Две истории

Наконец-то он одержал маленькую победу! Уже ближе к цели и это невозможно отрицать. Он счастлив, он рад. Магия клокочет, воздух накаляется от энергии, которая копилась так долго в его костях. Он действительно счастлив и вот-вот его ноги пустятся в пляс без его активного согласия, тапочки уже слетают. Его соперник нет. Он улыбается, гортанный смех отдает ему вибрацией прямо в черепушку. Инк же молчит. Вдруг, Эррор и сам притих, отдавая себе отчёт. Он выглядит идиотом. Это заставляет его считать, что он поступает неправильно. — На самом деле я не хочу тебя убивать, — произносит он прежде чем понял смысл слов, но его глаза поспешно переключились на разглядывание чего угодно, но не Инка. Тот лежал в черной луже, изломленный, поломанный и связанный. Эррору, кажется, что это довольно унизительно. «На этот раз» — он не произносит, но ощущает взгляд на себе и вздрагивает. Он точно знал, если он посмотрит на Инка, то увидит две точки, которые насквозь всегда видели его. Это заставляет нервничать и вкус победы становится менее значимым. Инк кашлял, сплевывал чернила на белый пол, марая пол. Он задыхался, но какие-то силы тянули его сказать нечто ужасающие в понимании окружающих, но ничего не значащее для таких монстров, как Инк или даже Эррор. — На твоём месте, мне было бы стыдно перед создателями, — говорил он таким тоном, словно проклиная. Холодным, бесцветным и безжалостным. Но для Эррора он был пуст. Эррор не знал милосердия, он стянул нити потуже, а перед глазами его все расплывалось. Он лишь видел, что его соперник, кукла, несвойственно дернулась в конвульсиях. Он должен был избавить его от мучений, неведомых ему, но он не мог. Перед глазами отчётливо виднелся образ того, как Инк прошлый раз умер. Картинка двоилась и он точно не мог сказать, что происходит. Он лишь мог отметить, что Инк… — «Я люблю тебя», — произнес Эррор счастливо, заливисто и рыкочущи смеясь, своим глючным голосом. Как никогда помехи звучали в нем, создавая безумную симфонию. Он расставил руки в объятиях, которые могли бы обнять весь мир, но не способный обнять себя, в утешении. Инк улыбнулся, хрипло что-то произнеся, но срываясь лишь на кашель. Оба понимали, что и без участия Эррора, Инк скоро умрет. Будет лучше для них обоих, если Эррор не будет вновь смотреть. Или хотя бы отвернется. После очередной катонии, глючный неохотно приходил в себя. Очень медленно, зябко, и готовый в мгновение вернутся в это состояние. Он присел на корточки напротив Инка, его черные тапки были запачканы в черной крови того. Он весь был в пятнах, которые так естественно смотрелись на черных костях и так противоестественно на скулах Инка. Хотелось вытереть, но он не мог. — Прости меня, — беспомощно произнес глючный, впадая в уныние. На языках больше не было вкуса победы, рокота в горловине, было сухо. — Про создателей было лишнее, — будто понимающе, будто сочувствующие, кое-как Инк смог проговорить через силу. Его шея была исполосована от острых нитей, что были на нем, ранее. Эррор оторвал край своих шорт одним резким движением, прижал ткань к шейным позвонкам Инка. Он не касался голыми костями к художнику, но как можно сильней, тщательней, вдавливал в неё. Не помогло, тряпка слишком быстро пропиталась чернилами. Под пальцами стало влажно. — Оставь и уходи, — сказал Инк, несмотря на Эррора. Его взор был обращён в бескрайнюю высь. — На это способен лишь только ты, — огрызнувшись, произнес Эррор. Отчаяние окружило его, сотню голосов вторило, говорило ему про то, что он все делает неправильно. Инк был прав в том, что перед создателями Эррору должно быть стыдно. Они стыдили его. — На самом деле, это мне должно стыдно быть. Я нарушил ход истории, даже если ее изначально не было для меня. Я должен был исчезнуть вместе со своим миром, — с этими словами он мягко положил руки на руки Эррора, едва ли касаясь. Прикосновения не жгли, но жгли сердце. — Быть в нерассказанной никем истории, не так уж плохо, — улыбнулся он ему своей очаровательной, бессердечной и жестокой улыбкой. Только бесчувственные посмеют разбивать так душу виной. Эррор был в ступоре и вновь в гневе, но не поспешил стряхивать с себя такие холодные, безжизненные руки. Они ведь рассыпятся от неосторожного обращения. — Зачем ты все это говоришь?! Инк задумался лишь на мгновение, слегка хмурясь, но когда он произнес, было очевидно, что он вовсе и не думал, — Я хочу, чтобы ты рассказал свою историю, я же в любом случае не вспомню. Эррор усмехнулся. Побег от ответственности за чужие переживания, эмоции так в стиле Инка. Даже если придется для этого умереть. — Моя история была рассказана, наверное, более тысячи раз, но меня это не устроило, — спокойным голосом говорил он, будто рассказывал сказку засыпающему ребенку. Но тот умирал, — И тогда, я решил запереть ее, чтобы никто не узнал о ней. Жить в своем мире проще. Чтобы никто не мог вспомнить обо мне в этой истории. Я боялся ответственности. За то, что меня будут судить. Я никогда не хотел, чтобы моя история была рассказана, особенно, как сказка перед сном для маленького брата. Но она была. И много раз. Когда это говоришь вслух, это становится печальней. Его голос с каждым произнесенным словом становится печальней. — Не хотел концовки. Концовка означала бы, что придется вернуться в начало. Я просто не хотел, даже если и не смог бы вспомнить. Хотел вечно жить в конце, а не обречённый вернутся в начало, в одиночество. Лучше всегда жить в одиночестве, в собственном мире. На экране загрузки, в анти-пустоте. Никто не должен был вмешиваться. И тогда я дал себе клятву, что всему придет конец и что ничего не вернётся к началу, — это не было похоже на то, что можно было рассказать на одном дыхании. Это было слишком неподъемным. Инк внимательно слушал его, после чего, после вечного молчания между ними, спросил лишь, — и сколько ты рассказываешь мне это? — Я не помню. Сколько раз он одерживал победу над Инком? Эта словно первая.