Цезарь держит в руках избитую жизнью камеру. Он уже и забыл, какого это улыбаться в объектив, какого это корчить страшные и рожицы, а потом смеяться с того, насколько по-дурацки были сделаны фотографии. Как жаль, что детство прошло, а с ним унеслась и былая радость. Торрес теперь чужой в этих краях, поэтому он решил, раз уж край о нем позабыл, то он тоже должен от него избавиться, дабы не давить на себя все сильнее и сильнее. Это место лишь доставляет неприятную дрожь по телу. Ничего любимого тут не осталось. Фотографии в руках такие разнообразные, совершенно два разных человека находятся прямо по обе стороны старенького, немного потемневшего от времени, изображения. Так холодно, хотя брови немного подрагивают, сдвигаясь к переносице, словно намекая на то, что он не так уж и отстраненно относится ко всем этим… Воспоминаниям. Все-таки… Пару раз перевернуть фотографии можно.
***
Темная фотография, где сзади написана короткая дата и добавлена цитата с того дня. Торрес помнит ее очень отчетливо:
26.12.196Х.
«Я люблю кататься с Марком.» — Цезарь.
Марк упал на колени Цезаря, тихо простонав и сильно потянувшись, устало взглянув в небо и наслаждаясь этим прекрасным видом. Торрес внимательно рассматривает пряди волос, которые попадали на глаза, перекрыв карие глаза Хитклиффа, не обратившего на это внимание. Тот хихикнул. Кажется, младший погрузился в рассказ о чем-то, указывая пальцем на огромные аттракционы, с которых они только недавно ушли. Сидя на лавочке становится так спокойно. Никто бы не подумал, насколько искренние чувства они оба испытывают к друг другу. Но людям это не понравится. В тот день Цезарь впервые почувствовал страх. Страх за свое солнце. На огромной высоте не так страшно за него, как за то, что они оба будут тут вместе, на земле, и по итогу увидят то, за что их могут возненавидеть.***
Еще более старая фотография. На ней они вдвоем сидят в маленьком кафе. Марк ест шоколадное мороженое, а Цезарь пломбир. Первый смеется и что-то рассказывает, пока Торрес втихую делает фотографию.
10.02.197Х
«Я впервые так хорошо провел свой день рождения.» — Цезарь.
— Нет! Стой! Цезарь, только не говори, что ты снова сделал фотографию! — Марк тут же отодвигает от себя мороженое, перелезая через стол, дабы дотянуться до новенького полароида. Он изо всех сил пытается дотянуться, но ничего не выходит, и он просто падает на стол, — Ну, Цезарь! Я же говорил, что не люблю, когда ты меня неожиданно фотографируешь! — Я просто хочу запечатлеть это в памяти, чтобы всегда помнить этот день, — Торрес дует на снимок, остужая его и поднимая на свет, дабы рассмотреть силуэт. Вышло отлично. То, что надо, — Мы можем сделать еще одну фотографию, но на этот раз ты будешь готов. — Давай! — Хитклифф отодвигает серебряную ложку, подскакивая к своему собеседнику, тут же крепко цепляясь за шею, так крепко и плотно, что второй краснеет и закрывает глаза. Он немного прижимается затылком к плечу Марка и делает очередную фотографию. С ним… Всегда тепло. Он такой активный, но самый любимый для Торреса. Вот бы с ним так почаще обниматься. Но ведь это уже будет совсем-совсем странно. Верно?10.02.197Х
«Марку нравится фотографироваться в обнимку. Мне тоже.» — Цезарь.
***
13.04.197Х
«Марк совсем не спал. Бедняжка. Но я его уложил.» — Цезарь.
Хитклифф тихо сопит, утыкаясь в плечо Торреса, так крепко прижимаясь к нему и боясь отпустить. Он слишком теплый и слишком комфортный. Марк не готов никому его отдать. Но Торрес об этом не узнает. Ведь это его маленький-маленький секрет, который он таит в себе уже долгие годы. Долгие годы с момента первого их знакомства. Цезарь спокойно гладит его по волосам. Он и сам не планирует его ни к кому отпускать. Теплые чувства слишком уж близки для старшего. Он не сможет жить без постоянных ласк от Хитклиффа. Не сможет его отпустить куда-то, не сможет забыть. Он хочет заботиться о нем, о его благах, о самых-самых искренних желаниях маленького ребенка. Для него они самые важные. Он сделает все, чтобы каждое желание Марка было правдой.***
16.06.197Х
«Я тоже неплохой фотограф!» — Марк.
Хитклифф держит в руках большой полароид. Он не привык к таким машинам и ничего в них не понимает, но ему тоже хочется сохранить хотя бы одну фотографию себе. Ему иногда так хочется забрать снимки Цезаря себе! Они правда выходят очень красивыми и такими… Прозаичными. Марк любит и запоминает каждую его фотографию. Каждая работа — это отдельная история, которую он писал для себя! И эти маленькие истории хочется сохранить, как нечто самое дорогое. Он направляет полароид на Торреса, который уснул за книгой в квадратных очках, немного скатившихся на нос. Марк ищет нужную кнопку, дабы не сбить кадр… И вот! Наконец-то! Готовый снимок вылезает из отверстия. Весь черный. Мальчишка хватает его пальцами, но чуть ли не обжигается, начиная болтать им в разные стороны, дабы остудить. — Горячо-горячо-горячо! — шепотом проговорил тот, судорожно остудив работу и взглянув на то, что вышло. Немного криво, косо… Зато с душой. Зато там родной и близкий человек. Зато теперь это можно будет сохранить.***
Торрес молча смотрит на эту фотографию. Странно. Он не помнит, чтобы Хитклифф ее не делал. Наверное, он не показал её ему. Мерзость. Противно. Так больно. Он так сильно хотел забыть все это, забыть про ужасы, которые произошли. Стереть эти воспоминания из своей жизни, но эти идиотские фотографии напомнили обо всем. Обо всем с самого начала. Признание, боль, утрата. Почему он тогда отказался? Почему он тогда сказал идти лесом и не принял, все как есть? Нет. Торрес не сможет снова вернуться и посмотреть в глаза своего освободителя. Освободителя от мук. Он ненавидит эти снимки больше, чем Марка. Марка больше, чем Округ Манделы. И больше всего из всей этой кучи он ненавидит себя. За то, что дал Хитклиффу уйти. За то, что дал себе такое сказать в тот день. За то, что… За то, что оказался таким слабаком в сравнении с Марком.
Куча фотографий сгребается и их медленно заливают небольшим количеством керосина из канистры. Нет. Больше никакой боли. Все фотографии пропитаны этим дрянным запахом. Фотографии — не искусство. Фотографировать — не любить. Та самая роковая фраза была написана мелом на доске, на парте. Крупными буквами и только у Марка. Цезарь был ребенком воздействующего мира. Марк был ребенком анархии. За что поплатился. Поплатился тем, чем мог. Поплатился тем, чем считалось нужным.
Спичечный коробок полон. Одной палочки уже нет. Шурх. Огонь начинает разгораться красным пламенем. Старые обрывки разорванных писем, убитые горем. Торрес все это сжигает. Это было последнее фото. Они больше не виделись. Хитклифф был прав. Им не стоило начинать все это. В конечном итоге, сухим из воды сухим вышел он один. Марк же… Утопился. Погряз в небытие. Погиб. Умер. Никто о нем не вспомнил. Кто знает, что с ним сейчас? Торресу нет дела.
«Я поймал все твои родинки
И теперь не смогу забыть.»
В руках сжимает последний снимок.
«Фотография лишь пародия
Фотографировать — не любить.»
Но этот он сжечь не смог.