одиночество. Именно так оно и пахнет: пустая съемная квартира, где ты даже не можешь толком перестроить интерьер под себя. Чужое жилище, лишь на время ставшее ограниченно твоим. Место, куда ты приходишь лишь на шесть-семь часов в сутки, для сна и гигиены. Холодное и неуютное гнездо, где тебя некому ждать и встречать у двери с тёплыми объятьями. Щелкнув замком ещё раз, в полной тишине скидываю тесные кеды, весь день безжалостно жавшие мои несчастные ноги и, должно быть, вдоволь напившиеся моей крови. Тканевые кеды на тонкой подошве остаются у двери, а я неуклюже топаю к ванной. По пути стягиваю футболку, вывернув её наизнанку, и безразлично роняю её на кафельный пол ванной комнаты. Здешний холодный белый свет жжёт глаза, начавшие уже привыкать к темноте прихожей. Вижу своё отражение в зеркале. Намокшие черные волосы, давно не видавшие ножниц парикмахера, собрались в отдельные локоны, напоминающие оперение ворона. Левая скула заметно краснее правой. Осторожно прикоснулся к ней пальцами и нахмурился от тупой боли ушиба. Мне сейчас не нужно ничего, кроме теплого душа. Механическим движением поворачиваю вентили смесителей, моментально попадая в нужную пропорцию. За два года жизни здесь уже успел привыкнуть к местной температуре водоподачи и отработал открытие крана до автоматизации. Выскакиваю из джинсов и залезаю в холодную эмалированную ванну. Усаживаюсь на дно чугунной посудины и направляю шланг себе на лицо. Вода понемногу освежает и успокаивает меня, смывая всю грязь этого дня. Очень теплая, почти горячая вода омывает моё лицо, спускаясь затем на тело и с шумом утекая в смывное отверстие. И почему в ванной лучше всего получается думать? Может, потому что нечему отвлекать от мыслей? Я и не хочу знать, за что она со мной так. Не первый раз меня променяли на кого-то другого. На кого-то, кто объективно хуже меня. Меня не интересует, чем этот пропитой хам её покорил, что заставил послать меня в турне по далёким горам Фаллос-де-Гранде. Я и не собираюсь меняться ради той, кто нисколько меня не ценит. Мне жаль лишь времени, потраченного на очередную сволочь, и себя самого, вновь увлекшегося не той девушкой. Что ж, более она не представит для меня никакого интереса. Я благодарен судьбе за чудесную способность сравнительно быстро забывать тех, кто предал меня. Какое, всё-таки, интересное совпадение — умеющему быстро забывать целый ворох ударов и предательств. И почему же мне так не везёт? Наскоро ополоснувшись, как только смог, я закрываю воду и осторожно вылезаю из ванны. Стянув полотенце с сушилки энергично вытираю с себя влажные капли, промакиваю лицо. Подбираю с пола свою одежду и выхожу из ванной. Холодный кафель под босыми ногами сменился более теплым и домашним паркетом моей комнаты. Кидаю шмотки на стул и укладываюсь на кровать, даже толком и не расстелив её. Лежу, без каких-либо мыслей таращась в потолок. С улицы доносится рокот проезжающих по шоссе машин, мигалки скорой помощи. Для чего мне эта жизнь? Чего я добился за два года в городе? Может, я где-то свернул не туда? Я пытаюсь вспомнить хоть что-то хорошее за последние месяцы, но решительно ничего не приходит на ум. Давно закончилась весна, настало лето, но я как-то даже и не заметил этого. Для меня и нет больше фразы 'настало лето', её заменил короткий формализм 'окончание сессии'. Второй курс позади, казалось бы, нужно радоваться. Но мне и нечему восторгаться, нечего праздновать. А ведь ещё недавно я не был таким. Я же был милым и лучезарным подростком, который мог рассмешить кого угодно, который желал обнять весь мир, который искал знаний и эмоций. А кто же я теперь? Лишь жалкая тень того парня. Да, поднабрал мускулов, выпахиваясь до потери пульса в спортзале. Да, заполнил чердак кучей терминов и понятий по теме. Но разве это справедливая цена? Действительно ли это можно назвать знаниями? Окончив колледж, я забуду практически всё за ненадобностью, так зачем мне всё это сейчас? Может, я стою тех девок, что мне попадаются? Вполне возможно, я хочу слишком многого. Вернее так, я не достоин большего. Чем я могу заинтересовать девушку? Причём ту, которой количество извилин не позволяет делать селфи в зеркале туалета в кафе. А вдруг я и не осознаю масштаб трагедии? Может, я ещё хуже, чем мне кажется? В таком случае, кто же я? Способно ли такое к существованию? В попытке отвлечься от гнета мыслей, я переворачиваюсь на живот и тянусь за книгой на письменном столе. В моих руках оказывается тяжелый том в потрепанном переплёте. Витая надпись на обложке даёт понять, что это 'Робинзон Крузо' за авторством Даниэля Дефо. Два года назад я начал читать эту книгу, будучи ещё дома, в моем родном городке. Читал даже в автобусе, пока ехал сюда, в Охио. В итоге, так и не прикончил эту книгу за два года. От безделья распахиваю книгу на случайной странице. Два желтоватых листка с ровными рядами печатных букв скрывали между собой кипельно-белую бумажку. Бумажка выпадает из книги, и я чувствую кожей груди ощутимый укол картонного уголка листа. Чёрт, да это же фотография. Переворачиваю её. Нетипичной конфигурации снимок с белой рамкой, чья нижняя плашка заметно шире остальных, чтобы уместить на себе подпись. На фото я, семнадцати лет, и она. Моя сестра, Хелен. Хотя куда чаще вместо её имени звучала кличка Чероки, данная ей кем-то из сверстников за её гордый и самодостаточный характер, крутой нрав и неистребимое желание тусоваться где-то на природе. Огненно-рыжая, вся в веснушках, она задорно глядит в камеру, приставив мне рожки к макушке. Я стою рядом, с глупой улыбкой, уложив руку на её плечо. И почему я так отвратно получаюсь на фотографиях? В углу снимка подпись «август 2012». Прошло уже почти два года. Два года я не видел её, лишь изредка ограничиваясь телефонным звонком. В памяти одно за другим пробуждаются воспоминания из моей бурной юности. Славных годах, проведённых в моем родном городишке Литтл-Доутон. Я вспоминаю малюсенький, но тёплый и уютный домик мамы, нашу с сестрой комнату. Обеденный стол, за которым мы часто собирались всей семьёй, втроём. Нас с сестрой неизменно сопровождал травянистый запах, аромат лесной растительности, преимущественно, сосен. Это от того, что мы часто проводили время в лесочке неподалеку от нашего дома. Где мы только не были с Хелен: и в лесу гуляли, превратив его в своё царство, и по улицам нашего городка на велосипедах гоняли, и с друзьями весь городок обошли. Милая моя Чероки, как же мы хорошо проводили время… Кто же меня так любил, как Чероки и мама? Абсолютно точно скажу — никто. Кому я буду нужен сильнее, чем им? Очевидно, никому. Как я мог просто взять и забыть обо всём? Ведь это же были лучшие годы в моей жизни. Чероки была не только моей сестрой, но и лучшей подругой. Той, кто знал меня лучше кого угодно, кому я мог доверить любую идею и тайну. Как же мама и сестра любили меня… А ведь я даже и не родной сын и брат. Толком и не помню своих кровных родителей. Они оставили этот мир, когда я ещё не был способен создавать четкие воспоминания. Добрая соседка, тётушка Лайма усыновила меня и вырастила как своего ребёнка. Я не могу вспомнить ничего плохого, связанного с мамой, необычайно спокойной и терпеливой. Заботливая и нежная, она относилась ко мне и к Хелен абсолютно одинаково, удостаивая нас обоих равной и всепоглощающей любви. Слёзы раскаяния заструились из обоих глаз. Как я мог забыть о них? Я так увлёкся студенческой жизнью в мегаполисе, девками и учебой, что забыл о своей семье. Судорожно шмыгнул носом и тоскливо прикрыл уставшие глаза. А ведь когда-то Чероки была для меня всем. Я никогда не забуду свой шестнадцатый день рождения. Тогда Чероки преподнесла мне особенный подарок. Это было особенное утро. Я проснулся в своей уютной постели, откинув толстое одеяло. Немного спертый воздух спальной комнаты прохладной волной окутал мою голую грудь. Я сел на кровати, спустил босые ноги на пол, коснувшись ступнями тёплых и шершавых половиц. Поднимаюсь с кровати под аккомпанемент пружин моего матраса. Хотел было потянуться за футболкой, висящей на спинке стула, как вдруг за дверью послышались осторожные шаги. Чероки открыла дверь нашей с ней спальни и с азартом заглянула в комнату. Хитрый взгляд её зелёных, как хвоя, глаз не сулит ничего хорошего. Грациозно проникая в комнату, она молча подходит ко мне и поздравляет с шестнадцатилетием. Её руки ложатся на мою грудь, хитрые, лисьи глаза осматривают моё юное, но уже вполне приятное женскому глазу тело. Она толкнула меня на кровать и элегантным движением расстегнула своё полупрозрачное летнее платье. Обнажившись, она дико и бесцеремонно залезла на меня, парализованного удивлением, и жадно облизнулась. Чероки стянула с меня трусы и взяла в рот мой закипевший от возбуждения жезл. В то утро не я овладел её, но она мной. Пылкий нрав моей сестры и её дикая натура с верхом компенсировали неопытность. Пользуясь отсутствием кровного родства мы не раз ещё после того дня предавались страсти. Ничто и никто не мешал нам, даже мама не выражала протеста, поначалу даже делая вид, что ничего не знает. Мы с Чероки были осторожны: не забывали о защите, учились вовремя размыкать связь. Вскоре попробовали найти другой вход, доставлявший Чероки и мне целую громадину наслаждения. Для нас не было запретных тем, сложно вспомнить, чего мы с ней только не попробовали за следующий год. Мы посвятили в своё маленькое увлечение многих наших друзей, испробовав каждого. Зажмуриваюсь до боли в глазах и вытираю слезы со щёк. Нет, так нельзя. Хватит с меня этой городской шушеры, этой бестолковой учёбы неизвестно для чего. Моё место там. Перевалившись через бок, вскакиваю с кровати. Приземляюсь на ноги и хватаю со стула свои тряпки. Торопливо одеваюсь и топая ногами вылетаю в темную прихожую. Наощупь шнурую тугие кеды, перекидываю через плечо ремешок своей сумки, в которой по обыкновению ношу все самые основные вещи. Лифт неторопливо проезжает этажи. Электронное табло с синими диодами ведёт обратный отсчёт от одиннадцати. Я гипнотизирую неотрывным взглядом несчастное окошко, переминаясь с ноги на ногу. Лифт прекращает движение и я вылетаю из него в длинный коридор подъезда, не дождавшись, пока створки лифта откроются хотя бы на половину. Почти бегом я стремлюсь к дверям подъезда, промелькивая мимо лифтов соседних секций, таких же как и мой. Толкнув тугую дверь, я вываливаюсь на улицу. Приятный летний вечер. В воздухе свежо и по-приятному прохладно. Всё ещё пахнет недавно окончившейся грозой. Судорожно вдохнув относительно свежий воздух, я свернул от подъезда налево, к небольшому магазинчику. Залетаю в узкий и длинный магазинчик, обустроенный на первом этаже моей панельки. Бегло оглядываю местный ассортимент, больше подошедший бы ларьку рядом с тамбуром метро. Однако, я нашёл то, что мне нужно — аккуратная кубическая коробочка из розового картона с окошком в форме сердца. Лимонные дольки. Кто же не любит их? Такое простое и привычное для города лакомство, что многие уже и не замечают его на полках магазинов где-то поближе к кассам. Хватаю сразу три коробки. Меня не волнует цена, главное — что дольки нравятся маме и сестре. И мне. Сонный кассир три раза отсканировал штрих-код верхней в стопке коробочки. Я оплатил свой гостинец и, отказавшись от пакета, выбегаю из магазина, прижимая к груди заветное лакомство. Бегом к машине. Надо мной шумят ветвями липы. Заслушавшись, вступаю правой ногой в лужу. Чёрт, чувствую, как сразу же намокла нога — обувь и не собиралась защищать меня от влаги. Сердце ёкает, когда я с маху закрываю дверь своего полусгнившего Ситроена. Как бы ничего не отвалилось по пути. Складываю коробки со сладостями на соседнее сиденье и вставляю ключ в зажигание. Мотор с готовностью затарахтел, машина самую малость дернулась на месте. Надавливаю на педаль газа, выруливая с парковочного места. Я не сомневаюсь в правильности своего решения. Определено, это лучшее, что я могу предпринять. В Литтл-Доутоне я вполне смогу найти себя и обустроить свою жизнь. Я не верю, что мама и Чероки меня не примут. Да, я полный мудак. Я должен был быть внимательнее к своим любимым, напоминать о себе чаще. Но, надеюсь, они найдут силы простить меня. Определённо найдут, по-другому и быть не может. Я еду по спальным районам Охио. Дворовые дороги пусты, если не считать сотни припаркованных к обочине машин всех цветов и марок. Жидкий, призрачный свет фар, ослабший от старости ламп, показывает мне дорогу. Выруливаю на шоссе, вжимаю газ в пол. Машина послушно набирает скорость. Стрелка спидометра постепенно поворачивается к отметке в шестьдесят миль в час. Меня ощутимо вжимает в кресло, лишь погодя позволяя выровняться. На дороге, помимо меня, никого нет. Тёмное небо впереди, теплый желтый свет фонарей по бокам. В такие моменты бывает невероятно обидно от неумения рисовать. Прощай город. Ты не принял меня. Или же это я оказался слишком слаб для тебя. Сейчас уже неважно. Важно только, что нам не по пути. Мне не нужно твоих шумных ночей, твоих денег, твоих офисов и насиженных менеджерских кресел. Но и я не нужен тебе, слабый и необразованный. Моя стихия — мой родной городок с его пыльными улочками и редкими фонарными столбами. Городок, который полностью засыпает уже к десяти часам вечера. Рычит мотор, волоча мою машину по шоссе. Мой взгляд понемногу теряет фокус от усталости. Непростой сегодня денёк, однако. Энни, и за что же так? Ни одна из моих подруг в этом городе не задерживались рядом со мной надолго. В чём же причина? Я, вроде бы, не так уж и плох: не самый урод внешне, вполне толковый и обходительный. Знать бы, в чем причина. Но кто бы мне открыл эту тайну? Ладно, проехали. Сейчас это не так важно. Чем дольше я еду, тем стремительнее снижается высота зданий, расставленных вдоль дороги. Остаются позади и пригородные трёхэтажки, пространство по бокам от шоссе пустеет. Серебристый свет полной луны вполне справляется с ночной тьмой, позволяя ясно видеть округу. Город окончательно остался позади. Моя машина почти беззвучно мчится вдаль, за горизонт. Мимо меня одна за другим мелькают аккуратные клёны, стройными рядами выставленные по обеим сторонам от трассы. Вспоминается, как мы с сестрой летом подолгу могли валяться в тени деревьев. Взгляд застилают приятные и теплые кадры из прошлого, но мне удаётся отвлечься от них, отдавая всё своё внимание дороге. Песок с мелким гравием шуршит под колёсами моего седана. Сбросив скорость, я сворачиваю с шоссе на узкую двухколейную дорогу, уводящую меня с освещенной автотрассы. Впереди виднеются темные силуэты Литтл-Доутона. Я не вижу ни одного светлого окна, как водится, городок уже спит. Ещё одна миля с небольшим и я въезжаю в свой уютный город. Подумать только, Литтл-Доутон почти не изменился! Всё так же, как и было два года назад. Мне бы за дорогой следить, дабы кошку дворовую не переехать, но я не могу совладать с собой. Взгляд скользит по фасадам почти родных коттеджей, изредка спрыгивая на клумбы, палисадники и прочую атрибутику лужайки при коттедже. Вот на той скамейке Чероки поцеловала меня последний раз, провожая в город. А под тем фонарным столбом мы целовались в мое последнее рождество в Литтл-Доутоне. Пара поворотов по пыльной дороге и моя машина, покачиваясь на кочках, подъезжает к опрятному домику в два этажа. Деревянный коттедж со свежепобеленными рамами окон. Теплый аромат сдобных булок тут же заполняет мои ноздри, пробуждая в памяти всё самое теплое и любимое. Надавливаю ногой на педаль тормоза, и машина останавливается на самом краю лужайки. Заношу собранную в кулак руку над древесным полотном двери. Былая решимость в момент испарилась, оставив вместо себя зябкую тоскливость и чувство непреодолимой ничтожности моего существа. Поправив в руках коробки со сладостями, я всё-таки решаюсь постучать. Три стеснительных стука глухо отдаются в ночной тишине. А после — тишина. Переминаюсь с ноги на ногу. Может, меня никто здесь уже не ждёт? Это было бы вполне естественно. Чёрт, а где же тогда мама и Чероки? Может, они просто спят и не слышат? По спине проносится табун нервных мурашек. Ноги наполнились ватой. Стремительно налетевший порыв ветра чуть не сваливает меня с ног. Из-за двери доносится резкий скрип половицы, щёлкает замок. Дверь приоткрывается всего на несколько дюймов, и в образовавшейся щели показывается растрёпанная рыжая шевелюра. Промаргивая слипающиеся от сна веки, она старательно вглядывается в очертания ночного гостя. Сонно разлепив пухлые розовые губы, Чероки спрашивает, слегка растягивая слова: — «Вы… вы к кому?» Милый в своей сонливости голос сестры согревает моё сердце. Она даже и не изменилась за эти два года: такая же огненно-рыжая, вся в веснушках, чуть пониже меня. Я делаю судорожный вдох и тихо произношу дрожащим от волнения голосом: — «Хелен, ты ещё помнишь меня?» Можно ли было спросить что-то еще более бестолковое? Кажется, нет. Чероки всматривается в мои неясные в ночной тьме черты. Щурит глаза, мучительно вглядываясь. Внимательная задумчивость сменяется недоверчивым удивлением. Её глаза расширяются в ошеломлении, розовые губы самую малость расходятся. Чероки прикрывает ладонями рот, не сводя с меня взгляд. Её немигающий взор крайнего удивления гнетёт меня. Виновато опускаю глаза и начинаю мямлить: — «Хельга… Я… я виноват перед тобой… мне, наверное, не стоило так надолго пропадать… я вполне пойму, если ты… ну… не захочешь меня видеть…» Чероки прерывает мою унылую речь, выскочив на крыльцо дома и заключив меня в крепкие объятия. Её цепкие руки изо всех сил стискивают мою широкую спину. Сладкий аромат шампуня докасается моего носа. Хелен молча обнимает меня, уложив голову мне на грудь. С содроганием моя грудь выдавливает из себя выдох. Я из последних сил сдерживаю слезы, столпившиеся у меня в глазах. Заторможенным движением я поднимаю руку и бережно опускаю её на спину Чероки. Сгибаю шею и прислоняюсь губами к её шевелюре, рыжей, точно пламя всех костров, что мы жгли в юности. — «Милый мой братик! Чарли… как же я соскучилась по тебе! Наконец-то ты приехал!» Ласковый голосок Чероки ласкает мой слух. А ведь я не встречал ни одной девушки, чей голос был бы приятнее её. Несомненно, все мои пассии уникальны, но ни одна из них не так и не заменила мне мою Хелен. Из глубин дома доносится топот неуклюжих шагов по дощатой лестнице. Вскоре у двери показывается мама, в лёгкой кипельно-белой ночной рубахе. Стройная, но не худая, чуть повыше дочери, она протирает заспанные глаза и смачно зевает. Щурясь от лунного света, мама подходит к двери и пытается различить мои приметы. Узнав меня, она стискивает в объятиях обоих своих детей. Я не могу сдержать слёз, безо всякого стеснения ныне льющиеся из моих глаз. Одна моя рука прижимает к моей молодецкой груди сестру, вторая — обнимает маму. Моё место здесь и нигде более.